Мы внимательно глядели друг на друга. Изучали, думая о своем. В моей голове все это было похоже на шахматную партию, где я пыталась найти свое место. Кто я? Простая пешка? Ладья? Или, быть может, великая королева?

― О черт, ― вдруг, не скрывая эмоций, прямо расхохоталась я, откинувшись на спинку стула. Мой гость нахмурился. ― Все это напоминает мне собирающуюся коалицию декабристов против императорской власти.

Незнакомец хмыкнул, потер виски, после чего серьезно произнес.

― Это не восстание. Это целая война.

Я выпрямилась, ожидая, что он продолжит свою речь, но парень замолчал.

― Какая же?

― Освободительная, как мне думается.

― Кровопролитная, ― добавила я. ― И... справедливая.

Мои слова особенно понравились ему.

― Так как тебя зовут?

― Соколов Илья.

― А меня...

― Харитонова Мия Олеговна, ученица 11 класса. Отец ― военнослужащий, чин ― полковник. ― Отчеканил он с особым удовольствием, подчеркивая тем самым, что знает обо мне куда больше, чем я о нем. Я напряглась, заметно, закрыла дверь на кухню, заранее предусмотрев все, чтобы Стеша нас не подслушала и не заметила. ― Мне продолжать?

― Если только о себе.

Он пожал плечами, по-удобнее расположившись на табуретке.

― Информация из моей биографии бессмысленна. Разве что мне стоит упомянуть о том, что я учусь практически рядом с тобой. Если что, можешь прибегать ко мне. В моей школе у меня куда больше союзников, чем у Еремеева. Тебя защитят.

― Это лишнее. Я могу за себя постоять.

Парень ухмыльнулся.

― Знаю. ― И его взгляд вновь забегал по моему лицу. Я стала рассматривать его в ответ. Он обладал светлыми волосами и вытянутой формой лица. Его глаза сужены, как у крысы, разыскивающей какую-нибудь подлость. Весь его вид не мог внушать доверия, но это шло на второй план. ― Еще я знаю о том, что ты тесно связана с Еремеевым и у тебя достаточно причин ненавидеть его. Например, твоя сестра.

― А ты? Почему ты ненавидишь его? ― Я скрестила руки, сама того не понимания, понизив голос до шепота.

Он болезненно вздохнул, не желая мне рассказывать. Я упрямо стала ждать.

― Ладно. Мы должны доверять друг другу. Ты любила когда-нибудь? ― Отрицательно покачала головой. ― А я любил, быть может, и до сих пор люблю. ― Он, видимо, ожидал, что я тут же пожалею его, но таких загадок мне было мало. ― Еремеев переспал с моей девушкой.

― Оу, ― я сделала удивленное лицо, но ничего необычного в этом не было. ― Ты не думал, что тебе следовало бы разобраться с той девушкой, а не с Еремеевым?

― Он не просто переспал с ней. Он изнасиловал ее. ― Парень стал весь тучным, нервным. Кажется, он побледнел еще больше. Я почему-то ощутила себя грязной, будто бы меня облапал противнейший человек. Стало неуютно. ― И ему все сошло с рук. А так, Мия, нельзя. Буду честен: я желаю прикончить его. Стереть с лица земли. Закопать заживо. Заставить мучиться. ― Озноб прошелся по спине. Он говорил все так, словно действительно готов на эти ужасные поступки. ― И я бы сделал это давно, только мне нужна твоя помощь. Без тебя я не справлюсь.

― Нет, ― вдруг прошептала я. ― Это слишком жестоко!!

― А насиловать девушку ― это не жестоко?! ― Тоже закричал он, но после, вовремя спохватившись, продолжил тихим голосом. ― Как думаешь, что может его остановить от шага сделать то же самое с твоей сестрой.

Я сглотнула.

― Что я могу сделать?

***

Порезала длинную юбку, затолкала серую одежду в дальний угол шкафа, вывалила все то, чего раньше не носила при людях. И стала копаться, пытаясь найти что-то другое, новое. С особым удовольствием разглядывала военную форму, которую отец подарил на прошлое Девятое Мая. Погладила приятную ткань, аккуратно сложила впереди, оставляя на генеральное сражение.

В мою дверь постучались, я ничего не ответила, продолжая заниматься собственным гардеробом. Богдан неуверенно вошел, поздоровался со мной.

― Привет! Давно с тобой не виделись, ― я приобняла его за плечи, чего он не ожидал, но на объятие все же ответил.

― Чем это ты занимаешься? ― Удивился он, присев рядом.

― Изменяю свой гардероб.

― Зачем?

― Мне так хочется, ― пожала я плечами, со скривленным губами отбрасывая все противное куда подальше.

Богдан замолчал, поглядел на это представление несколько минут, после чего неуверенно вставил.

― А, по-моему, ты изменяешься под его влиянием.

Разумеется, было понятно, о ком он имел ввиду.

Его слова мне не понравились. Я нахмурилась, угрюмо присел рядом с ним, прямо напротив зеркала. Я на секунду возненавидела Богдана за эту острую правду, которую мне тут же пришлось отбросить подальше.

― Что говорят в школе? ― Попыталась я переменить разговор.

― Ну, ничего хорошо. ― Я строго взглянула на него, не прося меня жалеть. Только тогда Богдан решился продолжить. ― Сегодня директор подходил к нашей классной, они о чем-то шептались. Думаю, это насчет тебя. В столовой тебя открыто обсуждали за одним из столиков. Была целая дискуссия над вопросом: "С кем же спит Харионова Мия?"

Ему не хотелось этого говорить, было противно. Но мне, напротив, было все равно. Я легла на кровать, схватилась руками за живот и рассмеялась. Богдан удивился, не веря, что все это искренне.

На телефоне высветилось сообщение. Богдан потянулся к нему, и в его взгляде выразилось большее недоумение.

― Что значит: "Сегодня"?

Я быстро привстала, выхватила телефон, после чего удалила сообщение.

К черту тебя, Еремеев. Я перехожу в игнорирование.

Я стала весело улыбаться, все чаще и чаще проходя мимо окна. Я ждала его появления, с особым энтузиазмом представляя ярость моего врага.

― Почему ты не выступила против него? ― Решительно спросил Богдан, подойдя ко мне и так же ожидая чего-то в окне.

― Разве был смысл? ― Цинично отвечаю.

― Конечно! Его же могли посадить! Хотя бы условное дали бы!

― Эх, Богдан, Богдан... Ему бы ничего не было... ― Похлопала по плечу друга, грустно улыбнувшись. ― Его дядя работает в правоохранительных органах. Влетело бы нам, а не ему.

― Откуда тебе это известно? Ничего подобного я не слышал!

Соколов поведал все, что знал о Еремееве, но этого было мало. Нам отчаянно нужна была хоть какая-то информация, болезненное место Еремеева, по которому после можно было бы ударить с бешенной силой. У каждого человека есть своя ахиллесова пята, нужно лишь суметь ее увидеть.

― Опять сообщения! ― Недовольно произнес Богдан. ― У тебя что, появился поклонник?

Скорее, преследователь или же убийца.

Я подошла к окну и увидела совершенно другую машину. Мне стало еще смешнее, так как его машина была в ремонте по моей вине. Интересно, что это чудище еще и посмело позвать меня за ним к неизвестность. Остро захотелось послать его из окна во все горло.

― Это кто еще?

― Мой поклонник. ― С сарказмом ответила я.

Пришло еще одно сообщение, но я даже не стала читать его. После еще одно... И телефон стал оповещать, и оповещать, и оповещать... Он злится, потому что я даже и не читаю все эти сообщения. Скорее всего, шлет мне проклятия и угрозы. Ну и пусть!

Герман выходит из машины. Его высокую фигуру я узнаю тут же. Он стал разыскивать мое окно, Богдан скоро предложил выключить свет, но я его остановила. Я ожидала его нового удара. Пусть думает, что контролирует ситуацию.

― Берегись!! ― Вдруг Богдан отталкивает меня, я больно падаю на пол, и окно разбивается с громким треском. Это был ужас. Осколки посыпались прямо на меня, и я ощутила все то, что чувствовал Еремеев, когда я разбивала топором лобовое стекло.

Страшный ветер врывается в мою комнату, снег стал кружиться и тут же исчезать. Дверь распахнулась, появилась ошарашенная Людмила. Сквозняк поднял все мои листы, тетради, всполошил все вещи.

Богдан прикрыл меня, но я несколько грубо оттолкнула его, тут же привстав на ноги. Стекло въелось в стопы, но я упрямо подошла к окну.

― Что здесь происходит? ― Тонкий голосок Стеши прозвучал где-то вдали.

Машины уже не было, как и не было его самого.

― Хулиганы, ― ответила я скоро, чтобы Богдан не смел и слова вставить.

― Отойди! Отойди от окна! ― Начала командовать Людмила, пытаясь осторожно пройти ко мне, чтобы никак не пораниться. Я стояла перед ней босиком, но со спокойным выражением лица прошла мимо, схватив телефон.

Мои пальцы скользнули по экрану.

"И это все?"

Отправила. Усмехнулась. И услышала:

― Ты становишься похожей на него. Его точной копией. И я не узнаю в тебе того человека, которого знал все эти восемнадцать лет.

Обернулась и увидела Богдана.

Растерянного и удивленного.

Он стоял как большой и плюшевый медвежонок, которого хотелось обнять.

Отложила телефон, провела рукой по лицу, чувствуя усталость от маски, которую тут же захотелось снять. Хотелось зареветь, уткнуться в его плечо и рассказать все-все. Поведать о своих чувствах и мыслях. Хотелось, чтобы меня пожалели.

Но я не позволила себе. Только грустно улыбнулась и отвернулась, думая о том, как же с ним теперь общаться.

***

За последние несколько дней открытой травли я неожиданно для себя проснулась одним утром с осознанием того, что мне уже все равно. Если прошлые дни отличались тягостными мыслями, попытками убедить себя по утрам, что этот день будет лучше, чем вчерашний, но сегодня все разом изменилось. 

Но что напугало меня, так это то, что я будто бы разучилась чувствовать. Казалось, что внутри меня была кнопка, которую разом отключили. И не осталось ничего. Абсолютно. Мимо меня, спавшей на диване в гостиной (проситься в комнату Стеши вовсе не хотелось), прошла, как всегда мурлыкая и что-то напевая себе под нос, Людмила. Ее приподнятое настроение должно было заставить и меня улыбнуться, но я лишь проводила ее скучным взглядом. 

В ванной была Стеша. Она засиживалась там около часа по утрам, и никто не смел заходить во время ее пребывания. Я без стука буквально ворвалась в ее пристанище, не обратив на сестру никакого внимания. Она красилась возле зеркала, поправляла свою новую прическу, которая, как было видно по лицу, вовсе ей не нравилась.

― Сейчас, вообще-то, мое время, ― указала она мне на дверь. 

Я промолчала, спокойно раздеваясь, чтобы принять душ. 

Мое холодное равнодушие удивило ее, девушка немедленно вышла из комнаты.

И если раньше я включала только теплую воду, то теперь холодная, нет, даже ледяная, приносила куда большее мазохистское удовольствие. Я проводила рукой ко коротким мокрым волосам, понимая, что все это мне нравится. 

Когда в школе меня обсуждали в раздевалке девчонки, явно желающие вызвать мою реакцию, я спокойно прошла мимо, чуть вздернув подбородок. Я была выше их. По крайней мере, так считало все мое нутро. 

В коридоре какой-то новый храбрец решил прикрепить на спину записку с привычным оскорблением. Я просто оторвала ее и выбросила в урну, спокойно продолжая свой путь. В столовой меня кинули кусочком хлеба. Богдан уже собирался встать и прикончить обидчика, как я с удивляющим спокойствием произнесла.

― И чего же ты этим добьешься? ― После чего доела свою порцию и пошла вон. 

На уроке наорала биологичка. Потом меня толкнули на лестнице. При входе на физику учительница надменно косилась на меня. А на консультациях, где раньше учитель по истории с радостью принимал все мои ответы по тестам, становилось необычно мучительно от этого показательного игнорирования. На переменах меня не раз искала классная, но, благодаря Богдану, мне удавалось избегать ее. В глубине души я понимала то, к чему все это идет.

― Никто не знает ответа?

Я тяну руку, но историк даже и не смотрит на меня.

― Черт возьми! "Уложение о службе" относится к периоду Ивана Грозного! ― В конце концов я просто не выдержала и закричала на весь класс.

― Ежели вы так невоспитанны, ― с особым надрывом произносит учитель, ― и, ежели вы, так умны, то можете быть освобождены от моих консультаций.

Мне хотелось ответить чем-нибудь едким, но, вместо этого, я просто встала и молча ушла, чувствуя, как медленно схожу с ума от паранойи. Не успела я выйти на лестничную площадку, как меня поймала классная, схватив за локоть.

― Как же хорошо, что я нашла вас, Харитонова! Должна сообщить, что послезавтра у нас собрание, оно будет насчет вас... И вам следует присутствовать.

― По какому же вопросу? ― Я включаю наивную дуру, но смертельно желаю сбежать отсюда прочь.

― Вы сами прекрасно понимаете. ― Она пытается избежать щекотливой темы, но я не отступаю.

― Нет. Я не понимаю. Объясните мне.

― Ваша нравственность...

Удар. Это был тот еще словесный удар прямо по лицу. Я задержала дыхание, чтобы не закричать на месте же, но следующие слова были куда страшнее.

― Мы позвонили вашему отцу, и он обещался приехать.

Зачем вы это сделала? Подлые крысы!! Мне хотелось убиться прямо об стену. Я представила выражение лица отца, когда ему обо всем расскажут. Представила то, как он отреагирует и что скажет мне потом, лично. Ужаснее этого ничего и быть не может.

― Собрание будет во время обеда, не опоздайте.

Она уходит, но я не могу сдвинуться с места. Мне тяжело дышать, я с трудом ступаю по лестнице, чувствуя головокружение. Кажется, до полнейшего падения меня отделяет последняя грань. 

С трудом выхожу на улицу. В целом я спокойна, но мысли о том, что будет после приезда отца, не дают покоя. Он убьет меня. Задушит меня своим молчаливым презрением. Я выброшусь из окна.

Стало смешно.

Окно-то еще не сменили. Мастера обещали приехать только завтра.

Ноги сам понесли меня за угол школы, где обычно собираются любители покурить. Здесь всем обычно заправляет Еремеев. Без его разрешение явиться сюда ― настоящее самоубийство. Но меня невообразимо тянуло в это местечко.

Я рухнула прямо на тонкий слой снег, спиной упираясь в белокаменную стену. Если меня здесь поймают учителя ― ужасов не избежать. Они доложат об этом отцу, а тот начнет кричать о здоровом образе жизни, хоть и сам когда-то...

― Что ты здесь забыла? ― Мой ход мыслей прервав появившийся из ниоткуда Еремеев. Я вновь не удивилась ему. ― Что я вижу? Да ты куришь!

И, действительно, мои замерзшие пальцы уже сжимали подаренную им пачку сигарет.

― Проваливай.

Мои слова не особо и поразили его.

Он подошел, поглядел на меня сверху вниз, и присел рядом. Я нагло посмотрела прямо на него.

― У тебя нет с собой зажигалки?

Парень вытащил из кармана зажигалку, протянул ее мне. Его пальцы тоже были холодные. Помог мне зажечь сигарету, но тут же забрал ее.

― Нет, ты точно та еще сволочь. ― Как обиженный ребенок произнесла я.

Парень рассмеялся.

― Ну, держи, ― я ожидала, что он передаст мне сигарету, но парень не спешил. Затянувшись, он глядел на меня мутным выражением глаз. Я затянулась, вспомнив его урок. Вдыхать было намного легче, чем в прошлый раз. ― Мне нравится, как ты затягиваешься.

Теперь уже смеялась я.

― Медленно и неопытно. ― Растягивая слова, он внимательно изучал меня. ― Мне следовало бы тебя избить за то, что ты явилась сюда.

― Нельзя было? ― Едко произношу я, передавая ему сигарету. ― Здесь все равно никого не было. Все ушли.

― Я всегда здесь. ― Затяжка. Передает мне. И снова вкус мяты.

― Прячешься?

Он будто бы смущенно съежился. Не ответил.

― А ты что здесь делаешь?

Я пожала плечами, чувствуя, как все тело уже затекло.

― Тоже прячусь.

― Оба, значит... ― Задумчиво произносит он.

― Если тебе это принесет удовольствие, то скоро приедет мой отец, и он убьет меня. ― Ждала реакции, но лицо его было непоколебимо. ― Мне хочется кожу содрать с себя от отчаяния. Выть, как чокнутая зверушка. Убиться к чертовой матери. ― Я нагло врала. Врала самой себе в том, что эти слова ― ложь. Дрожащие вовсе не от холода пальцы выдавали меня с потрохами. 

Взгляд его дернулся. Герман с интересом посмотрел на меня, усмехнулся, а после встал.

Он протянул мне свою ладонь, которую я с тем же нервным интересом приняла.

― Поехали?

Я потушила сигарету об снег. Огонек медленно погас.

Даже не стала спрашивать куда и как. Знала, что он меня не тронет. Знала, что приоткроет завесу свой жизни. Поэтому и промолчала, следуя за ним.

Когда мы сели в ранее увиденную мною машину, Герман вдруг весело заулыбался.

― Интересные мы с тобой враги, правда?

― О да. Утром готовы головы друг другу поотрывать, а вечером спокойно сидим в машине и мило беседуем. ― Саркастично ответила я.

― С каких пор в тебе столько злобы? ― Машина выехала, я застегнула ремень безопасности, чувствуя себя удивительно спокойно и расслабленно. Будто бы была в своей тарелке.

― Дай ка подумать... Ты практически отобрал у меня сестру. Родная бабушка избегает меня. В школе презирают. Вызвали отца, он разочаруется во мне. Мне продолжать? ― Я говорю тем же тоном, чувствуя, как веселье Германа постепенно испаряется. ― О, так теперь я еще и сижу в машине человека, который испоганил мою жизни.

― Знаешь ли, в жизни случается дерьма побольше твоего.

― Да ну? Докажи. ― С вызовом отвечаю я, чувствуя, что вот-вот и он расколется. Нервно сжал руль, вывернул на другую дорогу, но совладал с собой и не увеличил скорость.

― И, в конце концов, ― он показательно проигнорировал меня, ― ты неплохо справляешься.

― Это только кажется, ― искренне ответила я, после чего тяжело вздохнула, прислонившись головой к стеклу. Машина вдруг подпрыгнула на дорожной яме, и я ударилась прямо об стекло.

Еремеев притормозил.

― Первое правило школы цинизма: никогда не расслабляйся.

Я с шоком взглянула на него, понимая, что он сделал это специально. Ярость от боли всколыхнула все чувства разом.

― Какая еще школа цинизма? ― Вскрикнула я против собственной воли.

Но он уже тащил меня из машины, не позволяя ни вздохнуть, ни слова сказать. Я просила его остановиться, не понимая этой вспышки ярости. Парень отпускает меня вперед, я недоверчиво слежу за его движения, видя, как он постепенно наступает. Да, первое правило: не расслабляйся. Я максимально сосредоточилась, сжав кулаки в полной готовности.

Резкий выпад с его стороны, я уклоняюсь вовремя, но врезаюсь спиной в фонарный столб.

― Правило второе: никогда не знаешь, что происходит за твоей спиной. Ты должна чувствовать опасность.

― Знаешь ли, с тобой это чувство доходит до максимума, ― я быстро убрала выбившиеся пряди за ухо, Герман остановился, поднял руки вверх в знак мира. Я позволила ему подойти ближе. Буквально сканирует мое лицо, потянулся пальцами к локонам. Я ударяю его по руке, отходя на безопасное расстояние. Его это определенно позабавило.

― А ты быстро учишься.

― Хороший учитель.

Переглянулись. Оба улыбнулись друг другу.

― Куда ты привез меня? ― Наконец-то спросила я, оглядев улицу.

Герман засунул руки в карманы, двинувшись вперед. Я пропустила его, шла следом, наступая на следы и тень, которая образовывалась при встрече с фонарями. Темная, вытянутая, она напоминала мне мятежный дух, что волочится за своим обладателем.

Завернули за угол, прошли несколько метров по переулку, вышли на заброшенное здание, которое грозно возвышалось до самого неба. Он явно желал что-то мне показать, и я следовала за ним, чувствую себя его тенью, неотрывной частью.

― Проходи, ― он галантно приоткрыл громоздкую дверь, и я почувствовала странный запах чего-то сожженного. Стоило мне пройти чуть вперед, как я тут же наталкиваюсь на чье-то тело, которое с хриплым голосом буквально гаркнуло на меня.

― Пшла отсюдова! Ходят тут всякие, не расслабишься...

Это существо напоминало человека, но им оно не было.

Вопросительно обернулась к Герману, который, прислонившись к стене, одним взглядом подталкивал вперед.

Сделала еще несколько шагов, как услышала человека, что захлебывался в собственной рвоте. Возле него сидело несколько таких же грязных чудовищ, что даже не обращали на умирающего никакого внимания. Я только захотела дернуться на помощь, как мои плечи болезненно сжал Герман, никуда, соответственно, не пустив.

― Правило следующее: никакой жалости, ― прошептал он, утягивая меня на бесконечную лестницу.

― Никакой? ― Я все еще желала вырваться, чтобы помочь тому человеку, но Герман настойчиво потащил дальше, вверх. На мой наивный вопрос он только сжал губы и уверенно кивнул. ― Но... почему?

― Потому что никто не пожалеет тебя саму.

Мы быстро преодолели одну ступеньку за другой, оказываясь на следующем этаже, который также был полон людьми разного возраста, но ужаснейшего состояния. Куда он меня притащил? Что хочет этим сказать?

― Смотри, ― парень указал в темную сторону, которую с трудом освещал единственный огонек. Лучше бы я не всматривалась в этот угол, потому что видеть двоих, что нещадно водили зажигалкой по голым ступням спящего человека, было омерзительно. Снова дернулась, но сейчас чтобы убежать. ― Куда? Мы же еще не закончили.

― Я больше не хочу.

― Чего не хочешь? ― Продолжал он издеваться.

― Видеть всего этого.

Герман пожал плечами.

― Брось! Ты же равнодушно глядишь на все это.

Это прозвучало как оскорбление. Равнодушие казалось мне пороком, что убивает жизни.

― Зачем притащил меня сюда?

― Не понимаешь?

― Доказать что-то? Но что? К чему эти чертовы уроки школы цинизма? ― Вспыхнула я, сбегая вниз по лестнице. Герман погнался за мной, его громкие шаги преследовали меня до самого выхода. Морозный ветер обжег лицо, снова шел снег, но более порывистый, нещадно бивший прямо в глаза.

Он толкает меня к машине, останавливая напротив стекла, которое слабо отражало нас двоих.

― А теперь посмотри на себя! ― Скомандовал он, встряхнул меня. ― Что ты видишь? Только ли простое личико? Внутрь себя посмотри.

Не понимала, что он требовал от меня, терпела его толчки в спину, до тех пор, пока не осознала, что сердце мое бьется спокойно.

― Помнишь, что было день назад? ― Как змея зашипел он, торжествуя надо мной. ― Буквально перед тобой толкнули какую-то девку из седьмого класса, а ты прошла мимо. И не смей врать, что ты не заметила ее! Она выла на весь коридор. 

― И к чему ты меня ведешь? ― Спросила я, хотя уже отдаленно понимала всю суть этой выходки.

― А к тому, моя дорогая Мия, что тебе пора прекратить строить из себя божий одуванчик. Ты перешагиваешь через людей, тебя интересует только твоя семейка и твои проблемы. Тебе, во многом, плевать на общество. О, не смей возражать! А ты знала, что у твоего Богданчика было тяжелое сотрясение? И каждый вечер он отправляется в больницу, чтобы обследоваться. Знала это? Тебя это не волновало. Тебя не волновал лучший друг. ― Герман заключил меня в своих холодные объятия, положил подбородок на плечи, внимательно вглядываясь в отражение на стекле. ― Ты такая же, как я. Циничная и равнодушная. И, справедливости ради стоит принять тот факт, что смотримся мы с тобой и правда неплохо. 

Для него это были простые слова, брошенные на ветер. Как ничто. Мы оба говором друг с другом сегодня на странность спокойно, я бы даже сказала, что с пониманием. 

― А что, тебе говорили, что мы неплохо смотримся? 

― Да. ― Так же просто отвечает он, разглядывая наши лица. ― И тебе, я уверен, тоже.

Я прикусила губу, что было большим ответом, чем все ненужные слова. 

― Ну так что, моя дорогая циничная дрянь, куда поедем? ― Со смешком спрашивает он, даже открыв передо мной дверь. 

Да, я циничная, Герман. Именно поэтому игру теперь поведу я. 

― К тебе?

Он приподнял бровь, но согласно кивнул, садясь за руль. 

Несколько минут его бешенной езды, во время которых я копаюсь в телефоне, напыщенно создавая иллюзию скуки. Но на самом деле я уже определяю наш маршрут, дожидаясь секунды, когда он покажет свой дом. Но мы едем уже минут двадцать, проехали спальные районы, выехали практические на бедные окраины, и, наконец, машина остановилась. 

― Удивлена?

Я оглядела эти заброшенные улицы, и почему-то все стало на свои места. Такие люди, как Герман, не живут в роскоши и богатстве. Такие люди, как Герман, ищут низину подобную себе. 

Делаю скоро скриншот, отправляя его Илье. Пусть порадуется за то, что наш план так скоро приходит в действие. 

Еремеев открывает дверь высоко забора, откуда я тут же слышу собачий лай. Небольшой частный дом, в окнах которого не было света. Возле моей ноги звякнула цепь, после чего огромная псина неизвестной породы готова была тут же откусить половину моей ноги. 

― Воланд, на место!! ― Приказал Еремеев, после чего собака тут же отправилась под навес, жалобно скуля. 

― Жестоко ты с ним, ― заметила я, на что он криво улыбнулся, после чего положил свою тяжёлю руку на мои плечи. 

― Приходится...

Замок звякнул, Герман потащил меня в темную пучину его дома. Я на секунду представила темные оттенки, что-то готическое, но на деле здесь оказалась дрянная советская мебель, и противные, порванные во многих местах, выцветшие желтые обои, все в неизвестных пятнах. 

― Стеша уже была здесь? ― Спросила я, упав на скрипучий диван. 

― Ревнуешь? ― Герман ухмыляется. 

Откинув голову, я расхохоталась, ощущая, как матрац подогнулся совсем рядом. 

― Бросай эту ложь. Признай, что ревнуешь. 

― С каких пор мы говорим на такие темы? ― Он приближает свое лицо, которое я ладонью тут же отставляю подальше. 

Он подтянул под свою голову подушку, будто бы погрустней стал смотреть на меня. 

― Кажется, это четвертое правило, или нет... А, плевать. Циники всегда держаться вместе. Среди идиотов нам иначе не выжить. 

Я также задумчиво стала разглядывать его в лунном освещении комнаты. Он смотрелся иначе. Отблеск падал на половину лица, которое выглядело даже печально. Сначала я не поверила всему этому, но что-то в сердце екнуло. 

― И как же ты разглядел во мне циника?

― Тебя выдавали глаза. Холодность. Равнодушие. Скука. 

― Вовсе нет, ― возразила я, подзадоривая его еще больше. 

Герман театрально вздохнул, говоря этим: "До сих пор сопротивляешься?"

― Думаешь, я просто так провоцировал тебя в школе всякими выходками? Согласись, что с Богданом тебе во многом удобно. Удобно, понимаешь? И не больше. А еще тебе со всеми скучно. Только когда я появлялся, ты выглядела живой. Хочешь, докажу? Ну ка, вспомни самые яркие моменты школьной жизни. Вспомнила? В каждом из них есть я. Помалкивай, я по глазам твоим вижу, что прав. ― Когда он говорил, я и не заметила, как его рука уже закралась под мою рубашку, обжигая кожу касаниями. Я вздрогнула, но отвлеклась на то, что в другой руке у Германа уже была бутылка, кажется, водки. Он отпил из горла, предложил мне с неким вызовом. Я приняла ее, не чувствуя ни капли угрызения совести. Все было правильным. Никакого внутреннего сопротивления. Я приняла саму себя, эгоистичную и холодную, и расслабленно выдохнула. Так все и должно было быть с самого начала. 

Отпила из бутылку, с трудом подавив кашель, чтобы не казаться перед ним наивной. Он смеется, пьет, передает бутылку мне. Я отпиваю глоток, чувствуя странную бодрость. Герман хохочет все больше и больше. Мы сидим на этой рухляди, касаясь друг друга, и все начинает гореть. Вся атмосфера удушающая. Все это безумно. Я пью с ним водку, лихорадочно касаюсь его, пока, в конец, не утыкаюсь в его плечо, тяжело дыша.

― Никогда раньше не пила? ― Странная "забота" из его уст. Герман отпивает еще глоток водки, которая, к счастью, заканчивается. 

Мои глаза закрываются, круги... постоянные круги во всем. 

Герман несколько грубо хватает меня за лицо, сам с трудом фокусирует взгляд, после чего пьяно целует прямо в губы. Я задерживаю дыхание, понимая, что окончательно падаю в эту пучину темного безумия. Круги. Вспышки. Его глаза. Я не хочу ничего понимать. Его руки на моей талией. Задернутая толстовка парня. Зарылся в мои волосы, тяжело задышал и... выругался. Так порывисто, что я готова была умереть от того, насколько это аморально и прекрасно одновременно. 

Его тело качнулось, парень отпрянул от меня, тут же рухнул на пол. Я смутно глядела на него, после чего последовала по его пути. Рука его скользнула по стене, зажегся свет в ванной, и послышались звуки извергающего в унитаз рвоту человека. 

Но я не слышала этого, потому что перед глазами, на исписанной разными проклятиями стене, высветилась одна единственная черная надпись. 

"Они все умрут"

***

Для меня это просто одна из самых бомбичных глав, а для вас?