Если вы думаете, что самое мерзкое и отвратное в моей работе это прочищать чей-то засорившийся толчок, то спешу разочаровать. Самое отвратное — вот это, что сейчас стоит напротив меня, завернутое в полупрозрачные с блестками тряпки и вообразившее себя как минимум Клеопатрой. Только ты, детка, не она. Да и я не Марк Антоний. Даже будь ты на тридцать лет младше и без украшений в виде обвисшей морщинистой, как у слона, кожи, твои шансы на успех были бы равны нулю. Я всегда предпочитал упругую задницу сомнительным женским прелестям. Так что можешь не хлопать зазывно густо накрашенными ресницами и не подмигивать кокетливо. От первого на дряблые щеки черными хлопьями осыпается тушь, а от второго лицо расчерчивается глубокими бороздами, которые не в силах скрыть толстый слой пудры. И в каком страшном сне ты решила, что это может меня привлечь?

Хмыкаю про себя, стягиваю перчатки с рук и выбрасываю. С моей манией к тотальной чистоте работа еще та, но плевать, деньги не пахнут. Но не в твоем случае, Клеопатра. Поэтому подхватываю пластиковый ящик с инструментом и с абсолютным покерфейсом смотрю на мумию красотки, перекрывшую мне путь к отступлению из ванной.

— Чаю, мистер Аккерман? — тянет она.

— Не сегодня, — отвечаю, как всегда.

Натыкается на мой взгляд, вздыхает и отступает в коридор, туда, где под ногами извечно вертится ее мерзкая шавка. Поднимает кудлатую псину на руки и смачно целует в выпуклый рахитный лоб. Огромные навыкате глаза, кажется, разъезжаются в стороны от сомнительной ласки еще больше, а меня откровенно тянет блевать. Не люблю собак за грязь, вонь и вечно подобострастный вид. Эта же тварь однозначно неудавшийся генный эксперимент.

Прохожу мимо, стараясь даже одеждой не задеть это. Уже на пороге квартиры чувствую, как сухая старческая лапа сует бабки мне в задний карман комбинезона, одновременно прихватывая за зад. Твою ж мать. До меня там десять слоев, но передергивает.

— Мы с Маргариткой обязательно вам позвоним, если еще что-то сломается, да, сладенькая? — воркует хозяйка. — Вы наш рыцарь в сверкающих доспехах!

О да, с вантузом на щите, бля. Морщусь, мысленно посылаю нахер и ныряю на лестницу. Старая перечница — последний вызов на сегодня, и если не случится катастрофы, я свободен до утра. Это не может не греть. Лифт игнорирую почти всегда, недурной способ держать себя в форме. Где-то на середине дистанции в кармане оживает мобильник. На экране светится имя человека, которого не хочу сейчас слышать, но отвечать приходится.

— Чего?

— И я тебя рад слышать, — раздается жизнеутверждающий голос старого ублюдка. — В 14-D был?

— Только оттуда.

— Честь, надеюсь, сохранил? — хмыкает настолько радостно, что невольно чешутся кулаки.

— Нет, грубо изнасилован и требую выходного.

Огрызаюсь скорее ради ритуала, нежели от раздражения. Привык, как бы странно ни звучало, за два года. И к работе несложной, но откровенно собачьей, и к подъебкам этого кретина в дорогом кашемире. В принципе, если бы у меня были друзья, Эрвин Смит был бы моим другом. А так, я не знаю, кто он мне. Работодатель, или чуть больше. Который ржет сейчас как конь в ответ на мою, в принципе, несмешную реплику. Мне не смешно.

— Люблю твой странный юмор, это смешнее, чем Луи де Фюнес, — оторжавшись, выдавливает он. Понятия не имею, кто такой. Очевидно, один из древних комиков, фильмы с которыми так любит Смит. Наконец, он выдыхает спокойно, а я словно наяву вижу, как его рожа возвращает себе прежнюю невозмутимость. — Слушай, дело есть.

Болезненно морщусь и понимаю, что Смит сейчас не молочко на ночь согреть попросит. А значит, плакал мой свободный вечер кровавыми слезами.

— Что еще? — спрашиваю под громкий треск планов и надеюсь, голос выдает мою безумную радость.

— Новый жилец переезжает.

— Разве это не завтра? — черт, почти с надеждой, да?

— Нет, тоже думал, что завтра, но у него «обстоятельства», — почти вижу, как Смит в воздухе пальцами делает кавычки.

— Блять.

— Я не думаю, что у него сразу все сломается и выйдет из строя, но на всякий случай проследи, а?

Убийственно соплю в мобильный.

— Спасибо, — как всегда правильно понимает меня Смит. — Я твой должник, Ривай.

— Не расплатишься, — фыркаю и даю отбой.

От ожидания день тянется ужасно медленно. Кажется, уже молюсь, чтобы хоть у кого-то что-то сломалось. Но это навряд ли. Чертовой элитной многоэтажке всего пара лет и выходить из строя тут в принципе нечему. С одной стороны, радует, с другой, иногда схожу с ума от безделья. От нечего делать меняю лампочки, вымываю толстое стекло входных дверей, вылизываю до блеска зеркала лифта, натираю кнопочную панель.

Собственно, за этим я здесь и есть — разнорабочий. Буду прочищать мусоропровод, пробивать засоры в ванной, сверлить стену, если вам захочется повесить фотографию вашей болонки, и приклеивать оторванный вашими детьми плинтус. Устраивает ли меня это? Да. Не бывает зазорной работы, и плевать, что вы думаете. Я благодарен Эрвину, который дал возможность зарабатывать после всего, что было. Могу даже называть его старым идиотом или белобрысой сволочью, но это никак не меняет моей признательности.

Сейчас в последний раз прохожусь по огромной пустой пока квартире. Розетки, выключатели, техника, краны, термостат — проверяю все по кругу. Пробую, как скользит стеклянная дверь в пазах, заодно выхожу на балкон. Вот он, вид на миллион баксов. Под ногами если не весь город, то район точно. И полное ощущение свободы. Разве что соседский балкон справа раздолье для извращенцев. Изгибается, создавая идеальную площадку для наблюдений. Хотя наблюдать тут некому. 30-В почти всегда пустует. Хозяин — больной на голову мажор, воображающий себя археологом, его никогда не бывает дома. Да и наблюдать тут не за кем. Морщусь, вспоминая основной контингент элитки — лысые уроды на дорогих тачках с кризисом среднего возраста и выпирающими животами да красотки а-ля 14-D с блохастыми шавками.

Ухожу из квартиры с чувством выполненного долга. На этот раз спускаюсь на лифте. Откровенно — задолбался уже от безделья. Пока кабина ползет вниз, рассматриваю свою физиономию. Бледный как смерть, злобно прищуренные глаза, резкие хищные черты — все как обычно. Даже извечные синяки под глазами никуда не делись. Да и с чего бы. И серая джинса комбинезона нихера не оживляет картины. Расстегиваю и скидываю вторую лямку с плеч, а то выгляжу как из дрочева девяностых. Снимаю с шеи цветастую бандану. Нехило так спасает мой нос, когда надо пробивать очередной толчок или тянуть шнур по пыльным углам. Мерзость. Небрежно пихаю ее в задний карман. Дергаю головой, отбрасывая челку. Волосы отросли, отмечаю как-то удивленно. Провожу по ним рукой, и на этом кабина останавливается. Что-то мелодично тренькает и прозрачные стеклянные дверцы плавно расползаются в стороны.

Первое, что вижу, это пустая стойка консьержа с журналом регистрации посетителей. Второе — весьма недурная задница, затянутая в выбеленные джинсы. Принадлежит она какому-то пацану, что завис рядом со стойкой и ко мне спиной. Скольжу взглядом по стройным ногам и узким бедрам, замираю на прогибе поясницы, поднимаюсь вверх по спине и скатываюсь обратно. Замечаю около два чемодана. Догадка вспыхивает в раскисших мозгах, но новый жилец не моя проблема, а консьержа. Поэтому быстро выхожу из лифта и направляюсь прямо к двери с надписью «Служебные помещения», но сбежать не дает звонкий голос.

— Эй, мистер, вы не могли бы мне помочь?

Нехотя останавливаюсь и так же нехотя разворачиваюсь к окликнувшему. Вот черт. Спереди даже лучше, чем сзади. Просто валить и трахать. Подходит, что-то говорит, а я мысленно перебираю позы, в которых хочу его выебать. После придирчивого отбора понимаю — во всех.

— Мистер?

Одет черт-те во что. Выбеленные джинсы разодраны так, что с успехом можно было и без них. Сверху нацепил футболку-не футболку с обрезанными рукавами и вырезом почти до ширинки и с распущенной шнуровкой. Цвета оно... зеленого, определенно, а названий я не знаю. На шее болтается ключ. Самый обычный. Видел такие в старых буфетах. Только этот явно из ювелирки. Ну да хрен с ним. Напоследок зачем-то подмечаю загорелые крепкие ноги в прорехах и четко очерченные мышцы груди в блядском декольте. Понимаю, что постарались над этим телом знатно, но в меру. Отвисаю медленно и неохотно. Движение пухлых губ постепенно превращается в слова. И я даже слышу их.

— Меня зовут Йегер, Э-рен Йе-гер! — говорит он почти по слогам. Это бесит, но понятно. Я выпал из действительности, пялясь на него, как даун.

— Нормально говори... — едва не фыркаю, спохватываюсь и добавляю: — ...те.

Глазищи огромные. Раскосые. Красивые, сука. Смотрит так, будто в душу заглядывает. Моргаю, сбрасывая оцепенение.

— Я... новый жилец.

— 30-А, — киваю, скорее, сам себе.

— Точно, — улыбается.

Снова подвисаю, но на этот раз не так катастрофично.

— Вы же мне все покажете... — наклоняется чуть вперед, щурится, а я шарахаюсь от него как черт от ладана. — Ривай? — читает на матовом бейджике на моей футболке. — Какое необычное имя.

Вскидываю бровь в ответ на дурацкий флирт, но не более. Смотрю так же, как на мумию из 14-D и с удовольствием вижу, как выцветает улыбка. Знал бы ты, о чем я сейчас думаю, сбежал бы к ебене матери вместе со своими чемоданами.

— Ну так как? — настырный. И самоуверенный. Слишком смазливый и знает это.

— Ничем не могу помочь. Дождитесь консьержа, он скоро придет.

— Но вы уже здесь, — гнет свое. — Мне Эрвин говорил про вас, — выдает вдруг, и я чуть не падаю. Откуда он знает Эрвина? Наверное, даже рожа изменилась, потому как собеседник мой довольно хмыкает. — Сказал, что я могу обращаться к вам в любое время, если у меня возникнут трудности. Они возникли.

Нотки в голосе были господские, снисходительные. Ненавижу.

— Провожать жильцов и показывать квартиры не входит в мои обязанности, — говорю пока спокойно.

Прищуривается, лезет в карман отвратительно узких джинсов и вытаскивает смятую десятку.

— Полагаю, только что круг ваших обязанностей расширился.

Ох, засунуть бы тебе эту десятку в задницу и протолкнуть поглубже, сопляк. Брезгливо морщусь, даже не смотрю на подачку. Только в глаза, наглые, дурные. Красивые.

— Берите! — настаивает.

— Зачем?

Хмурится, совсем как избалованный ребенок, впервые осознавший, что в жопу его будут целовать только родители. Забавный. Крыть-то тебе и нечем, если только совсем не дурак. Оказывается, не дурак. Пожимает плечами и, не говоря больше ни слова, возвращается к чемоданам. Кидает банкноту на стойку консьержа, поверх — кто бы мог подумать! — визитку, хватает барахло и топает к лифту. Дефилирует, я бы сказал. Мажор. Проходит мимо. Нос против моей воли ловит едва ощутимую волну парфюма. Сопляк выглядит, как шлюха, и ведет себя, как сучка, а пахнет... правильно. Гранатом и перцем, и чем-то еще, таким же охуенным, не могу разобрать. Инстинктивно прикрываю глаза и, сука, едва не поворачиваюсь вслед. Мысленно закатываю себе по роже и спустя бесконечных несколько секунд слышу как дважды тренькают двери лифта.

Не поворачиваюсь. Неинтересно. Неинтересно. Взглядом кошу в сторону стойки со смятой купюрой и визиткой. Неинтересно. Мнусь, как идиот, добрых две минуты перебирая ногами в тяжелых берцах. Неинтересно. Цыкаю сквозь зубы и решительно иду куда шел.

Часа через два телефон блямкает сообщением. Как и ожидаю, номер неизвестный. Текст короткий: «Мне нужна ваша помощь. 30-А». Не тороплюсь. Сначала сохраняю номер. Потом проверяю инструмент, хотя это не требуется совершенно. Еще бы чего сделал, прежде чем идти к капризной принцессе в башню, но делать-то как раз и нефиг. Всю дорогу до его квартиры усиленно соображаю, что он умудрился разломать за столь короткое время. Ведь когда я уходил из квартиры в полдень все было в порядке. Сейчас чуть больше двух пополудни, но понимаю, что дурное дело нехитрое. Причем нутром чую, что у пацана руки из жопы растут. Из его замечательной во всех смыслах задницы...

Действительность же превосходит все ожидания. Открывает мокрый и злой. Мне редко хочется заржать, но сейчас как раз такой случай. Не делаю этого, потому что не умею, но, видимо, что-то в моей роже выдает веселье. Пацан моментально насупливается и смотрит волчонком, так, что рука сама поднимается дать подзатыльник. Одергиваю себя, делая вид, что откидываю отросшие патлы назад, и вопросительно смотрю на это чудо природы.

— А вы не торопитесь, — выдавливает из себя, поджимает губы и отступает в сторону, пропуская меня в квартиру.

— Ну так в сообщении и не было ничего про то, что это срочно.

Мокрые ресницы удивленно вздрагивают, рот приоткрывается, чтобы возразить, но крыть опять нечем. Кажется, тушуется, но в полумраке прихожей плохо видно. И это неожиданно на руку, потому что пацан в одних наспех надетых джинсах, а на смуглой коже россыпи капель. Поспешно отвожу глаза, от греха подальше. Нехватало еще вляпаться в него.

— Там, — кивает вдруг и для верности указывает рукой на дверь ванной.

Иду первым, предвкушая апокалипсис. И кажется, угадываю. Из стены, где предположительно должны быть краны, фонтаном во все стороны хлещет вода. На мозаичном полу ее уже по щиколотку. Слив в углу то ли не справляется, то ли забит. С досадой цокаю языком — моя оплошность, не проверил. Да и в голову бы мне не пришло, что новый жилец решит устроить тут водное шоу. Как бы там ни было, шагаю прямо в воду. Берцам-то хоть бы хрен, комбинезону тоже. А вот черная с длинным рукавом футболка тут же намокает под импровизированным фонтаном. Холодные струи хлещут, полощут по лицу. Ощущения явно не предел моих мечтаний, мурашки ледяной паутиной расползаются по плечам. Передергивает. Открываю прикрытый зеркалом водопроводный стояк, кручу вентиль, и — о чудо! — разгул стихии затихает так, будто его заткнули. Провожу ладонью по лицу, стирая капли, и стряхиваю руку.

— И че, все?! — слышу за спиной удивленный голос.

Оборачиваюсь. Зеленые глазищи смотрят недоверчиво и совсем по-детски, будто ему пять, а я только что вытащил из шляпы пушистого кролика.

— И все, — отвечаю и невольно хмыкаю.

— Бли-и-ин, — тянет и запускает пальцы в растрепанные мокрые волосы. — А я тут носился, как курица с оттяпанной башкой, не знал, что делать — то ли струю затыкать, то ли воду вычерпывать...

Продолжает что-то быстро говорить, выплескивая адреналин. Слушаю вполуха, озираюсь в поисках сорванного крана, нахожу и поднимаю. Верчу в руках, пытаясь понять причину неполадки.

— И как же это случилось?

— А? — затыкается мгновенно и, кажется, подвисает.

— Кран, говорю, как сорвало?

— Не знаю, — мнется и пожимает плечами. — Не все ли равно?

— Да в принципе, параллельно. Просто в следующий раз может в голову прилететь.

— Так говорите, будто я специально, — ощетинивается и куда-то уходит.

Не думаю, конечно, но подозрение мелькнуло. Шлепаю по воде к стоку. Дергаю решетку, приподнимаю и вижу, что сток просто закрыт. Открываю, и вода разве что не бурлящим потоком исчезает в полу. Когда же выпрямляюсь и тянусь за инструментом, чтобы разобраться с краном, возвращается хозяин. С ведром и шваброй. Даже замираю от такого вида и разве что рот не раскрываю. Неужели умеет?!

Нихера, как выяснилось. Только гоняет из стороны в сторону и неуклюже пытается отжать моп в специальном приспособлении. Не выдерживаю, вырываю швабру из цепких пальцев и показываю как надо. Затем щелкаю ручкой, сую в центрифугу, нажимаю, и моп радостно крутится в ней, разбрызгивая собранную воду по стенкам ведра. Наблюдает внимательно, потом повторяет. Оставляю пацана с ведром и возвращаюсь к работе. Не смотрю, как у него идут дела, просто верю в несколько десятков тысяч лет человеческой эволюции. Ковыряюсь в ящике с инструментами, ищу нужные и стандартный кран на время, по довольному сопению позади понимаю, что дело со шваброй пошло. Вообще удивлен, что пацан нашел хозблок в апартаментах. Любопытный, должно быть, только руки ни подо что не заточены. Из разряда «дай в руки хуй стеклянный — и хуй разобьет, и руки порежет». Скашиваю на него глаза. Как раз рядом настолько, чтобы заметить ухоженные руки с полированными ногтями. Мать моя женщина, если у него и педикюр сделан, сожру свою бандану. Смотрю вниз, на босые ноги, мелькающие туда-сюда по мозаичному полу, и понимаю, что... блять. Вот просто — блять. Ступни узкие, идеально пропорциональные. Изящные, я бы сказал, хотя за такое слово дал бы себе по губам. Но они и вправду такие, не большие и не маленькие. В самый раз. С аккуратными красивыми пальцами и розовыми, как у младенца, ногтями. Я говорил, что фетиширую на ступни? Конечно, нет, с чего бы. Но сейчас говорю. Такие вот ноги у парня для меня охуенней, чем самая отпадная задница. И да, я гей, для тех, кто не догадался, об этом я тоже не упоминал. Вернее, пидор, если вспомнить старый анекдот, потому как всего лишь стафф в элитной многоэтажке. Но не о том сейчас речь.

Трется рядом со мной, шлепая босыми пятками, а я глаз отвести не могу. Замечает, но слава Заратустре, понимает по-своему.

— Мешаю, да? — тут же подхватывается и исчезает за второй дверью, ведущей в спальню.

Блять, жаль. Но так лучше. Возвращаюсь к крану и своим прямым обязанностям. Это не занимает много времени, так что заканчиваю даже быстрее, чем думал. Собираю барахло, оглядываюсь напоследок, выхожу в коридор. Хозяин квартиры с кем-то ругается по телефону. Замираю за дверью спальни и слышу последние фразы:

— Меня не волнует, что у вас произошло, я заплатил за вашу работу!.. И что вы мне предлагаете?.. — голос пацана звучит так, что, кажется, его сейчас порвет от злости. — Нет, я не готов ждать до завтра!.. Естественно, вы вернете мне деньги! Жаль, что это никак не решит мою проблему сегодня!

Избалованный маленький сученок. Любую проблему можно решить, если разговаривать с людьми нормально. Только тебя никто не научил этой простой истине. Зато выебываться умеешь с блеском. И пока ты это не поймешь, ты мусор. Ни папочкины деньги, ни смазливая мордашка, ни гонор не сделают тебя человеком. Но твоя «охуенность» уже испортила тебя настолько, что вряд ли что-то изменится.

Вылетает из спальни так, что едва не сшибаемся у дверей. В глазах вселенская досада и злость, видимо, не пригнали новый кабриолет. Скалится почти, открывает рот, готовясь посвятить меня в свою печаль, но видимо, вовремя понимает, что мне насрать.

— Поставил временный, — говорю, — завтра-послезавтра найду такой кран, как у вас, и тогда закончу.

Ожидаю еще одного взрыва на тему «хочу прямо сейчас», но в ответ получаю только молчаливый кивок.

— Постарайтесь больше не делать того, что делали, — кидаю напоследок и уже собираюсь уйти, когда он шумно и как-то подавленно выдыхает.

— Да ничего я не делал, — почти расстроенно. — Поскользнулся, как последний лох, и схватился за него, чтобы носом не пропахать. Вон, — поднимает локоть и демонстрирует смачный черно-багровый расцветающий синяк. — Пусть уж соседей залью, чем такое же на роже, мне нельзя.

Говорит уже мне в спину, потому что не слушаю и иду к выходу из квартиры. Какое мне дело, что твой папик не хочет видеть синяки на твоей физиономии? Хотя, буду откровенен, я бы тоже не захотел такое уродовать.

— Мне еще кровать должны были собрать. Но только что позвонили и сказали, что сегодня не получится у них.

Не кабриолет, значит.

— Соберете?

Правда, что ли? Разговор в холле просвистел у тебя мимо ушей? Медленно оборачиваюсь. Сопляк выше меня, и это бесит. Смотрю на него снизу вверх, прикидывая, что было не понятно в моем ответе два часа назад.

— Все, что не касается обслуживания здания, не входит в мои обязанности, — тяну едва шевеля губами.

— Ну что вы заладили, «не входит, не входит»! — как-то обиженно немного. — Я же вам заплачу. Или вам сложно? Или не хотите? Что?

Все сразу, думаю про себя, но вслух, разумеется, этого не произношу. А что я ему отвечу? Что он мне в принципе неприятен своим снисходительным и предвзятым отношением? Десятка в его руке была равносильна подачке, и поэтому не желаю идти ему на уступки, хотя мог бы.

— Несложно, — отвечаю и прищуриваю глаза. — Но не хочу.

— Почему? Вам разве не нужны деньги? — на смазливой роже искреннее недоумение. И ни проблеска осознания того, что ляпнул.

Молча разворачиваюсь и берусь за ручку двери.

— Ну не на полу же мне спать!

На матрасе, идиота кусок. От одной ночи не переломишься, а завтра какой-то несчастный работяга будет ковырять твою долбаную мажорскую кровать. Открываю дверь.

— Хорошо, — раздается сзади. — Тогда я позвоню Эрвину, и вы все равно вернетесь сюда. Примерно через полчаса.

— Сопляк, — невольно срывается у меня.

— Я сделаю вид, что не расслышал, — огрызается, смотрит с вызовом, скулы алеют румянцем. Затем хмурится и внезапно сбегает в недра квартиры, не выдерживая моего взгляда.

Опять рассмеялся бы, если б умел. И не был так зол. Пока иду в спальню, грохая берцами по паркету, думаю как бы выдрал пацана, будь моя воля. Ремнем по голому заду до румяной полосы, с оттяжкой, только что-то мне подсказывает, что ему может и понравиться. А какое это наказание, если нравится?

Со сборкой вожусь прилично. Несложно, просто муторно из-за огромных размеров — почти собранный через пару часов каркас и изголовье занимают чуть ли не полкомнаты. Боковым зрением вижу, как сопляк снует за дверью туда-сюда, бесконечно разговаривая по телефону. Из отрывков разговоров понимаю, что готовится колоссальное новоселье. Походу, прямо сейчас. А еще понимаю, что мне нравится слушать его голос — звонкий, до тошноты эмоциональный. Это пиздец, потому что представляю, как он звучит при совершенно других обстоятельствах. Наверное, от такого сносит крышу. Мне бы снесло. И уже завидую жирному пузану, что ебет его. Дожили, блять. На чужую соску запал. Цыкаю сквозь зубы, затягивая эксцентрик, и очень надеюсь, что эти мысли просто с недоеба.

Вдруг слышу, как восторженность в голосе сошла на нет. А появившиеся томные капризные ноты вызывают неконтролируемую дрожь внутри. Не хочу прислушиваться, но выходит само, благо пиздит по громкой связи. Конечно же.

— Нормально, — говорит словно отмахиваясь. — Уже обновил, — хмыкает.

— Думал обо мне в процессе? — отзывается голос с ленцой. Можно было бы сказать, что приятный, но с идиотской манерой тянуть гласные и с жуткой зашкаливающей самоуверенностью. Молодой. Удивленно выгибаю бровь. Разве квартира, бабло и прочие ништяки не от ебаря? Или попался молодой да богатый?

— Да иди ты! — меж тем смеется в ответ без капли смущения, скорее, провоцирует. — Я кран в ванной умудрился сорвать!

— М-м, — многозначительно тянет собеседник. — Стесняюсь спросить, что ты с ним делал, — невидимая усмешка в голосе.

— Захлопнись, Жан, — вроде грубо, но так охуенно мягко и обещающе, что медленно выпадаю в осадок.

— Как скажешь, детка, — настолько приторно, что язык прилипает к гортани, и меня тянет блевать от этого чудовищно пошлого обращения. — Я сейчас уже буду, пара кварталов осталась... Расскажи-ка лучше, что на тебе сейчас.

— Жан! — смеется.

Мне кажется или разговор начинает смахивать на линию для взрослых? Даже меня не стесняется, сопляк. Ведь я в соседней комнате. Хотя чего меня стесняться. Обслуживающий персонал, а таким мажорам не привыкать, что кто-то постоянно таскает за ними дерьмо.

— Давай, детка, — хрипло произносит голос.

— Ну джинсы на мне, — выдыхает сопляк где-то совсем под дверью. Прямо-таки специально, блять.

— Как прозаично, — с показным разочарованием тянет его собеседник.

— На голое тело, — добавляет и замолкает, выдерживая драматическую паузу. Почти физически ощущаю, как где-то в муках черной зависти скончался великий трагик. — Как ты любишь.

— Ты нечто, — следует ответ. — У меня уже стоит. Отсосешь?

— Жа-ан! — так возмущенно и оскорбленно, что почти верю, ага. Невидимый Жан, походу, тоже.

— Ну что Жан? — хмыкает парень сквозь какие-то помехи. — Я соскучился по твоему ротику.

Разочарованно фыркаю. Детский сад, вторая группа. Становится настолько противно, что удушливая волна схлынула, едва подкатив.

— Давай быстрей, — интонация что-то среднее между мольбой и приказом. Блять, то ли так хорошо играет, то ли действительно пацану не терпится.

Дверь в спальню распахивается, и он замирает. На смазливой роже такое неподдельное удивление, что становится ясно — забыл. Сопляк за своими разговорами забыл, что я все еще здесь. И сейчас очень забавно наблюдать, как его лицо вытягивается, одновременно покрываясь пятнами смущения. Мило, блять. Хмыкаю. Вынимаю из кармана нож, лезвие вылетает с характерным щелчком и взрезает упаковочный целлофан на гигантском матрасе. Рывком сдергиваю пленку. Подхватываю монстра за один край и ювелирно укладываю на выгнутые ламели. Получается идеально. Сука. Будто всю жизнь только этим и занимался. Смотрю сопляку прямо в глаза, и он вдруг сознает, что я слышал все. Опускает взгляд на огромный траходром, и следующим действием спектакля наслаждаюсь еще больше. Прямо по лицу видно, как медленно накрывает осознанием. О да, <i>детка</i>, я собрал кровать, на которой тебя выебут, как дорогую шлюху. Со вкусом выебут, надеюсь. Жаль, мордашку твою не сфотографировать сейчас, а то бы в рамочку на стену повесил. Чтобы смотреть на тебя такого, когда совсем мозг вынешь своим выпендрежем.

Удивительно, но его замешательство длится недолго. Быстро берет себя в руки и лыбится как ни в чем не бывало.

— Слушайте, я тут подумал, — начинает, видимо, по привычке ероша и без того торчащие в разные стороны патлы. — У меня сегодня вечеринка, будет много народу. Конечно, каждый что-то притащит, но на случай тревоги у меня нет даже банальной банки пива.

Мнется, хлопает себя по карманам, потом спохватывается и лезет в валяющуюся в углу сумку. Достает бумажник, роется там, и вот уже в ухоженных пальцах мелькает несколько крупных купюр. Смотрю на них, приподняв брови.

— Сходите?

— Список моих обязанностей четко ограничен и находится в каждой квартире на двери черного хода, — повторяю в сотый раз. — Приятного прочтения.

И опять это удивленное выражение лица со взлетевшими четкими бровями. Ну мать твою, щенок, жопой ты, что ли, слушаешь? Или для тебя не существует правил?

— А в качестве одолжения? — не отстает.

— Вам не понравится быть моим должником — отрезаю, собираюсь выйти из спальни, но не пускает, загораживает дверь собой. Не драться же с ним.

— Откуда вы знаете? — смотрит... вызывающе, прекрасно сознавая свою неотразимость.

— Интуиция, — отвечаю.

Прищуривается, чуть нависает, в глазах — гребаный ад для таких извращенцев, как я. Маленькая блядь. Тебе же только что звонил твой ебарь, и я все слышал, ты не забыл? Или думаешь, клюну на длинные ресницы? В таком случае ты идешь нахер. Не клюну. Ты охуенен, но ты мусор. А я не трахаю мусор.

Видимо, правильно читает мой взгляд. Брови сходятся под углом на переносице. Кидает пару купюр на матрас.

— За сборку, — бросает и стремительно исчезает из спальни.

Какое-то время тупо смотрю на валяющиеся две сотни. Внутри с трудом сдерживаю себя, чтобы не пойти следом и не вмазать паршивцу. Но моргаю, встряхиваю головой, и наваждение отступает.

Фыркаю, разворачиваюсь и ухожу, проигнорировав лежащие на матрасе деньги. Напоследок тихо прикрываю дверь, хотя желание ебануть ею со всей дури не менее заманчиво, чем сопляк, вызвавший его.