Не, революций я не планировал и баламутить воду не собирался. Просто, как бы вам объяснить, дружиться со свиньями — зашквар. За это загреметь на Выселок как нехер делать, будь ты хоть обычный боец, хоть босс — никто разбираться не будет.

Давно было заведено, что мы никогда ни с кем не договаривались — торгаши не в счёт, у них свои своды, — жили особнячком, даже друг с другом близко не схлопывались, а уж тереть на одной ноте со свиноёбами вне Сходки никому в голову не приходило. Вылезет такое наружу — и всё, вяжи узелок и вали на Выселок. А на Выселке несладко. Быстро там живут, как звездуля с неба падает — была и кончилась.

Многие в тех норах скопытились — и наши, и нет. Со всех фортов на Выселок летели — и бойцы, и бабы, и боссы. Все летели, кто решил, что правила — это не про них, что законы определённые можно вертеть и перекручивать. А так не бывает. Законы на то и законы, чтобы каждый их соблюдал, иначе не клан получится, а говно на лопате.

Резик со своими решениями прыгал на тонкой балочке — босс за исполнением законов должен следить строже всех, разруливать тёрки по совести, для того и посажен. А Резик херню какую-то затеял — Кас ещё на свалке учуял, когда предсказывал, что тот не впишется.

По идее, сильный, уважаемый босс должен был жопу рвать за точку — мы только Сходки ждали, чтобы взять землю себе по-настоящему, — а Резик не стал, слил и нас, и свалку-золотое дно, по-салажьи разрулил ситуёвину, будем откровенны, тут же все свои, верно?

Однако башка у него варила хорошо, дебилы в боссы не выбивались. А вот хитрые и подлые — только в путь. Резик в своё время прошёл по головам, и то по причине, что тогдашнему смотрящему за Выселком морочиться с этой хернёй было лень.

А так бы и он, и я, и кто угодно по Резиковой голове проскакали и не оглянулись бы. Как и он по нашим. Звериная жизнь, но по-другому здесь не живут.

Кас этого не понимал, потому я с ним и сошёлся ближе, чем следовало.

Никто не знал, откуда припёрся Кас. У него не было ни портачек, как у свиней, ни волчьих колец, ни ритуальных порезов — хрен знает, к какому клану принадлежал он до того, как прибился к нам. Этакий человечек без прошлого, вроде чистого тетрадного листа, который хранит в ящике Калая, — рисуй, что вздумается, и хуй кто придерётся.

Мы бойцами не разбрасывались, это знал всякий шкет, всякий салага, так что Каса приняли, с руками-ногами втянули. Не свин, не волк — вот и прекрасно.

Подселили его ко мне в хатку, поскольку ошивался я на то время один, без напарника или бабы — только-только вышел из салаг в бойцы, и ко мне пока ещё присматривались. Я не привык делить свою лёжку, кусался с Касом насмерть по поводу и без, а потом неожиданно смирился — человеком Кас был неплохим. Странным, пиздец каким странным, с непонятными мне заёбами, но правильным.

Он ведь мою жопу спас — я-то думал, что он меня раньше прирежет, пока я пускаю сопли в матрас, и ошибся.

Дело, ребята, обстояло так: мы стояли в карауле — я и Шмель, ранняя весна была, как сейчас помню. Всё таяло, капало, текло ручьями, собираясь в низинах, и настроение у нас было безрадостное и грязное, как земля за стенами форта. Нет ничего паршивее, чем болтаться в такое время под открытым небом.

Кас тёрся рядом, травил свои припизднутые истории про мир во всём мире и как раньше было замечательно, а теперь всё хуёво — скучно ему было.

Шмель отбрехивался — Кас мог доебать даже мёртвого, — я слушал их ругань и пропустил момент, когда мой напарник по караулу достал заточенный штырь, размахнулся. Я и пикнуть бы не успел, но Кас, оказывается, недурно управлялся с ножом. Чик, и не стало у нас Шмеля. Он ему глотку до позвонков распахал, как второй рот открылся. Зрелище, конечно, не для эстетов. Кто напарничка моего науськал или чем я ему так насолил, в душе не колыхаю, Шмель уже не скажет, а заниматься расследованием — оно мне зачем?

В общем, не дошёл Шмель до Выселка, кончился раньше, а Каса с той поры обходили седьмой дорогой — когда докатывалось до замеса, он сначала бил, потом разбирался. Хороший подход, не всегда верный, но хороший, да.

Я его за подход и ценил — Касу не страшно было подставить спину, если сказал — прикроет, сдохнет, блюя кровью, но сделает.

А Резик Каса ценил — только за одно то, что он умел читать. Где Кас этого нахватался и, самое главное, зачем — я не знал, а он мне не рассказывал.

Он мне вообще ничего стоящего не рассказывал — всё чесал пургу про дома до облаков, про хохлому какую-то, цветочки красненькие, блядь, про бронированные квадрики, которые с одного выстрела могли снести половину нашего форта. Складно брехал, красиво — но бесполезно. Зачем мне слушать про этот квадрик, если его нет? А если и есть где, то какая разница, мне это знание ничем не поможет.

Тут насущные проблемы свалились — разгребай не хочу.

Про свиней на свалке жральня болтала ещё вчера. Где бойцы отрыли инфу, чёрт знает. Мы с Касом не трепали, Резик такими новостями тоже кидаться бы не стал, ибо спросить, что за херня, могли и самые тупые и были бы в своём праве.

Да он и сам не дурак, понимал, что за такие повороты придётся отвечать.

Босс начал шебуршиться с самого утра. Я в полудрёме размышлял о жизни и своём месте в мире, где всё хуёво и будет ещё хуже, а за окном намечалась движуха. Драл глотку Пёс — через тряпки слышно было плохо, но он очень старался, так что отдельные фразы до моих ушей долетали. Другое дело, что я варёным с похмелья и сна мозгом не мог уловить смысла. И не старался, хочет Пёс орать — пусть орёт, на вопли запрета нет.

Хотя против Пса я, в принципе, ничего не имел. Нормальный боец даже с таким несерьёзным погонялом. Звездуль с неба не хватал, перед Резиком не стелился. Вот Бада другой разговор, он шаха, а Пёс — нет. Потому до сих пор и болтается в караулах, не поднимаясь выше звеньевого.

И не поднимется, будьте уверены. Я всю эту кашу хлебал под разной приправой — отличу не задумываясь.

Так вышло, что в форте моё слово имело немалый вес, хотя должностей при боссе я не занимал — основной поток редких ништяков шёл клану от меня и Каса, и лишаться этого потока наши не хотели. Потому скрипели зубами, но прислушивались. Тем более порожняка я не гнал — если говорил, то в цвет.

Я аккуратно сдвинул тряпки, снял ставню и высунул морду на улицу. Тусклое солнце сперва ослепило, треснуло по маковке, холодный воздух выстудил лёгкие. Я закашлялся, вытер проступившие слёзы — и начал нормально видеть.

Бойцы колыхались, естественно, перед жральней. Бен стоял почти под вывеской, если прицелиться и плюнуть, можно попасть ему прямо на лысину, но я не сошёл с ума, чтобы плевать в Бена.

— Чё за движ? — Жирный чуть повернулся и поднял голову, разглядывая меня прищуренными глазами.

— Да вот, Резик базарить собирается! — весело крикнул Пёс. Хули ему бояться, каждый человек на счету, вы же помните, да? — А мы ждём. Выходи, Джей, тебя тоже послушать хотим!

Народ одобрительно заревел, я поморщился — лучше бы и дальше валялся, на хер мне дались их базары, — только заднюю давать уже поздно. Не при бойцах. И не при Бене.

— Засосись обратно, а, — попросил Кас, загремел ведром, где мы держали питьевую воду. — И окно закрой. Башка болит от их ора. Если хочешь попиздеть, вали на улицу.

— А ты?

— Да пошёл Резик на хуй, — Кас выхлестал кружку воды и снова лёг. — Всё, что он хотел сказать, я уже услышал.

— Я тебе пересказывать ничего не буду, — предупредил я.

— Срать, — ответил Кас. Я пожал плечами, затянул шнурки на берцах и вывалился из хатки к толпе.

Пёс скакал на железных бочках, орал, созывая людей. Резика на ответ он гнал с особым удовольствием, это разве что слепой бы не разглядел, а слепых у нас не было. Хорошего бойца, конечно, босс не тронет, но лететь теперь Псу из звеньевых, только похуй ему, видать, он не Бада, чтобы раскатываться ковриком ради тёплого места.

— Босс, подгребай! — позвал Пёс, бахнул подошвами по бочке, как в гонг стукнул. Резик ждать себя не заставил, вылез, будто приглашения и ждал — ни рано, ни поздно, в самый раз. Бойцы расступились, пропуская его к лобному месту.

— Ну? — резко спросил — за эту манеру речи он погоняло и получил. Говорил, как топориком тюкал. — Валяйте.

Босс отвечать за дела был готов, не запнулся ни разу, когда Пёс под улюлюканье толпы выкатил ему предъяву, рассортировал, разложил всё по полочкам, как жена Бена припасы, но у меня всё равно осталось чувство, что нас всех наебали — и, как потом выяснилось, не один я до такой мысли дошёл.

Жирный даже не стал слушать до конца, схаркнул под ноги и ушёл к себе — я слышал, как хлопнула за спиной дверь, но оборачиваться не стал, пялился на Резика, и тот пялился на меня, словно вся его речь предназначалась не форту, а исключительно мне.

— Я сказал, что пока мы свиней не вывезем! — босс ударил по бочке трубой. Раздался грохот — Пёс спрыгнул на землю, чтобы позорно не упасть у всех на глазах. — Голосуйте, бойцы, если кто-то считает иначе.

Народ загудел, зашептался — многие закурили, наверное, им так проще соображалось, я не вникал. Валил пар из сотен глоток, перемешиваясь с табачным дымом.

— А ты, Джей, скажешь что-нибудь? — ласково спросил меня Резик, словно сына родного.

А я что сейчас ни скажу, всё равно буду выглядеть дебилом, потому что пусть аргументы у босса мутные, но такие ровные и правильные, что пытаться им возразить — словно переть на квадрик с веткой. Хуйня, короче, абсолютная.

Да и голосование тоже хуёвым вышло — как Резик сказал, так и стало. Такие дела.

Многое Кас пропустил, но я ему в передатчики не нанимался, пусть к другим подкатывает, кому хочется потрепаться. Мне — не хочется.

Но Касу было совсем дурно. Он не вылез на голосование, не пошёл в жральню. Валялся, наверное, на своём матрасе весь день и пил ледяную, с примесью известковых хлопьев, воду. Я его звать и уговаривать не стал — захочет, вылезет, не баба. Развел только костёр, чтоб он не сдох там во сне, и ушёл с бойцами к Бену.

Не все были довольны итогами движа, и Касовы ништячки отлично легли бы в благодатную почву, тем более что свалка за годы оскудела уж совсем. Приходилось соваться в страшные места — даже вспоминать не хочу.

Но для меня ходки были работой, опасной, но полезной такой — а Касу по приколу, ему просто нравилось шариться во всяких ебенях. Развлечение он себе нашёл по душе — и за болота меня сманил, потому что тоскливо ему, блядь, жилось, острых ощущений не хватало, а Резик удачно подвернулся, словно фанерка-прикрытие.

Но это так, домыслы. О чём Кас на самом деле думает, я не знал. Может, реально его Резик допёк.

Хер разберёт.

— Лажа всё это, — я не заметил, как ко мне подсел Пёс — уже успел хорошенько надраться: самогоном от него несло на всю жральню. — Что-то мутит Резик.

— Потише бы ты горланил, Пёсель, — предупредил его я. Он подавился бухлом, закашлялся — не в то горло пошло, — и я хлопнул его по спине. — Босс у нас, конечно, терпеливый, но не как ангел. Доебёшь ты его и улетишь на Выселок.

Баду в жральне я не видел, но желающие стукнуть Резику, что боец неправильные речи базарит, нашлись бы и без него — Пёс к тому же затыкаться не собирался, дошёл до кондиции, когда и море по колено. Вот что мне с ним делать было, скажите: и себя подставил бы, и меня под монастырь подвёл — но спасла нас тогда знаете какая ерунда? Драка. Обычная драка в дальнем углу.

Я не любитель почесать кулаки с перепоя, но иногда драка бывает так в кон, что остаётся диву даваться.

Я под шумок выпер Пса на улицу, чтобы не наговорил ещё чего — жалко всё-таки, пропадёт парень ни за волчий хер, — и подтолкнул его в сторону дома. Пусть проспится. Да и мне пора — ребята нашли себе развлечение на вечер, подправляя друг дружке морды, а мне с ними веселиться не с руки.

Задолбался я с этой лабудой.

Как говорили наши бойцы — если ночью выйти из жральни Бена и посмотреть на звёзды, то перестаёт течь кровь из носа. Может, и тему говорили, но я на звёзды не смотрел. Потому что нос мне разбивали редко, да и плевать я хотел на звёзды — мне от них было ни хорошо, ни плохо.

Кас изредка балаболил, что звёзды — это на самом деле Солнца, много Солнц, только они далеко. Вот мы живём тут, барахтаемся, а свет тянется, как клей, как паутинка, и мы видим чужое Солнце. А его уже нет на самом деле.

Брехло. Брехло и понторез.

В хатке ничего не изменилось — костёр разве что потух, а Кас даже жопу не поднял, чтобы подбросить дров, сидел на матрасе, притянув ноги к подбородку — удерживал остатки тепла, — и крутил в руке чёрно-белую картинку.

— О, клёвая баба, — сказал я, ловко выхватил картинку. — Одолжишь?

Баба и правда была ничего, с гладким личиком и белыми ручками — я таких нигде не видел, ни у нас, ни в других фортах. Чистенькая, цветочки перебирает — на неё и передёрнуть не грех, уж больно хороша.

— Это половина, — расслабленно, насмешливо сказал Кас. — По ней проехал поезд. Разрезал напополам. Там, под столом, кишки, подвязанные марлей. Ты бы совал хер в кишки, Джей? В разрезанные кишки?

Я швырнул картинку ему в лицо. Я бы ему ещё ногу в лицо вписал до кучи, но тут виноват был не Кас, а я — знал же прекрасно, что он ёбнутый, и картинки у него такие же, как и он сам.

Хер в кишки. Где он вообще взял это дерьмо и кто ему подробности напел — вот ведь вопрос.

Философский.

Но с дела я не соскочил, утром, пока Кас спал, спустился к Жирному — похмелиться и перетереть за припасы, к разговору готовился, как к замесу с волками, но Бен был уже в курсе — вчера, что ли, по синей дыне я ему проговорился, не помню, хоть убей.

Я выгреб у него все патроны, за часть расплатился трофеями, часть оформил в долг. Набрал жратвы: круто засоленного мяса, батончиков и три банки консервов. Не густо, но и не пусто. Нам на двоих хватит, а дальше как покатит, рано загадывать.

— Спасибо, Бен, запиши, сколько должен буду.

Жирный посмотрел на меня каким-то непроницаемым взглядом и выложил на стойку ружьё. Хорошее ружьишко, убойное. Его пытались выменять и Резик, и половина форта, предлагали горы добра — Бен не уступил. И правильно сделал, я бы таким оружием тоже разбрасываться не стал.

— Возьми, потом сочтёмся.

— Что за подгон? — осведомился я, но от предложения отказываться не стал.

— Не знаю, куда вы там тапки мажете, зато знаю Каса, — пророкотал Бен. — У него в голове та ещё свалка.

Это он верно сказал, что есть, то есть. У Каса в голове свалка. С понтами, крысами и красненькими цветочками.

Хохлома, блядь.

— Сочтёмся, Бен, обязательно, — пообещал я.

Мы выдвинулись через три дня — предстояло дать большой крюк через Выселок, пройти по кромке болота и не напороться на волчьи патрули. Неделя туда, неделя обратно — и неизвестно, сколько провозимся на месте, потому что я за болотами не был ни разу, а Кас никакой конкретики не давал. Короче, пёрли наугад.

Выселок проскочили тихо и без проблем — днём изгои отсиживались в норах, чтобы не нарваться на наших или свиней. Я знал, что они наблюдали за нами, но напасть не решились — я всучил Касу револьвер в довесок к ножу, и он всю дорогу крутил его на пальце, дорвался до игрушки, понторез сраный.

До самого привала мы с ним не разговаривали. Кас тащился впереди — мельтешил перед глазами брелок на потрёпанном рюкзаке, — я держался за ним след-в-след. Брелок этот меня доводил до белого каления — Кас его на свалке откопал, облезлую кошачью морду с бантиком, и нацепил на рюкзак. Сказал, так красивее, мол.

Ни к чему хорошему понты не приводят, я так считаю.

Солнце упало к горизонту, мазнуло багровым по бесцветной земле. Похолодало, потемнело резко — как и всегда. На западе вспыхнуло и потухло зарево — словно кусок раскалённого металла в воде, и небо усыпали звёзды.

Вместо одного Солнца — миллионы. Миллионы Солнц, которых давно не существует, а они светят, тянут к нам лучи. Нафига только...

Вдали от фортов воздух был прозрачный, звонкий, без примесей. Я ускорил шаг, стукнул Каса по рюкзаку — закачалась эта ебучая кошачья морда.

— Знаю, — сказал он. — Сейчас свернём. Тут башня была.

Не предупреди Кас, что тут башня, ни за что бы не допёр сползти куда-то в низину и топать по полям все полчаса, не меньше, пока не выросла перед нами, как по щелчку пальцев, круглая постройка из красного кирпича, ветхая, но почти целая — даже чудно, что она так сохранилась и никто её не раздолбал.

Кас первым скользнул в чёрный зев входа — оттуда несло ветошью, словно кто-то хранил в башне старые, лет сто не стиранные портянки, гарью и снегом. Я зашёл следом и сразу споткнулся на каком-то хламе. Зато Кас ориентировался как у себя дома, нашёл под лестницей охапку дров и, запалив зажигалку, потащил меня на второй этаж. Я крепко схватился за его рюкзак, чтобы не потеряться и не упасть — кошачья морда с бантиком била меня по руке.

Наверху было сухо и вроде бы тепло. Я сбросил на пол рюкзак, повёл ноющими от груза плечами — так хорошо стало, аж защипало в глазах, Кас тем временем хрустел дровами, ломал их об колено и бросал в общую кучу.

— Кас? — я на ощупь нашёл кирпич и уселся на него — теперь бы костерку, и жизнь, можно сказать, удалась. На одну ночь, но и такое случается нечасто. Особенно в ходке.

— Чего? — спросил он, безуспешно пытаясь подпалить тряпку, которую использовал вместо розжига — портянки те самые, что ли, потому что завоняло умопомрачительно.

— А почему вот волки — волки, а мы шакалы? — огонь вспыхнул, словно Кас плеснул туда соляры. Я догадался, тряпка эта с одной стороны как раз в соляре и была — он впотьмах не мог сообразить, где именно поджигать.

— Понятия не имею, — коротко ответил Кас и потом, видимо, смягчившись, добавил: — Наверное, потому что хитрые, но ссыкливые. Хотя тебе лучше знать, ты же в этом клане родился, не я.

Заебись он стрелки перевёл — ты вопрос задал, ты же на него и отвечай, но откуда это повелось, я понятия не имел. Иногда задумывался, врать не буду, но в целом не устраивал в мозгах свалку, как Кас — этот копил в голове любое дерьмо: Жирный нас всех насквозь видел, однако выводы держал при себе.

Я вам скажу — Бен был толковый, даже слишком, при желании мог давно уместить жопу на место Резика, и тот расклад понимал. И я понимал, и Кас, и Пёс, наверное, тоже, но Жирного терпели — как и нас, потому что связи-связи. У него с каждым торгашом в округе был контакт, и если без ништяков клан кое-как перетоптался бы, то без припасов — нет.

Мы не жрали с утра, и я, покопавшись в рюкзаке, вытащил консервы — и вкусно, и тащить меньше, — передал Касу. Он подбросил банку в руке, вскрыл её ножом и поставил на кирпич рядом с костром. Консервы были редкостью — раньше мы находили на свалке старые запасы, но сейчас ими можно было разжиться исключительно на Сходке. А на Сходке всё схвачено было только у Бена, мы с Касом там веса уже не имели, кому тут пиздеть?

— А ты был за болотами? — спросил я. Не то чтобы меня это как-то волновало, просто молчание напрягало. Кас поднял на меня зелёные глаза, долго изучал, как я ту картинку с бабой — глаза у него были, оказывается, под цвет жухлой осенней травки, я и не замечал раньше.

— Был один раз. Давно.

— И как там?

— Не помню. Ешь, — мясо немного горчило, но я не жаловался. — И запомни: видишь, у тебя лист железный за спиной? Там нычка, — я перестал жевать — вместо мяса пытался переварить информацию. — Это так, на всякий случай. Вдруг будешь в этих краях... когда-нибудь.

Стрёмный у него настрой какой-то был, хотя от Каса ждать чего другого — глупость несусветная.

Консерву мы умяли с галетами. Их где-то раздобыл Кас, они крошились в руках и на вкус были как мочёный картон — однако нравились мне больше сырой крысятины.

Люди из рая с тёпленькой водичкой и домами до облаков наверняка не жрали такое дерьмо, потому что в раю жрут мёд — сладкий, как деревянные конфеты, так старичьё баяло. А потом люди сделали какую-то хуйню, и бог рай сломал, ибо нечего лезть со своими правилами к нему в форт.

Я рассуждал просто: бог — это такой босс, самый главный, и под ним все кланы ходят. Сидит себе, попивает самогон и решает, кому и как сплясать, — и трогать его не надо, потому что за всю хуйню придётся отвечать. Особенно перед самым главным боссом.

Справедливость. Большая вселенская справедливость. Я хуйни не делал, но отвечать за неё должен. Какого хрена, кто мне ответит? Солнца Касовы? Как же.

За стенами тишина стояла такая, что я слышал, как кровь шумит в ушах. Под этот шум я задремал или задумался, сам не разобрал, потому что в башке после сытного ужина было тяжело и вязко, как в тумане.

— Джей? — голос Каса выдернул меня из размышлений, как из омута. Я сначала не понял, что ему от меня нужно. — Не спи, замёрзнешь. Чухни, за нами едут?

То, что Выселок обязательно нас сдаст, я не сомневался. С ветром принесло далёкий рёв моторов — я приподнялся, прислушиваясь. Не было, блядь, печали... Волки — так по-особенному мерзко квадрики урчали только у них. За нами, однозначно, потому что в район болота они никогда не совались — территория пусть и ничья, но слава у неё дурная. Тот же Пёс рассказывал, что видел здесь бабу — белую, как у Каса на картинке, — и прозрачную, правда, у неё рук не было и голова висела на куске кожи. Ещё одно брехло, но хоть без особых понтов.

Сколько мы тащились, я тут никого не видел — ни баб, ни костей, ни живности, голое поле с редкими деревцами. Пожалуй, у Каса истории позанятнее будут. Он так, бывало, рассказывал, точно своими глазами дома эти видел. И в водичку тёплую руки окунал.

— Туши, — резко бросил я сквозь зубы. Кас указал мне на нычку, я и втиснулся туда еле-еле, разодрав ладонь об острый угол листа. Пиздец какой-то, ни дать, ни взять.

Кас затоптал костёр, развёз по земле золу и непрогоревшие полешки и вполз за мной.

В щели было тесно — не передать. Кас навалился на меня сверху, горячо, часто дышал, уткнувшись носом в шею.

— Блядь, отодвинься, — прошипел я, понимая, что так близко я его не вытерплю.

— Некуда тут двигаться, — невнятно ответил Кас. — Если только жопу наружу высунуть.

— Так высуни!

— Мне жить ещё хочется, Джей. Не кипишуй, потом подрочишь, я отвернусь.

Сука. Сука! Пусть у Каса в голове свалка, но весь этот его мусор, пружинки и гайки, иногда складывались в хер пойми какую систему и начинали работать. Работать так, что Бену оставалось удавиться от зависти. Выходит, всё он давно прочухал и молчал, ни намёка не сделал — хуёво как получилось, ребята, если бы вы знали.

Волки, похоже, тащились по следам. Они забрались в башню — я слышал, как хрустит стекло под их ботинками, задержал дыхание. Кас тоже замер, положив руки мне на плечи. Сейчас не до разборок, кто и на кого дрочит и кто об этом догадывается. Потом. Всё потом, если пронесёт.

— Кострище свежее, — прогудел волк. Голосина у него был под стать мотору — утробный, рыкающий. — Далеко не ушли.

— А мы за кем прём-то вообще? — второй волчара оказался удивительно писклявым и потрясающе тупым — видимо, шкет. Взяли в рейд первый раз, и он теперь ужом вертелся, выслуживался, чтобы заметили.

Не заметят, это я точно скажу, мимо меня столько таких сопливых ужиков пролетело, что я считать заебался.

— За Джеем-шакалом и его приятелем-заречником, — сказал первый волк и громко высморкался, зажав пальцем одну ноздрю.

— О-о, заречник. Это с шарфом который таскается и с косичками на полбашки? Думаешь, к ништячкам приведут? А дружбан его реально настоящий мертвяк? — с придыханием спросил писклявый. — Озвере-е-еть!

В другое время я бы не напрягался, мало ли какую хуйню волчары травят, они те ещё балаболы, но тут меня как обухом по голове стукнуло, и потекли тёплые мозги прямо за шиворот — пальцы Каса перебрались мне на шею, стиснули легонько, словно он меня придушить собрался, чтобы я лишнего не ляпнул.

— Твоё дело — искать. Думать босс будет, — оборвал его старший — размазывать байки со шкетом ему было влом. По-умному рассуждал волчара, по-правильному, сопляк матёрому бойцу не ровня. — Тащи фонари.

Их за нами, как я понял, прикатило девять рыл — целый, мать их, отряд. Волки обшарили башню сверху донизу — со знанием дела искали, черти, не поленились разобрать груду лома, как будто мы успели бы под ним зашкериться.

Мелкий, которого я прозвал про себя Ужиком, подобрался к нашей нычке, отогнул лист железа — нас в темноте видно не было, а вот Ужика я разглядел хорошо: точно, шкет, не салага даже. Совсем плохи дела у волчар, раз они мелочь в патрули гоняют, но то уж не моя забота.

Спасибо волкам за идиотов, поклон лбом в землю — Ужик не догадался свистнуть опытных, решил, что в узкую щель два взрослых мужика не влезут, и потащился дальше. Накосячил в первом рейде — далеко не пойдёт, это я точно угадал.

Волки копались долго. У меня затекли ноги, свербел нос от пыли — чихнуть хотелось, мочи нет, но подобной роскоши я позволить себе не мог. Ещё и Кас так и не разжал пальцы — они у него заледенели, стали как сосульки над крыльцом жральни.

Пацаном я сбивал эти сосульки палкой, и Бен, тогда ещё молодой, платил мне за работу жрачкой, давал деревянные конфетки, которые сладкие, как мёд в раю. Потом я вышел в бойцы, Бен постарел, разжирел, и теперь уже его пацан колотил палкой по мутному льду.

К чему я всё это вспоминаю? А хуй знает. Лишь бы не думать о затёкшей ноге и пальцах Каса.

Заебавшись, волки расселись на кирпичах и закурили. Я переступил с ноги на ногу и прикусил губу — боль пронзила от ступни до самого бедра. Другого места не могли найти для перекура, сучьи дети? Не видите, что ли — тут Джей страдает, вы же сами втихушник мои ништяки покупаете, съебитесь, главным боссом прошу.

Вняли они моей просьбе тридесятым чувством или накурились — наконец-то я услышал, как за стеной заурчали моторы. Волки громко ржали, орали друг другу — что именно орали, я не разобрал, да и не впёрлась мне их трескотня. Всё стихло, и я, с трудом переставляя ноги, полез наружу. Разжать пальцы Каса получилось с третьей, что ли, попытки, я не считал — ощущение было, скажу я вам, крайне дрянное, словно покойник тебя держит и не хочет отпускать, тянет за собой в яму, и там холодно, а с краёв сыпет землёй — забивает глаза...

Завались, внутренний голос, всякую хуйню ты думаешь, когда не надо.

— Кас, ты реально из этих? — не спросить я не мог, слишком интересные у волчар получились догадки. А Кас не мог не ответить — слишком это попахивало... скандалом. Верно я слово подобрал? Или нет?

Он метнул в меня короткий злой взгляд — протащил мордой по жухлой, из-под снега, травке.

— Ты каждого хуеплёта слушать будешь? Я в жизни заречников не видел.

По чесноку признаюсь, и я не видел. И никто их никогда не видел — это было что-то сродни басням Каса про квадрики, будто за рекой есть мутный клан; он нам поставляет тачки, соляру, и выход на них есть у самых серьёзных барыг, которые высоко сидят и далеко зырят, куда там Жирному.

Слушки про заречников ходили тёмные — в каждой жральне каждого форта шептали, что они дохлые. Шептали и свиньи, и волчары, и наши у Бена, запивая самогоном очередную вылазку. В такую лажу я не верил, не совсем же идиот, чтобы не отличить живого от жмурика.

Да и не оживают трупы, это Пёс любитель нагнать жути — на самом деле они лежат и ждут, пока их прикопают по-быстрому. Или молча разлагаются, собирая на себе сотни жирных зелёных мух. Но точно не ходят и не держат меня пальцами за шею.

В ночь из башни мы не попёрли, тем более волки явно кружили в окрестностях, пытаясь отыскать следы. Заново разжигать костёр не стали, завернулись плотнее в куртки — до утра переждём, не замёрзнем.

— Спи, я покараулю, — сказал Кас, выбил из пачки сигарету и закурил. Огонь зажигалки на мгновение осветил его лицо, и мне снова показалось, что я вижу лицо мертвеца — восковое, с заострившимся носом и запавшими глазами. Зелёными, как травка под снегом.

— Сколько?

— Через два часа пну.

Я привалился к стене, положив рядом ружьё — чтобы не тянуться. В полусне мысли переплетались, путались, как разноцветные нитки. Почему волк вспомнил про заречников именно сейчас, и если они на самом деле клепают тачки, то, значит, умеют читать... и Кас умеет. И шрамы его — когда тебе отпиливают голову, ты попросту истекаешь кровью и дохнешь, на шее вена такая есть, чиркнешь по ней, и ничего не поможет. И если прикусить Каса за плечо — будет ли он трепыхаться, как девчонка, или залепит мне промеж глаз?

Бред какой-то.

Кас действительно разбудил меня пинком — дождался момента, отомстил, падла. Я сонно выматерился. Темно было, хоть глаз выколи — ночь глухая, за стенами воет. В такое время лучше лежать в хатке у огня, прихлёбывать горячую воду или самогон и вести рассудительные беседы — хотя с Касом бесед не получалось, он всегда скатывался к охуительным историям про то, что раньше было лучше.

Хуй его знает, как там раньше было.

— Погнали, — прошептал Кас. Он уже был собран и готов бежать хоть на край света — к чему такая срочность-то?

— Куда? — не разобрался я. — Ты дрыхнуть не будешь?

— Некогда, — я спросонья не уловил, что голос у него стал хриплый с присвистом — Кас начинал так болтать, когда нервничал. — Облава.

Я подскочил, как резиновый мяч, который дети так любили швырять в стену жральни — даже если минуту назад я спать хотел больше, чем выебать Каса, то теперь сна ни в одном глазу не осталось. Нащупал в темноте рюкзак, схватил ружьё.

Хорошее ружьишко, мощное, но против облавы не поможет.

— Хули ты молчал?

— Думал, — просвистел Кас. Такое чувство, будто он не ртом, а горлом это сказал. — Живее, потом объясню.

Из башни мы прыгнули в ночь, как в чёрную воду с моста. Темнота была холодная, злая — ждала нас, чтобы впиться когтями, резать лицо крошечными льдинками, кидать под берцы комья снега.

Не сговариваясь, и я, и Кас сразу рванули со всей скоростью, какую только могли выжать. Бежать с гружёными рюкзаками, когда вокруг не видно ровным счётом нихуя и только звёзды над головой, идея так себе — словно мотаешься в пустоте, где всё ненастоящее.

Да и звёзды, выходит, ненастоящие. Странная херня — вот они, блестят на небе, моргают даже, как фонари, а их нет.

Каким местом Кас видел, что творилось под ногами, я не представлял. Уже позже, когда я стал собирать факты в кучку, многое прояснилось, как вода, в которую бросили таблетку, а в тот момент не думал я об этом. Да и не хотел думать, потому что отвлекало от главного — от Каса.

Облава была, не сбрехал Кас — я видел на горизонте огни, словно звездули, только не над головой, а на земле. Ночь ревела ветром и моторами, громко стучала сердцем и дышала хрипло, с присвистом. Мы неслись, запутывая следы, чуть не влетели в болото, но темнота сыграла за нас — волки след потеряли и укатили в другую сторону искать свиней в поле.

Я давно потерял счёт времени, бежал, как заведённый, смаргивая разноцветные круги в глазах, и в башке только одна мысль билась — ружьё. Главное, не проебать ружьё, я с Беном за него не рассчитаюсь, хоть семь жизней проживу.

Небо на востоке налилось предутренней серостью, я даже начал различать кусты, синюю болотную осоку, выросшую на ядрёной химии, — и ебучую кошачью морду на рюкзаке Каса.

Сил уже ни на что не осталось — в конце концов мы скатились в какой-то овраг и лежали, наверное, час, хватая ртами воздух.

— Откуда?.. — выговорил я, прижав ко лбу горсть грязного снега. Запихать бы его в сердце, чтобы унялось, да не выйдет.

— Думал, пока ты спал. Волки за нами тащились не потому, что приспичило. У них был приказ от босса. Зачем-то мы им нужны, понимаешь?

— Нас кто-то слил, — догадался я, перекатился на бок и сел. Кас кивнул, продолжая лежать. — Бен не мог, он не знал, куда мы потащимся. И тем более не уёбки с Выселка. То есть...

— То есть нас слил тот, кто слушал под дверью, — сказал Кас.

Бада. Резику.

Блядь.

Получается, он не только со свиньями сплёлся ради неведомой херни, но и с волками о чём-то припизднул. Не вовремя мы ушли из форта, охуеть как не вовремя — кто знает, что наворотит Резик, пока мы тут пляшем с волками, но поворачивать назад было поздно и возвращаться без ништяков нельзя — босс в курсе, что говорил Кас той ночью.

Стоит появиться в форте с пустыми руками — и Выселок покажется лучшей участью, Резик всё же на троне сидит не за красивые глаза и бунта не потерпит. Особенно бунта, не подкреплённого ничем, кроме трепотни. Хотя бунтовать я не собирался, оно само получилось.

Собственно, за болота мы всё-таки притащились, измученные, грязные, с воспалёнными от недосыпа глазами. Вместо недели уложились в пять дней, и это было заебись, потому что лишние два дня форы ещё никому не вредили.

За болотами всё оказалось именно так, как Кас и описывал, кроме одного малю-ю-ю-юсенького нюанса.

Здесь были люди.