— Давайте уже выпьем наконец!

В долблёнке булькает вино, и походные чаши стоят на камне с плоской вершиной в ожидании. Дионис аккуратно пристроил ещё один бурдюк на кривой изогнутый ствол горной сосны.

Тени мечутся у подножия скалы, и огонёк костра мерцает среди камней. Языки пламени лижут сухие ветки. Остро и пряно пахнет жареным мясом.

— От одного удара разлетелись! — Кудрявый мальчишка с явным восторгом смотрит и на обломки цепи, и на здоровенного черноволосого парня, из-за ночного холода накинувшего на плечи львиную шкуру. — И чем! Дубиной вмазал пару раз, и всё! Ну ты, Ификл, даёшь! Или ты Алкид?

— Алкид, Алкид, не сомневайся, — быстро отвечает Вестник и незаметно кивает мне. Я понимаю всё, Вестник, бог обмана. Не выдам. — Чёрная бронза, если её перекалить или соли* не добавить, хрупче обычной. Гефест-кузнец чем мог, тем помог.

Эрот понимающе кивает, не замечая подвоха. Ему всё равно. Он искренне рад, хоть и старается мне этого не показывать. Он теперь тоже знает, как это — жить с чувством вины, и ему очень стыдно до сих пор. А я не мог на него злиться даже в самые тяжёлые времена. Он устраивается поближе к костру, подбирая под себя ноги в высоких критских сандалиях, и смотрит голодным взглядом на жарящуюся на вертеле цельную козлиную тушу. Ему можно. Он не бог и не чудовище. Он что-то другое. Может быть, Сила? Та, которая сильнее разума. И поэтому ему можно всё: пускать слюни, есть, и пить, и смеяться, и дурачиться над взрослыми и детьми, смертными и небожителями. Горе луковое, наше наказание и счастье всехнее. Так получилось. С мирозданием не поспоришь.

— Гермий! — Зычный голос разносится над горами, и от этого кажется, что гром гремит над всей Колхидой. — Сгонял бы ты на Арго, предупредил. Там Гилас, наверное, с ума сходит.

— Я уже сгонял. Ясон не в претензии. За Гиласом присмотрит. Обещал на свадьбу позвать, если вернётся...

— Когда вернётся, — сурово поправляет тот, кого Вестник назвал Алкидом.

Я знаю, поход серьёзный, и героев на корабле — в кого ни ткни — божественный отпрыск. Как назло, все в одном месте. Я бы тоже переживал, но Олимпу виднее, а мои догадки никого не волнуют.

— Ну давайте уже выпьем, а? — Дионис-Бромий окидывает их умоляющим взглядом. — Я что, зря сюда завернул, что ли? У меня, может, тоже поход. Только не за бараньей шапкой, а за...

— Знаем мы твои походы. — Вестник предостерегающе смотрит на Эрота, и тот обиженно дует губы. — Хотя последний урожай очень неплох был. Откуда лоза? Из долины Ганга?

— Подожди, дров подбросим, а то мы этого козла до утра вертеть будем. — Алкид скрывается за выступом скалы. Там где-то за осыпью валялся сухой ствол с толстыми ветками. Углей до утра должно хватить.

Эрот задумчиво смотрит в его широкую спину. Вопрос так и вертится у меня на языке, и я не могу не спросить сидящего напротив Вестника:

— Значит, всё-таки человек, да?

— Человек.

— А второй?

— Тоже.

— Папа так и не решился?

— Нет. Не смог. Но это всё равно не имеет значения. Он сын Зевса. Один из братьев — неважно какой.

— Это ты послал его сюда?

— Я. Время подходящее, а он единственный, кто может пойти против воли отца. Афина сказала, что папу она берёт на себя. Он вряд ли расценит это как подвиг, но сделанного не воротишь.

— И что теперь?

Вестник смотрит на обжигающегося, шипящего, но всё так же тянущегося руками к горячему мясу Эрота и смеётся.

— А что теперь? Теперь — жизнь. Такая, какую вы с ней и с Эротом придумали. Ты, она и люди. Вот и живи...

_____________________________________________

* Соль — имеется ввиду мышьяк, который добавляли при выплавке бронзы.