Прошел год.

Загорелый мужчина с волосами, так сильно выгоревшими на солнце, что в них не было заметно седины, припарковал машину на окраине небольшого провинциального городка на юге Миннесоты.

Прогулялся по улице, носившей оригинальное название Мейн-роуд, зашел в пару открытых с утра сувенирных магазинчиков. Прохожих почти не было — в таких мелких городках народ выходит на улицу ближе к вечеру. В одном из магазинчиков он спросил, где можно позавтракать, и ему объяснили, как пройти к ресторану. Никто не поинтересовался, зачем он приехал в этот захолустный городок. Случайный турист или проездом — кому какое дело.

В маленьком ресторане было почти пусто. Только двое каких-то парней — скорее всего, шоферов стоявшего у входа грузовика — пили кофе за столиком в углу.

Он прошел внутрь и сел так, чтобы видеть стоявшую у стойки женщину — хрупкую, небольшого роста, с темными волосами. Мать Дженни, точнее, Руби. Еще одна участница трагедии, разыгравшейся в этом городе семь лет назад — а на самом деле, намного раньше.

Уловив его взгляд, она подошла и, не сказав ни слова, положила перед ним меню. По утрам она обычно работала в зале одна, и лишь когда ресторан открывался вечером, после перерыва, приходила еще одна официантка и бармен — все это Тэхен знал заранее.

Он даже не стал читать меню, просто заказал яичницу с беконом и кофе. Секунду подумал и попросил:

— И еще, пожалуйста, шоколадное пирожное.

Казалось, она удивилась, и он впервые услышал ее голос:

— Но этого нет в меню. Вы бывали у нас раньше?

Тэхен покачал головой.

— Нет, я просто знаком с человеком, который их здесь когда-то пробовал — лет десять назад.

На ее губах появилось подобие легкой улыбки.

— Вас устроит вчерашнее?

— Да, разумеется. Мне их очень хвалили.

— Это старый рецепт — еще моего отца.

Тэхен проводил ее взглядом и задумчиво оглядел полутемное помещение. Этот ресторан когда-то открыл дедушка Дженни, тот самый дедушка, которого она так любила.

Он был родом не отсюда — из Детройта. Сразу после войны, скитаясь в поисках работы, он случайно забрел в этот городок— и остался в нем на всю жизнь. Устроился поваром в кафе, через несколько лет выкупил его и построил на его месте этот ресторан — вскоре после рождения единственной дочери. Когда девочке было всего шесть лет, его жена умерла, пытаясь родить второго ребенка.

Он растил девочку сам — она была всей его семьей. Нежная, хрупкая, доверчивая, привыкшая к доброте и любви — не имеющая ни сил, ни воли противостоять злу.

В неполные восемнадцать лет она вышла замуж за парня из соседнего городка, с которым познакомилась на танцах. Отцу, разумеется, хотелось бы для нее мужа понадежнее — не шалопая, едва закончившего школу — но она была влюблена и не хотела ждать.

Через год у нее родилась дочь — Руби. Молодая женщина продолжала работать в ресторане у отца, а ее муж никак не мог найти себе дело по душе и мечтал о переезде в большой город...

—Что-нибудь еще, сэр?

Тэхен удивленно вскинул голову. Она стояла рядом, вопросительно глядя на него. Только сейчас он понял, что, задумавшись, съел все, не почувствовав вкуса.

— Да, пожалуйста, еще чашку кофе.

— Вам понравилось пирожное?

Он пошарил глазами по столу и обнаружил тарелочку с остатками крема.

— Да, очень, можно еще одно?

Пирожное было действительно прекрасным, но он пробовал и лучше. Дженни часто делала такие же — но вкуснее, потому что их готовила она.

На улице светило солнце — не обжигая, как было для него привычно, а мягко лаская теплыми лучами.

У случайно встреченного прохожего Тэхен спросил дорогу и нашел небольшую церковь, а за ней — кладбище, которое существовало здесь с основания города. Медленно пошел по дорожке, читая имена и даты. Вскоре он увидел то, что предполагал найти здесь.

Плита из белого мрамора. Надпись — только имя: «Ким Руби». Даты — вторая через шестнадцать лет после первой. И цветы, совсем свежие — маленький букетик на ослепительно белом мраморе.

Как на самом деле звали девушку, покоившуюся под этой плитой? Этого уже никто никогда не узнает. Но цветы на могиле лежали — возможно, как просьба о прощении.

Вскоре после рождения дочери молодой муж стал поколачивать жену. Она ухитрялась скрывать это от всех, пока не попала в больницу — муж чересчур увлекся и сломал ей челюсть. Городок был маленький, отец узнал об этом сразу — не поверил, что она опять «упала с лестницы» и заставил обратиться в полицию.

На суде муж каялся, бил себя в грудь, просил у жены прощения— и получил всего три месяца. Но, выйдя из тюрьмы, домой не поехал, заявив, что «сыт всем этим по горло»— очевидно, под «всем этим» подразумевалось то, что жена снова была беременна.Вернулся он, когда его второй дочке — Гонхи — исполнилось уже два года, вернулся — и вымолил прощение. Пообещал начать новую жизнь, клялся в любви, и жена поверила ему— ради девочек, чтобы у девочек был папа.

Поначалу он действительно перестал пить и даже устроился на работу— фотографом. Где он получил эту специальность, никто не знал — правда, после его смерти в одной из газетных статей утверждалось, что фотографировать он научился в тюрьме, где отсидел полгода за то, что ранил случайного собутыльника в пьяной драке. Возможно...

Когда он узнал, что жена опять беременна, то снова исчез, прихватив все деньги из кассы ресторана. На этот раз— почти на шесть лет. Главным человеком в жизни этой семьи был дедушка. Он растил внучек с любовью, как когда-то дочь— покупал девочкам подарки, возил их в Диснейленд, а старшую из девочек, до смешного похожую на него и характером и внешностью, уже понемножку учил готовить. Руби оказалась способной ученицей, и дедушка очень гордился ее успехами — всего в десять лет она научилась делать знаменитые шоколадные пирожные по его собственному рецепту.

Все это кончилось, когда Руби было одиннадцать лет. Ее дедушка — самый добрый, самый любимый— погиб в случайной и глупой автомобильной катастрофе, потеряв управление на скользком шоссе.

Через полгода после этого в осиротевшую семью вернулся отец. Никто не мог больше их защитить — и дом, где все раньше были так счастливы, превратился в ад.

Муж избивал жену ежедневно, за любую самую мелкую провинность — или просто так. Она была смертельно запугана и боялась даже слово сказать в его присутствии.

Он снова стал работать фотографом, от случая к случаю. Даже оборудовал себе лабораторию— в пристройке около дома.

Именно в этой лаборатории он как-то вечером изнасиловал Руби, которой тогда едва исполнилось двенадцать лет.

С тех пор это повторялось регулярно — два-три раза в неделю. Ее сопротивление только возбуждало его — ему нравилось именно насилие. Но любая попытка дочери спрятаться или не прийти в назначенный час в лабораторию каралась без промедления— ее он не трогал, зато избивал мать и грозился сделать то же с младшими девочками. Девочки ничего не знали, но мать знала и молчала. Что это было — стыд, боязнь, что ей не поверят— или просто дикий животный страх? Однажды, когда Руби не пришла вовремя, он влетел в дом и на ее глазах сломал матери руку — через колено, как сухую ветку. Больше Руби не опаздывала.

Внешне все было по-прежнему — хорошая американская семья— папа, мама и три дочки. Мама по-прежнему работала в ресторане, который теперь принадлежал ей, девочки ходили в школу, а папа печатал фотографии — за деньги и не только. Он очень любил фотографировать Руби в лаборатории — точнее, себя с ней.Так продолжалось три года — и никто не замечал, что творилось в этом доме. Ни то, что муж поколачивает жену, ни то, что Руби стала замкнутой и плохо училась, не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Три года...

У входа на кладбище появились люди. Тэхен не хотел ненужных вопросов и быстро направился по дорожке в сторону церкви. Обойдя ее, снова вышел на улицу и пошел в сторону ресторана — тот был уже закрыт.

«Вот и пришло время», — подумал он, подходя к дому — двухэтажному, с палисадником, справа от ресторана. Тому самому дому. Пристройки уже не было — очевидно, мать не хотела видеть ее перед глазами каждый день. Именно в этой пристройке Руби убила своего отца — ножом, который она взяла на кухне ресторана.

Однажды, воскресным утром, он сказал ей:

— Что-то ты мне поднадоела — пора, пожалуй, переходить на новую модель, — и кивнул на Гонхи, которая вместе с самой младшей сестрой — Дохи— играла на крыльце. Добавил со смехом: — А там, глядишь, и еще одна подоспеет...

О событиях того вечера рассказала Тэхену сама Дженни, месяца три назад. Она, как всегда, старалась уберечь его от боли и говорила очень коротко, без подробностей. Впрочем, подробности он прочел в материалах дознания: восемнадцать ножевых ранений, одно из которых было смертельным.

Залитая кровью, она прошла в дом — мать сидела на кухне и плакала, положив голову на руки. Руби знала, что мама не спит— возвращаясь из пристройки, она почти всегда видела ее именно в этой позе.

Подойдя к матери, она дотронулась до ее плеча и сказала:

— Он больше никого из нас не обидит. Помоги мне собраться— я не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму.

Та медленно подняла голову, увидела кровь и сразу поняла, что произошло. Не было ни споров, ни слез— на все это не оставалось времени. Она собрала небольшую сумку с одеждой, взяла в кассе ресторана все деньги и отдала Дженни. Больше они никогда не виделись...

Мать опознала труп, предъявленный ей — тело какой-то девушки, найденной в Верхнем озере и подходящей по возрасту и цвету волос. Именно эта девушка и лежала теперь в могиле у церкви. Тэхен видел фотографии трупа и понимал, что мать не могла знать, кто это — но таким образом пыталась защитить свою дочь, которую не спасла от боли и унижения, хотя бы от преследования полиции.

Он подошел к двери и позвонил. Услышал шаги за дверью и вопрос:

— Кто там? — в этом доме не привыкли сразу открывать дверь.

— Откройте, пожалуйста.

Дверь открылась — на цепочку.

Тэхен увидел бледное лицо женщины и понял, что она узнала его.

— Что вы хотите?

— Я хочу поговорить о вашей дочери — о Дженни.

Она резко закрыла дверь, чуть не прищемив ему пальцы. Из-за двери донеслось:

— Я не разговариваю с газетчиками!

— Но я... — начал Тэхен — и услышал за дверью удаляющиеся шаги.

Он прекрасно понимал эту женщину — история «новой Лиззи Борден» несколько дней мелькала на первых полосах местных газет. Приезжали даже журналисты из Миннеаполиса, жаждущие сенсации. Пытались говорить с ней, с девочками, с полицией — и с грязными преувеличенными подробностями выплескивали все факты на страницы газет. Газетчики даже утверждали, что Дженни ревновала отца к матери и к сестрам, рассуждали о «комплексе Электры».

Тэхен знал, как это больно, и понимал, почему перед ним захлопнули дверь — на ее месте он сделал бы то же самое.

Но все-таки разговор должен был состояться — поэтому он решил подождать и присел на крыльце, надеясь, что женщина рано или поздно выйдет. Он был уверен, что полицию она не вызовет — у нее не было оснований доверять полиции. Во время бесконечных допросов следователям нужно было только одно — доказать и ее вину, как соучастницы.

Все это Тэхен узнал из материалов полицейского расследования, покоившихся в архиве за невозможностью предъявить обвинение в связи со смертью подозреваемого, а кое-что — из старых газет — Ханвон постарался.

Когда он пять дней назад приехал в Штаты — подписывать новый контракт — то поехал прямо к Ханвону.

Тот не удивился — Дженни писала ему часто, чуть ли не каждую неделю. Выглядел он «не очень» — по его же выражению, но глаза на оплывшем посеревшем лице остались прежними — пронзительными и умными.

— Чего смотришь? — усмехнулся он, уловив взгляд Тэхена. — Сам знаю, — и добавил: — Девочке не говори.

Они просидели вместе до ночи, как и раньше. Ханвон достал две папки — подборку газетных статей и копии всех материалов по делу — как он получил их, неизвестно.

Среди материалов были и копии фотографий, которые делал ее отец. Тэхену хватило всего двух — дальше он смотреть не стал. Перехватив его застывший взгляд, Ханвон кивнул.

— Лучше просто сожги ты это дерьмо — и все. Адвокату оно ни к чему, а ей бы... не понравилось, что ты на это смотришь.

Тэхен так и сделал — прямо в кабинете, в той же пепельнице, в которой когда-то сжег письмо Дженни. Бумаги медленно тлели, Ханвон задумчиво ворошил их ножом — чего только не было у него в столе — и объяснял:

— Дело закрыто паршиво — можно сказать, что и не закрыто. Хороший адвокат ее отмазать может — мол, самооборона, и лет ей было всего пятнадцать. Но нервы потрепать могут — а могут и арестовать для порядку, если доберутся. Хоть и ненадолго, но плохо это для нее. И газеты, конечно, своего не упустят. Так что тут, чтобы по-тихому сумел отмазать, не просто хороший — а очень хороший адвокат нужен, и со связями наверху. И лучше ей пока не высовываться.

На следующий день Тэхен отвез все материалы в Роузвуд — Ган был адвокатом их семьи уже почти пятьдесят лет, и ему можно было верить.

Ган подтвердил то, что сразу понял Ханвон: главное сейчас в этом деле — конфиденциальность, и никто не должен знать, что Ким Руби, местонахождения которой он, как ее адвокат, не обязан сообщать, и жена его старого друга и клиента Ким Тэхена — одно и то же лицо. Он сказал, что считает возможным добиться подписания документа о том, что прокуратура отказывается от предъявления Дженни какого бы то ни было обвинения, и таким образом закончить это дело.

Тэхен был благодарен ему за то, что тот никак не выразил своего личного отношения к этому делу, хотя, несомненно, у старого адвоката было свое мнение по поводу женитьбы «мальчика», которого он знал с детства, на, мягко говоря, неподходящей девушке. К сожалению, Ган никогда не смог бы этого понять.

Все эти дни Тэхен жил в Нью-Йорке, в их квартире, которая — даже опустевшая и лишившаяся своего уюта — больше не казалась ему склепом. Каждый день звонил Дженни — они еще ни разу не расставались так надолго. И каждый вечер проводил у Ханвона — просто сидел до ночи, иногда — слушал, иногда — рассказывал. Заваривал кофе, наливал виски.

Завтра поздно вечером он уже должен был вылетать домой. Оставалось одно, последнее дело, которое он сейчас и пытался сделать — рассказать этой женщине, что ее дочь жива и счастлива.

У моря, где край земли... Так он рассказывал Дженни — за два дня до того, как они поженились.

Она была счастлива здесь — он видел это. Ей все нравилось — и джунгли вокруг, и горы вдалеке, и птицы, которые прилетали во двор по утрам, и их новый дом — небольшой двухэтажный коттедж в поселке рядом с заводом.

Их дом... Тэхен никогда раньше не понимал, какое это счастье — возвращаться с работы домой, туда, где тебя ждут и любят.

Их дом — место, где все было наполнено Дженни — ее легким медовым запахом, ее голосом, звуками ее шагов, забавными мелочами, которые она придумала и купила — или сделала — «для уюта». Даже сама привинтила на окна сетки, чтобы Манци не могла вылезти на улицу и испугаться!

Она уже почти свободно говорила по-испански, готовилась получать водительские права. Многому Тэхен учил ее сам — даже научил стрелять, на всякий случай.

Годовщину их встречи они отметили вдвоем, дома — Дженни была уже на восьмом месяце. Он до сих пор помнил ее слова, сказанные тогда:

— Если бы мне предложили выбрать: обычная жизнь, какая у меня была бы... если бы отец не вернулся — или все то плохое, что было... Я бы согласилась выдержать все это снова — лишь бы в конце был ты.

В конце... В тот день ей исполнилось всего двадцать два года.

Их сын — Ким Сону — родился полгода назад.

Предполагалось, что Дженни будет рожать в Каракасе, в больнице при американском посольстве. Но она дотянула до последнего дня — Тэхен сидел в своем кабинете, когда позвонила прислуга и сообщила, что «миссис только что увезли в заводскую больницу». Когда он примчался туда, роды уже начались — слава богу, все прошло быстро и без проблем.

По словам Дженни, мальчик был «красивый и похожий на папу». Правда, особого сходства Тэхен не замечал, да и красавцем никогда себя не считал — но ей было виднее.

Манци приспособилась спать в кроватке ребенка и когда он плакал, бежала докладывать. Один раз Тэхен заметил, что она вылизывает его сына, словно своего котенка, лежа рядом с ним и придерживая лапкой. Он хотел возмутиться, потом махнул рукой — мальчику это явно нравилось, он не плакал, а довольно жмурился.

Иногда он писал Марти, послал ей фотографии сына. Старый дом в Роузвуде по-прежнему ждал их и Тэхен был уверен, что рано или поздно они вернутся туда — и Дженни непременно запустит в фонтан золотых рыбок.

Дженни... Девушка, встреченная им дождливой осенней ночью и подарившая ему себя — и весь этот мир, эту жизнь, это счастье. Дженни — его жена, его любимая. Дженни.

Тэхен понял, что на несколько минут задремал на крыльце — очевидно, сказалась бессонная ночь. Внезапно ему показалось, что сон продолжается — в нескольких метрах от него стояла та, о ком он вспоминал в полусне.

Он резко тряхнул головой. Нет, это была не она — но девочка, стоявшая у калитки и удивленно смотревшая на чужого человека, который сидел на их крыльце, была очень похожа на его жену. Голубые глаза, светлые волосы, веснушчатый нос, начавшая округляться фигурка — такой Дженни, наверное, была в пятнадцать лет. Точнее, могла бы быть — в детстве этой девочки не было страха и боли.

Она еще раз посмотрела на него и пошла по тропинке, ведущей в сторону задней двери, чтобы не проходить мимо незнакомца. Тэхен торопливо окликнул ее — девочка удивленно обернулась.

— Передай, пожалуйста, своей маме вот это, — и протянул ей конверт, в котором было только одно — фотография, сделанная «Полароидом»: смеющаяся девушка с игрушечным тигренком на фоне вечернего неба.

Девочка — он знал, что ее зовут Дохи — нерешительно подошла, стараясь держаться подальше, взяла конверт и побежала за дом.

Через минуту за дверью раздался шум, послышались торопливые шаги. Промелькнула непрошеная мысль: как эта женщина отнесется к тому, что ее зять старше ее почти на шесть лет?

Он поднялся и стал ждать, пока откроется дверь.

КОНЕЦ