Чонгук

— Это может ничего не значить. — Юнги стоит перед бильярдным столом, держа свой кий как винтовку. Он стреляет как идеальная пушка. — Ты слишком много в это вкладываешь.
Я сижу в кресле позади него в «Новом Амстердаме». Частный джентльменский клуб на углу Шестьдесят девятой улицы. Это самый эксклюзивный клуб в Нью-Йорке, и поэтому относительно пустой.
Юнги, Хосок и я посещаем это место с тех пор, как Хосок сообщил нам, что мы больше не можем ходить в Brewtherhood, наш любимый паб, потому что он пробился сквозь посетителей, посетителей паба и некоторых поставщиков.
— Едва ли. — Я переворачиваю страницу в книге по астрономии, которую читаю, с трубкой в уголке рта.— Сегодня я ходил к его адвокату по недвижимости. Подробностей он мне сообщить не смог, но сказал, что Джи унаследовала нечто ценное.
— Это может означать что угодно. Может это хороший гребаный фарфор. Когда вы сможете увидеть завещание? — Юнги откладывает кий, чтобы взять пиво и сделать глоток.
— Физическая копия должна быть отправлена мне в любой день.
— Но зачем твоему отцу что-то оставлять Джису? — Хосок хмурится, двигаясь вокруг бильярдного стола, чтобы проверить, куда он хочет нанести лучший удар.— Разве она не была пятном спермы его бывшего лучшего друга?
Я положил трубу.
— Быть противоречивой работой – это семейная обязанность Чонов. Дать ей что-то, что, как он думал, я хотел бы получить, было бы полным трахом. Я не думаю, что он когда-либо простил меня.
— За что? — Юнги хмурится.
— За мое рождение. — Я ухмыляюсь.
— Ты не был тем, кто засовывал свой член в твою маму, извини за мой французский. — Хосок делает глоток.
— В обидах, как в нижнем белье с вырезом, мало смысла. — Юнги хлопает меня по плечу.— Как ты думаешь, что он оставил ей?
Отель на Пятой авеню? Яхта? Частный самолет? Варианты безграничны.
Чоны - старые деньги. Настолько старые, что их можно отнести к Франции восемнадцатого века. Мои предки ели торт с Марией Антуанеттой.
— Сложно сказать. — Я бросаю книгу на стол.— У Намджуна было много активов и ноль сомнений. Единственное, что я знаю наверняка, это то, что он не мог дать ей слишком много. Мы не известны своей щедростью.
— Однако во всем этом есть серебряная подкладка. — Хосок опирается на свой кий, как на трость, скрестив лодыжки, на его лице улыбка ведущего игрового шоу.
Я вопросительно выгибаю бровь.
— Просвети меня.
— Теперь он мертв, и тебе предстоит сделать последний шаг. Чтобы использовать все, что есть в воле, в свою пользу.
— То есть?
— Что бы она не получила, ты будешь болтаться перед ее лицом, как морковка. — Хосок чешет спину кием, выгнув брови.— Ты хотел завоевать ее, не так ли? Вот как ты наносишь последний удар. Как ты побеждаешь.
Я сужаю глаза.
— Я не считал тебя хитрым типом.
— О, я могу быть безжалостным. — Хосок со смехом отмахивается от меня. — Я просто никогда не трачу достаточно времени, чтобы показать эту свою сторону.
Хм.
Я собираюсь максимально использовать ситуацию.
Даже если это означает сжечь наследие Чон Намджуна.

Через три дня приходит письмо. Конверт из манилы, требующий подписи. Альфред звонит из приемной и сообщает, что письмо пришло. Я выбегаю из квартиры босиком.
— Кто доставил? Фирма? — Я вырываю папку из пальцев старика.
Он качает головой.
— Вручил какой-то важный на вид парень в костюме. Надеюсь, у тебя все получится, сынок.
В лифте я напрягаю все свое самообладание, чтобы не разорвать коричневый конверт в клочья. Это было бы именно то, чего хотел бы мой отец. Я не могу рисковать тем ничтожным шансом, что загробная жизнь существует, и его дух наблюдает за мной сверху.
Вместо этого я подбрасываю птицу вверх, затем вниз, к полу.
— Я подозреваю, что ты попал в ад, но вполне вероятно, что ты подкупил ангела, чтобы получить место в раю.
Когда я возвращаюсь в свою квартиру, я бросаю конверт на письменный стол, иду на кухню, делаю себе чашку кофе и возвращаюсь. Я разрезаю конверт ножом для писем, затем аккуратно достаю стопку бумаг, в миллионный раз внутренне напоминая себе, что мне все равно.
Но мне не все равно.Мне не все равно, и это чертовски убивает меня.
Я знаю, что мой блеск потускнел бы в глазах Джи, если бы Намджун сделал ее такой же богатой, как я. Я размахиваю своей родословной, своим престижем, миллиардами моей семьи перед ней, чтобы удержать ее. Если это исчезнет, она может уйти навсегда.
И если она уйдет навсегда, я проиграю. Поистине и окончательно проиграю нашу трехдесятилетнюю войну.
Вот и все.
Я бегло просматриваю скучные части и сразу перехожу к делу. Я начинаю читать пункты.
Большая часть поместья, за исключением офисного здания в Скарсдейле, доставшегося деловому партнеру папы, теперь принадлежит мне.
Ликвидные деньги, облигации и банковские счета целиком переходят ко мне. Его инвестиционный портфель теперь мой. Его частный самолет тоже. Я даже получаю автомобили, антикварную мебель и уродливые семейные реликвии.
Я получаю все, чем он когда-либо владел.
Ли Наен ничего не получает. Нет даже консервов в кладовке. Даже его наилучшие гребаные пожелания. Джису, похоже, тоже ничего не получает. О чем, черт возьми, говорил адвокат по недвижимости?Что он оставил ей что-то ценное?
Я в замешательстве смотрю на файл.Что мне не хватает?
И тогда я вижу это. В самом конце завещания. Ли Джису получила Калипсо Холл. Небольшой театр, расположенный в двух шагах от Таймс-сквер, запущен и отчаянно нуждается в ремонте. Если он вообще работает, то это, должно быть, денежная яма. Я подозреваю, что единственная причина, по которой он до сих пор не закрылся, заключается в том, что слишком много туристов не могут вовремя получить билеты на Бродвей и в конечном итоге попасть на представление там.
Это место не стоит той недвижимости, которую оно занимает. И самое приятное то, что это историческое здание, так что, кто бы его ни купил, ему придется оставить его театром. Следовательно, он не может быть продан. Во всяком случае, не по хорошей цене.
Джи ни на пенни не богаче, чем была до этого завещания.
Отличные новости для меня.
Бомба для нее.
Я сижу, обдумывая это — какова была точка зрения Намджуна? Чего он хотел добиться, лишив меня этой прославленной дыры?
Тогда это доходит меня.
Calypso Hall был первоначально куплен, когда моя мать впервые переехала в США. Я слышал, как слуги говорили, что она была одинока и скучала до безумия во время беременности со мной. Чтобы успокоить ее, мой отец решил подарить ей что-нибудь, чтобы она была занята и не мешала ему. Поскольку Сьюзан была начинающей актрисой, он купил ей этот неудавшийся театр. Он назначил ее управляющим директором и в истинной манере Чонов сказал ей не жалеть ни копейки, чтобы добиться успеха.
Она проводила там дни и ночи, суетясь над каждой деталью, каждым сценическим декором, каждым представлением. Некоторые говорили, что она фактически изменила ситуацию и сделала ее прибыльной на несколько месяцев. Отец мало рассказывал мне о ней, но говорил, что как только я родился, она бросила меня на руки кормилице и продолжила работать в театре, забыв о моем существовании.

Я был единственным, кто хотел тебя, Чон. Это ты и я, мальчик. Навсегда.
Единственной спасительной милостью Намджуна было то, что он взял меня, когда моя мать переехала на Манхэттен и жила без меня.
Я не знаю, почему папа решил, что подарить Джи что-то, что когда-то любила моя покойная, неблагополучная мать, может разозлить меня, но он промахнулся на тысячу миль или около того.
Если уж на то пошло, то дарение Джису чего-то сентиментального и не имеющего никакой финансовой ценности лишь показывает, как мало он знал свою падчерицу.
Ухмыляясь, я поворачиваю свой офисный стул лицом к окну от пола до потолка. Если у меня есть копия, значит, у Джи тоже есть.
Она вот-вот узнает, что я только что стал одним из самых богатых людей в стране. Это убьет ее, но и заманит тоже.
Так начинается еще одна игра между нами. Игра в курицу.
Кто первым уступит, возьмет трубку и позвонит? Признает поражение? Примет свою судьбу и, наконец, подчиниться этой отвратительной договоренности и всем, что она влечет за собой?
Самое время напомнить Джи о чем-то, что она могла забыть.
Я всегда выигрываю.

Я решила закончить книгу по быстрее, планирую написать все за неделю+-