13.11.20... Ср.

Нельзя войти дважды в одну реку, это я знаю точно. Но можно войти в неё другим человеком. Если, конечно, ты стал им. А я стал? Не знаю... Но вот уже несколько дней я просыпаюсь и начинаю день без моего «Доброе утро, счастье моё!!!» и заканчиваю без его «Спокойной ночи, жизнь моя». Жизнь моя не закончилась, но течёт словно в замедленной съёмке. Я наблюдаю себя со стороны и представляю, как проживает день он.

Иногда я чувствую себя счастливым от осознания того, что у меня всё было. Это ведь не каждому дано — переживать так сильно и близко. Может быть, в моей жизни больше такого не повторится. Поэтому иногда я сквозь боль чувствую это счастье — как солнце, утонувшее в море. Его лучи ещё пробиваются из-под тёмной воды...

В то воскресное утро я открыл глаза и не сразу понял — где я. Потом узнавание ударило под дых, заставило сердце учащённо заколотиться в ребра, звоном отдалось в мутном с похмелья сознании. Эта комната... Стены отливают оттенком сливок и едва уловимым серебром. Серое утро смотрит в окно сквозь приоткрытый роллет. Я помню, как Альберт купил эту квартиру и показывал мне её.

— Смотри, совсем близко от твоего дома. Я смогу провожать тебя.

Он знал, что мы не сможем жить вместе.

Мой отец был военным. Этим всё сказано. Бывших военных не бывает. Выйдя в отставку, он увёз нас — меня и маму — из С. в столицу... Ну, почти... Помогли армейские друзья, бросившие на хрен упадочный в плане бизнеса и работы Крым. Мне было тогда тринадцать. Новая школа в подмосковном городке (столица оказалась нам не по карману даже при помощи всех родных и близких, и была ещё другая семья, но о ней потом), новые друзья, новая жизнь. Всё равно каждое лето мы возвращались в Крым, жили там подолгу, неделями, пока отец был занят. Он строил сам, строил другим и встал на ноги там, где многие сдались бы. Сделал имя. Не гремящее, но то, которому доверяют. Репутация у него была безупречной. Я гордился им.

Одним-двумя словами я мог разрушить всё, что он создавал годами. Не я, так другие. С моей помощью. Мне подробно объяснили это однажды. Я понял. Я вообще понятливый...

Где-то лилась вода. В душе, наверное. Смертельно хотелось пить. Я приподнялся... Память ты моя, память... Глаза нашли стакан с водой там, где Альберт всегда его ставил для меня. Моё тело помнило здесь всё лучше меня. Я старался забыть. Откинул одеяло. Прохладный воздух заставил покрыться мурашками руки и грудь. Альберт не любил жару.

...Арамболь плавился от жары. Хорошо, что кондиционеры в комнатах дома были новыми и работали на всю катушку...

Нет... Про Арамболь тоже потом...

Одеяло как облако, большое и тёплое, белые скользкие простыни, подушки... Напившись, я сел, завернувшись в одеяло. Меня трясло крупной дрожью. Одежда лежала в кресле, аккуратно сложенная, но у меня не было сил до неё добраться. Я вспомнил, как меня рвало. Здесь, в прихожей, на светло-серый ламинат. Потом струи горячей воды. Везде. Мне казалось, они прожгут меня насквозь. Я ничего не соображал. Провал был глубоким.

— Проснулся?

Он стоял в дверях в белом махровом халате. Я не слышал, как он вышел из ванной, и не знал, сколько уже наблюдает за мной.

Схватился за телефон. Разряжен. Даже не включается.

— Подзаряди. — Альберт кивнул на розетку с зарядкой. Нет уж... Я не мог выдерживать его взгляд. При нём смотреть на пропущенные вызовы и эсэмэски. Чтобы он видел, какое у меня при этом будет лицо.

— Мне надо домой.

Выбраться из-под одеяла и натягивать на себя одежду — ещё одно испытание. Меня не смущало, что он видит меня голым. Даже наоборот. Я ощущал в этом какой-то вызов. Протест, что ли. Другое чувство мучило меня сейчас куда сильнее. Чувство вины.

Моя одежда — джинсы, футболка, светло-серая толстовка — была сухой и чистой. Когда он успел? Память услужливо подсунула мне пол перед глазами, с древесным рисунком, на который меня рвало до полной потери сил и сознания.

— Тебя проводить, или сам дойдёшь? — Альберт сушил волосы полотенцем. Они торчали в разные стороны над его порозовевшим лицом. Мне показалось, что до сих пор пальцы рук помнят лепку этого лица, которого я так часто касался, которое было мне когда-то так дорого. А сейчас?

Я прислушался к себе, но в сердце ничего не дрогнуло, не шевельнулось. Наоборот — накатывала тоска, поднималась мутной волной откуда-то из потаённых закоулков души. Хотелось лечь на пол и сдохнуть.

«Если он узнает...» — Эта мысль на мгновение заставила сердце пропустить удар. — «Хотя... Какая разница, ему давно наплевать на меня».

Но неосознанно я всё равно заторопился. Больше всего мне сейчас хотелось оказаться дома, включить телефон и увидеть пропущенные звонки от него. Или слова в сообщении... Хоть что-то.

— Я сам дойду. Ты же знаешь, мне недалеко. — Я мельком глянул на Альберта и отвёл взгляд. Не мог смотреть на него в эту минуту. Мне казалось, он видит меня насквозь.

— Я думал, ты сменил квартиру. — Он развернулся и прошёл на кухню. Там звякнули чашки и зашипел, нагреваясь, чайник. — Давно не видел тебя. Выпьешь кофе?

— Зачем? — отозвался я и возненавидел свой голос, хриплый и дрогнувший в самый неподходящий момент. — Меня та устраивает.

Я не стал говорить, что тогда у меня не было ни сил, ни желания что-то менять. А потом я научился не вспоминать. А не пересекались мы потому, что мне пришлось много работать, когда вышел из запоя, и ещё... Ещё в моей жизни появился Алекс, и мне поэтому хотелось всё время быть дома. Я не хотел и не собирался никуда ходить, ни с кем встречаться. С Альбертом — особенно.

— Я не буду кофе, спасибо! — крикнул я в сторону кухни, обувшись и застегнув молнии на высоких ботинках.

Он вышел проводить меня и закрыть дверь. Смотрел спокойно и чуть насмешливо. Мне не хотелось встречаться с ним взглядом. И только на лестничной площадке возле дверей лифта я нашёл в себе силы оглянуться:

— Спасибо за всё... Рад был тебя видеть.