13.11.20... Ср. (продолжение)

Я шёл домой и, по выражению Алекса, козлил себя. Холодный осенний ветер пробирал насквозь, забирался под капюшон, остужал мой пылающий лоб, принося облегчение физическое, но отнюдь не душевное. Зачем я сказал ему, что рад был его видеть, если я совсем был не рад? Если воспоминания были настолько болезненными, что даже сейчас всё внутри меня стягивало тугим узлом, не дающим спокойно вздохнуть. Нет, я не был рад его видеть, но что-то же должен я был сказать человеку, который приволок меня из клуба в полубессознательном состоянии, отмывал от моей блевотины свой пол, мою одежду, меня самого...

От этих вопросов мне становилось совсем паршиво. Я хотел только одного — добраться домой, включить телефон и сообщить отцу и Нику, что жив и относительно здоров, а потом лечь спать в своей постели и проспать целый день, забившись с головой под одеяло.

А ещё... Я отчаянно хотел позвонить Алексу.

Когда-то, ещё на заре наших отношений, когда мы рвались друг к другу каждую свободную минуту, он сказал, что всё это похоже на наркозависимость. Как будто я — его личный сорт наркотика, его героин. И без меня у него ломка.

Я понимал, о чём он говорит. Я сам испытывал то же самое, когда не мог писать ему, когда не слышал его голоса в трубке. А когда мы ссорились — настолько часто, что порой меня накрывало чувство безнадёжности, — и замолкали в чате, не звонили друг другу, вынашивая и заостряя в сердце обиду, проверяя на прочность чувства, я испытывал почти физическую боль от ощущения его отсутствия в моей жизни. Это и была наша ломка.

Долго порознь мы не выдерживали. Не знаю, кто чаще шёл мириться первым. Наверное, я. Гордости во мне было не больше, чем в глупом голодном щенке, лижущем руку, кинувшую кусок хлеба. Без него я не жил, ничего не видел вокруг, погружался в своё отчаяние, а в голове крутилось только одно: «Ответь».

Наверное, и ему было так же плохо без меня. Или это мне хотелось так думать?

Дома я первым делом воткнул шнур от подзарядки в телефон и только потом стал раздеваться. Не торопясь, оттягивая момент истины, когда я увижу количество пропущенных звонков.

Звонил отец и Ник. От Ника было еще и СМС: «Убью».

От Алекса был один звонок сразу после полуночи. Я его не слышал из-за громкой музыки, разрывающей клуб.

В чате было два слова: «Как ты?» Через пару минут после его звонка. Потом в три ночи сообщение: «Я дома». Вот так...

У нас была с ним договорённость, что если мы гуляем отдельно друг от друга, то что бы ни случилось, отзываемся. Чтобы не причинять лишнего беспокойства.

Я ощутил себя полным дерьмом. Я не ответил. Не мог. В тот момент четыре слова показались мне пустыми и холодными. Они никак не хотели складываться в мостик между нами.

Я перезвонил отцу, сказал, что ночевал у друга. Он в ответ лишь сухо выразил надежду, что память у меня не отшибло и я не забыл, чем заканчиваются такие ночёвки. А если я не помню, то он напомнит.

Нет. Не отшибло. Хотя я и мечтал об этом. А ещё я мечтал оказаться снова в тех горах в Румынии смотрящим в невозможно синее зимнее небо между качающиеся верхушек елей, среди которых я лежал в глубоком сугробе, не чувствуя своего тела. Лучше бы меня тогда не нашли. Хорошо бы я остался там... Навсегда...

Я залез под одеяло, стуча зубами и жалея о том, что последний запасной косяк я скурил ещё три недели назад, спасаясь от бодуна, и, вознамерившись больше не пить, не делал запасов. Но стоило мне закрыть глаза, и я начинал видеть...

Белый отратраченный склон...* Вафля...** Снег хрустит под кантом, и ты перед подъёмником проверяешь себя, как учили. Колени, бёдра, таз, спина в скрутке...

Правый ботинок неудобно сдавливал голень. Не знаю, край носка там завернулся, что ли? В кресле подъёмника я расстегнул одно верхнее крепление, чтобы ослабить боль. Сойду — перестегну посвободнее.

По гладко выкатанному спуску с креселки я лихо съехал на левой ноге, поправляясь правой, которая в тисках ботинка всё равно как-то беспокоила. Остановился пониже опоры конечной станции подъёмника, засмотрелся на открывшийся сверху вид. Нет, наверное, ничего красивее этих гор в снегу и леса, сверкающего в лучах яркого зимнего солнца в ослепительной синеве неба, — так я тогда думал. И сейчас, в общем-то, тоже.

Родители сошли со следующего кресла, махнули мне палками и резко ушли направо на внетрассовый склон, спускающийся вниз в лес и к ручью, который нам обещали показать гиды. Вдоль него можно было отлично вальнуть по пухляку. Мы давно уже катали фрирайд. Я — года три, родители дольше. За ними уходила вся наша группа. Я заторопился, не желая отстать, привычным движением толкнулся палками.

Уже в самом начале спуска я понял, что что-то не так, но скорость была большая, ветер свистел, обжигая открытые участки лица — скулы, переносицу под маской. Рельеф был неровный, я чувствовал это коленями, но почему-то никак не мог поймать правую ногу. Потом я полетел.

Говорят, нет ничего хуже для лыжника, чем проворот в колене...

Есть. Если ты на полной скорости влетаешь в ёлки, то проворот в колене — это мелочи жизни. Как вышивка крестиком. По мениску.

*Вафля — состояние склона, трассы после прохода ратрака. Там характерные следы и звук, когда едешь по такой поверхности.
**Ратра́к — специальное транспортное средство на гусеничном ходу, используемое для подготовки горнолыжных склонов и лыжных трасс.[1] Также ратраки могут использоваться для транспортировки грузов, перевозки людей, а также при спасательных работах в соответствующей местности.