Из Билефельда я бежала. Там не только ситуация с жильём вкривь и вкось шла. Там пошло по пизде почти всё (детки, заткните ушки), но я не буду вдаваться в подробности.

Возвращение в Тюбинген проходило под стать этим трём месяцам безумия. Во-первых, именно в день, когда я собиралась вылетать из Дюссельдорфа в Штутгарт начался ураган «Николас». Все поезда в Северном Рейне-Вестфалии встряли. Так, я не доехала до Дюсселя. Я пересаживалась с поезда на поезд, которые следовали за озверевшей погодой, и ещё не доезжая до аэропорта, поняла, что не успею на самолёт. Да ещё не факт, что он вообще вылетел бы. Я высадилась в Дуйсбурге и докупила за большие деньги билет на поезд до Тюбингена. Там пришлось торчать около пяти часов, пока наконец-то железнодорожное сообщение не наладилось.

Меня посадили на поезд, который сделал крюк через Люнебург и к часу ночи с грехом пополам довез меня до Тюбингена. Дело в том, что я подала на новую общагу, и моё заселение должно было состояться c первого апреля. Но весь день смеха я провела, бомжуя меж железнодорожными станциями (пошучено, смешно!). Когда я доехала после полуночи, то поняла, что идти уже некуда, и я заночевала на вокзале.

Мое пребывание там полнилось удивительными встречами.

Первым был металлист, похожий на молоденького Варга Викернеса, жёгшего церкви в Норвегии. Он вёл себя очень вежливо и даже зачем-то пытался вести со мной светскую беседу.

«Холодновато тут, не находите? Ха-ха...»

И в самом деле стоял жуткий ебень. Сорри, мороз. Не могу без матов, вспоминая тот день.

Потом он растворился в ночи, а я осталась на вокзале в одиночестве. Спать было невозможно от холода и узости скамеек. Я решила бродить по округе, как зомби. Спустилась в подземный переход меж станциями, и мне навстречу, как тень отца Гамлета, двинулся чернокожий подросток в рэпперских шмотках.

Я спала на ходу. И при этом фиксировала всё.

Обкуренное «Э-э-эй....» брошенное мне в лицо, а потом:

«Да-а-а-й пя-а-а-ать!».

Ладонь выставленная мне навстречу, по которой я на сонном автомате даю хай-файв и бреду себе дальше.

«Как тебя зов-у-у-ут...»

Поздно, чувак, я продолжаю своё лунатическое шествие, нам не по пути.

В итоге я нашла тёплое место в станционном туалете, где даже не воняло. Я отогревалась, а позже возвращалась на станцию для разнообразия. Телефон и плэйер уже сели ещё в течение двенадцатичасового путешествия из Билефельда в Тюбинген сквозь ураган Колю.

Тогда нарисовался третий. Назовем его Перверт. Он реально был извращенец.  Палил меня напряженным взглядом до четырёх утра, а я пыталась спать. Когда я в очередной раз почапала в туалет греть кости, это чудо-юдо явилось следом с расстегнутой ширинкой и бешенным взглядом.

Я от страха заорала: «Ты больной?»

Это его отрезвило и он извиняющее поднял руки и прошипел на ломанном немецком: «Шульдигеееееен».

Остаток времени до утра я торчала только на станции, где, к счастью, начала работу пекарня. Перверт был там же. Сидел за столиком открывшегося кафе и буравил меня необъяснимым взглядом.

Потом настало утро и полуночные металлисты, школьники-рэпперы и извращенцы рассеялись. Я поехала в офис Студенческой службы с документами для комнаты, и к обеду наконец-то вселилась в новое приличное общежитие в районе Люстнау. Сил не было вообще, я пол суток провела в дороге, и ещё суммарно двое суток не спала. Я упала и вырубилась.

А когда очнулась, в Германии наступила Пасха с накладкой на выходной. Для сведения читателей: все магазины в этой стране закрыты в воскресенье и праздники. Исключением является разве что Берлин. Города типа Тюбингена в это календарное время безнадёжны.

Денег не было. Я спустила их на новый билет из-за урагана.

Еды тоже не было. Заранее закупиться я не успела. На то, чтобы купить донер у турков или пиццу на заправке (единственные открытые торговые точки в Пасху), финансов не хватало. Родителей дёргать было стыдно.

Интернета тоже не было. Потому что мой кабель очень кстати сдох.

Друзей тоже не было. Все, с кем я скорешилась в прошлом году, разъехались, пока я жила в Хельсинки и Билефельде.

Соседей по общаге тоже не было. Они тусовались на каникулах дома.

Я застряла в безвыходном положении на несколько дней. И от отчаяния стала вором. Все продукты, найденные в шкафах будущих сожителей, я сожрала. Это было лучшее завершение моей адо-поездки.

Потом всё наладилось, но главные линии огня наметились именно между моими соседями.

Переходим к написанию их портретов.

Ина. Первая, кто вернулась с каникул. В теле этой ватрушки сидел андроид с клешнями. Была сталкером от бога. Всегда всё про всех знала. Наблюдательность – левел Шерлок.

Наш с ней инцидент я сгладила, вернула ей еду, объяснила ситуацию, купила новую белую нугу вместо сожранной.

Ина пояснила, что в их общаге, в отличие от нашего гетто, нет ОБЩИХ вещей. Всё принадлежит кому-то. Даже если стоит на общей сушки. В том числе губки и тряпочки. Я чувствовала себя варваром, пришедшим со своими первобытными законами в мир цивилизации. Но эти уроки я зарубила хорошо.

Следующим соседом был Линус (Анус). Линус, на мой взгляд, это самое нелепое немецкое имя, крайне распространённое среди молодёжи. Кстати все Линусы, которых я знала, были полными уёбками, и этот не стал исключением. Он постучался в мою дверь с желанием познакомиться и объяснить их правила снова. Его взбесили мои отмачивающиеся кастрюли в раковине, оставленные буквально на полчаса, чтобы было легче скрести. Также ему не понравились забытые мною в углу стойки овощи в пакете («Для этого есть полки в личных шкафах!»). Мне показалось, что я имею дело с кухонным полицаем. «Не парковать овощи и личные предметы в неположенных местах!»

Далее опять началась неловкая ситуация с присвоением чужого имущества. Оказывается, тарелка с лисичкой в МОЁМ шкафу была его. У меня было подозрение, что её присунула ко мне Ина, потому что она ей где-то мешала, а мой шкаф был относительно свободен. Но кому она принадлежит, я не знала. Думала, что японке, живущей до меня (она мне и так всю посуду оставила). Так я опять стала вором, уже поневоле.

Отношения с Линусом в дальнейшем развивались по схеме лютой взаимной ненависти.

Как-то я вышла из комнаты, ненароком хлопнув дверью, и тут услышала позади его голос:

- Ты не можешь закрыть эту дверь снова, только нормально?

Я думала, что ослышалась. Обернувшись я увидела, что за мной стоит этот хмырь, по чьему лицу от плохо скрываемой ярости бегают желваки. Я уточнила:

- Нормально?

- Да, используя ручку, вот так, - и он, как обезьяне показал мне, что делать.

Вот тут кровь ударила уже мне в голову.

- Тебе не кажется, что это двойные стандарты?

На его лице было написано полнейшее недоумение от того, что я, безмозглая иностранная шимпанзе, вдруг произношу такие сложные слова.

- Ты сам закрываешь двери так, что ходит эхо. И твоя посуда стоит часто в раковине. Будет круто, если правил станут придерживаться все, а не только я.

Вообще надо было ему больше сказать. Что он расист. Гребанный Наци. Это дискриминация. Срыв его гнилого настроения. Когда немцев обзываешь нацистами, они гаснут. У них по-прежнему комплекс, даже у молодого поколения. Но до этого в тот момент я не додумалась.

Линус двинул челюстью и скрылся у себя. Отныне я звала его сосед-говноед. Больше мы не махались, даже говорили вежливо. Но ощущение наших истинных лиц осталось. Линус - мудак и расист. Что видел во мне он, я не знаю. Может, и я впрямь была в его глазах шимпанзе.

Сосед-говноед часто оставлял ключ в замке с внешней стороны двери. Каждый раз, шастая мимо его хором, я хотела провернуть ключ и с хохотом убежать. Очень приходилось сдерживаться.

Ещё на его почтовом ящике была наклеечка – золотая звёздочка. Такие детям в школе на лоб обычно лепят. Это была последняя деталь в его образе.

Зато так я постепенно уяснила, что значит жить в немецкой общаге.

Теперь я запоздало вернусь к географии района. Люстнау находился недалеко от центра, там даже есть свои старинные квартальчики. Люстнау - это типичное швабское селение.

(Примечание: Швабы – этническая группа в Германии, проживающая в федеральной земле Баден-Вюртемберг. Имеют собственный язык, культуру и прочие примочки. Их менталитету часто приписывают жадность, мелочность и буквоедство).

В Люстнау царил абсолютный порядок, а самое главное: было очень мало иностранцев. Всех «цветных», всех ERASMUS селили в гетто в Вальдхойзер-Ост. Только тех, кто там не помещался, определяли в эти новые общаги, сверкающие хромом и чистотой. Здесь жили самые концентрированные немцы, а вернее швабы, хранившие немецкий Ordnung, как библейские заветы. Исключения имелись, но в основном азиатские студенты, известные своею чистоплотностью и лояльностью к правилам. Арабов, турков, латиносов там почти не было.

Наша общага выглядела, как дорогая квартира.

За окном имелся фруктовый сад какого-то сельского хозяйства.

Они же часто пасли коров под нашими окнами.

Живя в Люстнау, я научилась ловить те восхитительные моменты, когда выглядываешь в окно - прямо на тебя смотрит коровий зад, который к тому же мочится в траву.

Швабская дотошность была во всём.

Например как-то жарким днём, я занималась у себя, а кто-то этажом выше пел песню. Пел хреновато, и открытое окно певца усугубляло его бездарность. Впрочем, не сказать, что было невыносимо. Да и день на дворе.

Внезапно стук окна снизу и чей-то въедливый голос:

- Извините, можно потише?

Голос захлёбывается.

- Спасибо!

Мне в тот момент невольно вспомнилась симфония ада в гетто: вопли Марио, дискач Хорама на кухне, дискач на улице в баре, пьяные вопли по всей округе и агония фтуболистов, смотрящих матч в комнате отдыха. Ох, милый, ты не знаешь, что такое шум.

Все шкафы были подписаны. Такого у нас в WHO, отродясь не было. Да ладно шкафы, пылесос тоже был подписан. Он принадлежал Георгу, которого я почти весь семестр не видела, но зато постоянно натыкалась на его золотые кроссовки у входа в его комнату.

Потом мне предъявили отсутствие собственной тряпки для мытья плиты. Тогда я завела себе тряпочку и положила на самое видное место. Чтобы все знали, что я тоже приличная.

Первые два месяца давили до чёртиков. То я случайно жрала чужую еду, то брала чужие тарелки и чужие тряпки. Уже хотелось выть от их мелочности. Чистота на кухне не радовала. Я скучала по нашему дикому срачу и атмосфере расслабленности.

Ах да. Ещё одна особенность южно-немецкого общежития. Фото сделано с остановки. Посмотрите, эта линия из людей почти совершенна.

Я впервые в жизни видела ОЧЕРЕДЬ на остановке. Даже в центре города все стояли в разброс. Но Люстнау и здесь вышел не таким, как все. Да, если что: в автобус они заходили по одному, соблюдая порядок очереди.

В общем, выводы были такими: Первая соседка Ина-сталкер - чистюля. Второй сосед Линус-говноед - наци и бдит, чтобы на кухне не стояло ничего кроме кухни. Третий сосед Георг - носит кроссовки с блестящими вставками, и я до сих пор не знаю, как он выглядит. Я сталкивалась лишь со следами Георга. Забытая посуда на кухне и кобылинный смех, доносящийся из его комнаты, как стемнеет.

Я их ненавидела. Я готовила после полуночи, чтобы не пересечься ни с одной из первых двух рож.

Временами страдала и паранойей. Когда не могла открыть дверь в нашу часть из-за неверного ключа, первой мыслью, конечно же, стала: «Эти сволочи сменили замки пока меня не было!!!»

Доходило и до шизы в мелочах. Сосед-говноед положил свою тряпочку на мою тряпочку. Типа он доминирует на кухне и в общаге. Так, я убрала её на фиг, ибо он не доминирует!!!

Один раз его пьяный дружок ворвался в мою комнату, перепутав её с Линусовской. Была сцена из немого кино, он, похоже, очень долго не понимал, кто я и, что делаю в своей спальне. Спасибо, что я ещё одета была в тот момент. С тех пор я стала запирать дверь на ключ, чего отродясь не делала в Германии.

Я думала, что только мои соседи - такие жопки, но я ошибалась. Знакомство с ещё одной принцессой на горошине произошло в прачечной, жалко, что не лично.

Во ВСЕХ общежитиях Тюбингена, как я знала из своего опыта и рассказов друзей, было обычным делом прийти в прачечную и обнаружить, что чьи-то шмотки киснут в свободной машине, потому что хозяин про них забыл. В таких случаях их выгружали на саму машину (никогда на пол!), чтобы закинуть свои вещи. Ибо время – деньги, да и очереди на стирку большие. Никто не должен ждать склерозника.

Когда я сделала то же самое в Люстнау, меня ждал гнев. Вернувшись за своими вещами через сорок минут, я увидела их на машинке, но сама она была пуста. То есть кому-то захотелось вытащить мои тряпки, но не хотелось пользоваться самой машиной.

Объяснение загадке человеческого поведения нашлось в виде записки на моей одежды.

«Эй, ты. Так дела не делаются, это ты должна усвоить. ТЕБЕ понравится, если твои вещи положат на грязную машину?! Надо дождаться хозяина, а не вышвыривать их. Я сделала с твоими вещами то же самое. Надеюсь, этот урок ты усвоила хорошо».

Моей первой реакцией был истеричный ржач. Я почти слышала эту принцессу, которая писала эти строчки, захлёбываясь ядом и лелея в голове сцену УРОКА. Она, наверное, чувствовала себя карающей дланью бога.

Её текст таил в себе очень много информации о ней самой. Во-первых, менторство и желание объяснять другим, что правильно, а что нет. Во-вторых, сам поступок вкупе с запиской выдавал, что человек видит жизнь сквозь призму штрафов и бонусов. И третье, человек потрясающе наивен, даже инфантилен. Как ребёнок, которого родители науськали, как надо отшивать задир, и он творит свою маленькую справедливость в песочнице. И последняя точка в этом психоанализе: непомерно раздутое эго этого злобного ребёнка. Он, правда, считает, что весь мир должен его ждать. А ещё убежден, судя по последнему предложению, что её возмездие должно повергнуть меня в состояние прозрения. Может, она даже представляла, как я буду кататься по полу в слезах от того, что со мной поступили также.

Это было смешно, но ещё и мерзко, как и все пассивно-агрессивные записки. Трусы всегда их пишут. Если она не поленилась выждать сорок минут до окончания моей стирки, чтобы вышвырнуть вещи, то почему не осталась в ожидании меня самой? Дала бы уж сразу в глаз, чё.

Мне было очень жаль, что я не запомнила, какие там были шмотки (помню, что женские). Иначе я, в отличие от неё, не постеснялась бы тормознуть её на улице или в лифте, чтобы пояснить кое-какие моменты относительно её больного эго.

В общем, враги были везде.

Особого рассказа заслуживал Хаусмайстер этой общаги, словно выпавший из другого кина – пропитого вестерна

На вид он был привлекательным мужчиной за тридцать с лицом алкоголика.

Наверное, Даниель Хелле мне даже нравился по-человечески за его потрясающий похуизм.

В моей комнате не было плафона, который он обещал вкрутить, но этого никогда не произошло.

Сломанный на кухне свет (мы пользовались светом из вытяжки над плитой) он тоже никогда не починил, хотя мы его уже забросали депешами.

Но иногда его пофигизм на наши просьбы был до кучи. Тогда я по привычке раздавать людям вульгарные клички прозвала его (герра Хелле, если официально) Херр Хере. Потому что они ни хера не делал.

К концу летнего семестра случилось чудо. Все три соседа съехали. И на их место прибыли новые. Первокурснички. Свежаком от мамы. Они въехали в общагу, полные надежд и энтузиазма, но у них случился шок от грязи. Хотя мои соседи жили в разы чище, чем гетто-кореши. Никому не угодишь прямо.

Но мы с ними поладили, и наше знакомство закончилось совместным распитием мятного ликёра на кухне.

Николь, Тимо и Доминик.

Когда кто-то въезжает, внутри меня начинается считалочка: «раз-два-три-четыре-пять, кто свинья?». Не в рифму, но она себя оправдывает. В этой общаги по иронии свиньёй оказалась сначала я, потом сам Линус. Из нового состава им стал Доминик, изучавший кореанистику.

С виду - обычный немецкий тин, но со временем он превратился в какого-то Ким Су Хёна с причёской под горшок. Вообще Доминик был нормальным, просто его негигиеничность сильно коробила идеалистичных Николь с Тимо. Я была не в счёт, ибо ко всему проявляла толерантность.

Но жизнь в нашей общаге, несмотря на мелкие стычки этих двоих с Домиником, всё равно стала намного приятнее. Дружелюбие, угощения, маленькие беседы. Хорошо всё-таки жить с людьми, меж которыми нет ненависти.

Доминик очень любил писать записки по поводу и без. Николь любила ими отвечать. Вся кухня напоминала Фэйсбук-чат. Когда Тимо с Николь уехали на каникулы, Дом стал писать и мне:

«Одолжи, пжлст, стул на вечер!»

Я просто ставила стул на кухне.

Он не растерялся и приклеил рядом с первой запиской вторую: «Спасибо!».

В целом зимний семестр в Люстнау прошёл очень даже уютно. Мы ладили вчетвером, а я к тому же нашла себе подружку в общаге напротив.

Об этой общаге стоит сказать отдельно. Из всех кругов ада, она была последним и худшим. Как говорили живущие там русские: «Даже в России таких жутких общаг нет!».

Это было здание-развалюха. В нём все дышало на ладан. На одну кухню и один туалет приходилось двадцать человек, а то и больше. Кухни напоминала свалку. Жильцы не сдавались. Они не выносили мусор до последнего, пока их не заставляли. Эту общагу, кстати, тоже курировал херр Хере.

Воровство там было обычным делом, и первое, что я увидела, придя в гости к подруге, записку на её кухне:

«Та сволочь, укравшая из холодильника ЧЕТЫРЕ моих пиццы, купи и верни назад, блин!!!»

К слову в Тюбингене существовала ещё одна евангелическая общага, где всё было с иголочки, а холодильник состоял из железных ящиков с замками. Для каждого жильца. Сколько домов, столько правил.

А страшная общага на Пфрондорфер Штрассе, между тем, была оченьхаризматичным местом. И там я провела не один вечер, играя c аборигенами в "Колонизаторов"

Я дописывала свою магистерскую и планировала на последний летний семестр учебы переехать к одному знакомому на квартиру. Роман с Люстнау заканчивался.

Под конец зимнего семестра я случайно перебила почти всю посуду, доставшуюся мне от японки. Видно, я была сама не своя до счастья.

Перед выездом из швабского рая я ещё сломала дверцу шкафа. Вырвала одну петлю с мясом, без понятия, как. Чтобы мне не впаяли сумму за ремонт, я оставила дверь слегка приоткрытой (да и не закрывалась она). Херру Хере было на это великодушно срать, как и всегда. На том ему и спасибо.