— Питер, я хочу подарить тебе поцелуй!

Его тон с хрипотцой, по-издевательски передразнивающий Вэнди, вычурный красный камзол, пошло торчащее белое накрахмаленное жабо и тугие черные завитки волос, ниспадающие на плечи, подначивали меня выхватить из-за пояса свой ножичек и ткнуть в один из двух кристально-голубых глаз. Сделать похожим на настоящего пирата.

Я полчаса дрыгал ледяными ногами в курилке просто переждать, пока рассосутся статисты. Пузатый банкир, игравший мистера Сми, Джордж и Майкл — два брата-рекламщика — тоже уже переоделись и отчалили закладывать за воротник крафтовый эль, оставив меня с Капитаном Крюком в гримерке наедине. С Крюковым, точнее. С тех пор, как наш вагоноуважатый режик меня поставил на роль Пэна вместо простывшего накануне премьеры ведущего свадеб, аргументируя тем, что я единственный метр с кепкой в труппе и текст знаю, как сам себя (хотя сам себя в свои-то двадцать пять, признаться, только начал открывать), Яша Крюков и без своего бутафорского крюка находил, чем бы ко мне прицепиться. А что я? Я задницей сразу почуял, что за якорь его штаны в мою сторону натянул. Но будучи на окладе, согласился, ведь талант, как говорится, должен быть голодным.

— Ты хоть знаешь, что такое поцелуй? — саркастически спросил я, стаскивая гармошкой свои зеленые лосины.

— Ну еще бы не знать! Но с тобой, Лёнечка, все будет как в первый раз, — весело подмигнул Крюков и наградил мой зад крепким и властным шлепком.

— Нет! И не будет!

Я отскочил словно ошпаренный. Конечно, хоть я и представитель древнейшей профессии, но не той, на которую самонадеянно рассчитывал этот мажор, и не настолько в травести́, что не с кем время провести....

Возможно, роль сыграло мое внезапное появление в команде. Вычитку я пропустил, влился в крайние репетиции, и на первой же этот наглый владелец сети отелей «Паруса» и базы отдыха «Веселый Роджер» принялся активно зазывать меня посмотреть их лучший номер с потрясающим видом на заснеженный парк.

Радовало, что спектакль запланирован всего один — амбициозные бизнесмены и юные стартаперы, смотрящие первым в рот или куда пониже, устроили театр лицемерия и самолюбования, прикрываясь, как обычно, благотворительностью и детскими фондами. Хотя большинство играло третьего индейца в седьмом ряду, каждый сиял напыщенной улыбкой, как настоящий Артист Артистыч.

Опять я переодевался под его раздевающим взглядом. Мужик, у тебя пять отелей в городе, на кой тебе мальчик из провинции? На той. Несмотря на свою внешность, я ему не верховая куколка, которую можно как перчатку в театре натянуть! Первый раз он докопался, когда я по привычке делал артикуляционную гимнастику. Мы над «уколами в щеку» отсмеялись еще в семнадцать на первом курсе, а тридцати-с-чем-то-там-летнего Крюкова природа наградила высоким ростом, волевым лицом с ясными глазами, убийственным чувством юмора, но не такта. Он постоянно меня передразнивал, добавляя к тычку языка за щекой весьма однозначное движение кулаком возле рта. Незаметно дергал за листики на моем костюме, щипал за зад и хитро лыбился, когда я стрелял в него свирепым взглядом. Первые сорок лет детства — самые тяжелые.

— Если завтра ты снова хоть на полшишечки меня тронешь, то я тебе руку как в этой сказке-говнязке натурально отрублю!

— Обожаю твой темперамент, Лёнька! Вот всегда чувствовал, что вы, рыжие, такие горячие! — Крюков скинул камзол и задумчиво растопырил свои пальцы на правой руке. — У меня ладонь уже неделю по тебе ноет! Мозоль натер, вот, погляди!

— Пасть порву и гляделки выколю! — зашипел я, отпихнув его руку. — Вытащи уже детство из жопы! — и, даже не застегнув пуховик, вылетел из гримерки.

Пускай я излишне хорохорился, но генеральный прогон перед завтрашней премьерой взбесил окончательно: почему Крюков считал, что мог себя так со мной вести?! Домой я шел, как обычно, через небольшой сквер, скрипя ногами по снегу и зубами от злости.

На премьере дети буквально висели на люстрах, было не протолкнуться. В буфете, наверное, тете Зое годовую выручку сделали. Моя конфронтация с Капитаном Крюковым была настолько убедительной, что зрительские сердечки замерли, когда я хладнокровно отправил его в пасть плюшевой крокодилицы-владелицы салона красоты «Тик-так». Сорвали аншлаг, аплодисменты и маску с крокодилицы, на радостях после выхода на бис. Благо, хотя бы на премьере Крюков вел себя достойно и даже не послал мне ни одного воздушного поцелуйчика, а мне не пришлось посылать его в ответ.

Мечтал слиться по-английски, не прощаясь: я среди этих акул бизнеса никого толком не знал, не сдались мне их душевные возлияния в ресторанах. Тем более Вэнди, в отличие от Капитана Очевидность, не разглядела цвета моей ориентации и прилипла ко мне гребаным банным листком. Ну на силикон обижаться не по-мужски, я ее в закулисье тактично отшил, а она так страданула, даже дедушку вспомнила:

— Не верю! — насупилась и гордо удалилась, запнувшись в занавеске.

В итоге как еврей попрощался, но не ушел. Спрятался в кармане сцены за кормой пиратского корабля и просидел там, пока уборщица не начала шуметь ведром. Спокойно переоделся в гримерке, смыл лицо Питера Пэна и отправился в страну Отсыпандию.

Свобода. Сумерки обняли меня со всех сторон и присыпали легкими снежными хлопьями. Я топтал привычную дорожку сквера и почему-то чувствовал непонятную пустоту, хотя еще на целую неделю до Нового года дни были расписаны по спектаклям, и намечалась некая халтурка — поснегурить с товарищем, разосравшимся с напарницей.

— Бррр! — за шиворот пуховика нападало немного снежной перхоти, и я принялся отряхиваться.

Крюков сегодня будто в упор меня не замечал. Я ему и сам уже было хотел кулак у рта показать, но вовремя одумался. Детство-то в заду все-таки у него, а не у меня. Ну и подумаешь, недельку подурачился как пятиклассник, пусть лыжи натягивает и прям на них чешет в этот свой Куршевель или еще куда подальше! Задрав голову к фонарю, я показал зиме язык, слопав одну, две, три снежинки — фиг тебе, доставучий придурок! Все у меня в порядке! Просто прекрасно! И ничего я не злой. И снежинки в свете фонаря очень даже красиво кружатся-летают! И плюшевый медвежонок Майкла на дереве так уютно уместился, как снегирёк под белой шубкой!

Гребаные братья! Не нашли ничего лучше, чем зафигачить театральный реквизит на дерево. Медведь взирал на меня с неподдельной тоской. Что, Миша, с тобой тоже вот так поигрались и бросили. Я прямо представил, как он наутро с дерева слезть не смог и весь до ниточки промок. Интересно, если думать о хорошем, может, правда можно взлететь, как Пэн из страны потерянных мальчишек?

Хрен там.

Я прыгал, пока ноги не стали подкашиваться. Сначала пытался сбить его рюкзаком, не достал, высоковато. Варяг без боя не сдается, такой уж у меня характер. Но сдался мне этот медведь, и все тут. И я скинул рюкзак, расстегнул пуховик и полез.

Оно так всегда: в одну сторону входит хорошо, а обратно уже сложнее. Ну, если что, пуховик меня приземлит с минимальными потерями — так я подумал, а потом глянул вниз и чуть не помер. В темноте казалось, что земля натурально ушла из-под ног. Вот так и примерзну тут до утра, пока дворник не вызовет пожарных, а лучше сразу волшебника в голубом вертолете. Или хотя бы лестницу. Одной рукой я схватил медведя, а второй вцепился в ствол дерева, перебирая в голове варианты переломов, когда сбоку захрустели чьи-то шаги.

Ну конечно. Кто бы еще это мог быть? Несмотря на иронию судьбы, я все же испытал облегчение, когда Яшина фигура вынырнула под свет фонаря.

— Лёня! — рассмеялся он, задрав голову и впившись в меня незабудковыми глазами. — Грачи прилетели? А я тебя из машины уже целый час высматриваю. Уже думал, вдруг ты другой дорогой пошел. Тебе там удобно?

— Просто топчик.

— У тебя лицо со снегом сливается. Что ты делаешь?

— А ты как думаешь? Убираю за пиратами. Легко расшвыриваться реквизитом, когда столько зрительского золота награбили...

— Ничего мы не грабили, я тебе завтра документы покажу...

Завтра он мне покажет. Еще бы добавил «утром»! Я кинул в него медведем, но промахнулся и едва не упал с дерева. Яша распахнул свою дутую вельветовую куртку, шагнул ближе и поднял руки, приглашая в свои объятия:

— Падай в меня, Лёнька, ловлю!

Да гребаный же ебимольмажор!

В груди что-то ёкнуло от его теплой улыбки. Пиратская фигура в вязаном свитере сейчас почему-то внушала уют и безопасность. Вот тебе и полеты наяву, и без пыльцы фей. Я зажмурился, деваться было некуда. Подумал о хорошем, оттолкнулся от холодного ствола и, как желторотый птенчик, полетел. Прямо на Яшу. И рухнул сверху, опрокинув его спиной на сугроб. Разжмурился. Яша вроде бы дышал, а я — не очень. Сердце предательски выдавало меня с потрохами, поэтому Яша нагло нырнул руками под мой расстегнутый пуховик и прижал к себе так крепко, будто мы все еще падали.

— Крюки с моей задницы убрал!

— Как минимум я заслужил твой поцелуй.

Он смотрел на меня очень внимательно, не использовал больше никаких запрещенных приемов и только тихо дышал, чуть приоткрыв рот, словно боялся, что я улечу обратно. На его лице собрались снежинки, и я неосознанно их сдул, но одна осталась и растаяла на влажных губах. Я их так близко еще не видел, было в этом что-то интимное — лежать поздно вечером на снегу под деревом на малознакомом мужике.

— Есть ли у меня хоть какая-то возможность от тебя отвязаться?

— Нет! И не будет! — засмеялся он.

Сволочь. Рассмешил меня своим глупым выражением лица. Сошлись, что называется, петелька с крючочком. А потом у меня произошел конкретный такой фейский «Динь-динь» в паху. Ведь Яша нисколько не врал и не приукрашивал, когда на поцелуй меня уговаривал. Он вообще не врал — это я по губам прочел. На ощупь. Сам злился на себя, что прижался к ним, но чтобы он не думал, что я слабак или дилетант, я решил, что дышать ему сейчас тоже слишком жирно. Ишь, раздышался мне тут! Пусть задыхается так же, как и я! Пусть тоже почувствует на шее за ухом эти щекотные мурашки, когда снежинки, падая на нас с неба, встречались с горячей кожей.

В его машине было еще лучше: тепло и уютно, как под снежным одеялом. Яшины губы со вкусом лакричных конфет снесли мне добрую половину здравого смысла, в мозгу словно рубильник переключился, я вынырнул из пуховика и перелез на Яшу сверху, зарылся носом в черные кудри, дрожа всем телом от негодования, пока его ладони нетерпеливо изучали мой зад.

Метель лепила на стекло загадочные снежные послания. Он не включил дворники, нас накрыло с головой, и плюшевый пассажир на заднем сиденье добродушно взирал, как я, словно завороженный, позволял Яше целовать себя и трогать свои коленки. Он дернул рычаг водительского кресла, максимально сдвинув его назад, а потом дернул меня за край брюк под толстовкой, нащупал там пуговицу, горячими пальцами задев мой дрогнувший живот, удовлетворенно погладил сквозь белье моё «здравствуйте, я очень рад вас видеть» и скользнул выше по ребрам.

— Яша...

— Да, Лёнечка? — он поерзал подо мной, упираясь подозрительно твердой ширинкой прямо там, где минуту назад гуляли его пальцы.

— Я тебя убью, понял, — шептал я ему на ухо, пока эти умелые руки творили со мной то, от чего голова делалась легкой и кружилась, и приходилось опираться о его губы, цепляться языком за мочки ушей, чтобы не унесло окончательно. — Я тебя крокодилам скормлю...

— Завтра, Лёня, все завтра, сказочный ты мой, — отвечал тёплый бархатный голос. — Или послезавтра. Или послепослезавтра...

Оказывается, до волшебной страны было совсем не далеко лететь. Направо — второй поворот, и прямо, пока не настанет рассвет.