POV Саня

Я сказал, что пожалею? Я свое обещание держу!

Лишь доза адреналина рассасывается в крови, и я жалею! Со всей силы жалею, братаны! Прямо даже не знаю, куда себя деть. Вот надо же было так обосраться?

Следует извиниться, но что сказать?

Прости, Дитрих, что ударил меня по больному? А я в ответ ударил тебя по роже? Между прочим, абсолютно заслуженно. Захотел бы, отправил бы мне ответочку, мы вообще-то в одной весовой категории. Подрались бы, помахались кулаками, расслабились. Может в процессе все бы переросло во что-то поинтимнее, чтоб тебя.

Блин, я поц без закидонов, доебаться до меня сложно. Любую херню скажи, я пожму плечами и забуду через пару минут. Я и с батей Дитриха, честно говоря, сцепился чисто по фану. Повыебываться мне приспичило. Перед Дитрихом. Хотел показать старосте, какой я альфа-самец. Альфа-мудец я, вот кто. Думал, староста восхитится, повиснет на моей шее и не отлепится до самой смерти. Да и адреналин ебашил по мозгам. Стояк пропал, а мозг еще не отошел. Нас прервали, и не буду скрывать, разозлился я знатно.

Но Дитриха мое поведение не впечатлило. Наверное, потому что мы давно не в пятом классе, но я слишком часто об этом забываю. Дуб дубом, короче. Сейчас сижу и понимаю, что обделался феерично. С конфетти в финалочке.

Но и Дитрих хорош. Я бы все снес, но мама - тема запретная. Понимаю, что староста не знает о положении дел в моей семье. Но мне от этого не легче.

Обдумываю и пережёвываю все произошедшее в трамвае, пока еду в бассейн.

В бассейне все два часа, пока на автомате плаваю туда-сюда по дорожке.

По пути домой.

С фанатизмом обдумываю. Аж голова болеть начинает от натуги.

На момент, когда я захожу в коридор теплой квартиры и ощущаю запах жареной картошки, понимаю, что сил терпеть у меня больше нет. Надо все рассказать бате. Срочно.

Скидываю верхнюю одежду и прохожу на кухню. Отец колдует перед плитой, стоя в одних лишь спортивных штанах и зажав в зубах тлеющую сигарету. Мы вообще-то договаривались не курить на кухне! Но оба курим. Любим мы нарушать правила, которые сами же и устанавливаем. Это у нас семейное.

- Пап, - окликаю я его, садясь на табуретку. Это у себя в голове я называю батю батей, а вслух только папкой, иначе он злится. Говорит, что из-за «бати» чувствует себя седым стариком, которому пора ложиться в гроб.

- О, вернулся, наконец, - слышу в его голосе улыбку. Но ко мне он не поворачивается. Сосредоточен на картохе. В последние три раза он умудрился ее сжечь, но теперь явно настроен серьезно.

- Мне тебе кое-что сказать надо, - бормочу я себе под нос. - Даже не кое-что, а много всего, - впервые разговор дается мне с таким трудом.

- Ну, наконец-то. Я уж думал, не разродишься, - смеется батя, откладывая лопатку и вырубая конфорку. - Но сперва ужин.

- Не, - поспешно качаю я головой. - Не дотерплю.

- Даже так? Ну что ж... Говори, что на этот раз случилось? - выразительно вздыхает он.

- Ты лучше сядь, - прошу я.

- Все настолько плохо? - напрягается батя. - Только не говори, что перенял мою плодовитость, и я скоро стану дедом? В тридцать шесть, блин, лет! - всплескивает он руками. Ну, а фигли. Дед мой дедом стал как раз в тридцать шесть. Почему бы не придерживаться семейных традиций?

- Не, не станешь, - улыбаюсь я вяло. - Может быть никогда, - добавляю тише.

- Это еще что значит? - батя все же садится на стул и внимательно на меня смотрит. А мне до непривычного сложно подобрать слова. Я даже не знаю, с чего лучше начать.

- Ну в общем... - вздыхаю я тяжело. - Блин, что-то я ссу говорить, - признаюсь я, барабаня пальцами по столу.

- Так, сын, хватит меня пугать. Что ты натворил на этот раз? Если это связано с криминалом, ты можешь мне все рассказать. Подумаем вместе, - говорит отец на полном серьезе. И весь его вид внушает мне доверие. Еще бы. Взрослый высокий молодой мужик далеко не хлипкого телосложения иного внушать и не может. Я иногда шучу, что если бы у нас сломалась стиральная машинка, стирать вещи можно было бы по старинке. Только вместо стиральной доски использовать прессак бати.

- Никакого криминала, - качаю я головой. Во многих ситуациях отец мог бы помочь, но конкретно в этой - никак.

- Долги? - продолжает гадать он.

- Не-не-не, - отрицательно качаю я головой.

- Наркотики? Я ведь говорил завязывать с травой! - хмурится батя.

- Не наркотики, пап. Хуже.

Отец морщится.

- П... проституция? - выдавливает он, а я неожиданно начинаю ржать.

- Пап, ну какая проституция, ты чего?! Можно подумать проституткой так легко стать. Там опыт нужен, а я далеко не ловелас! - смеюсь я.

- Тогда что? Не делай мне нервы, Саня, - не разделяет моего веселья батя. Да, действительно, пора прекращать его накручивать.

- Короче... - снова вздыхаю. - Пап, я, кажись, полугей.

Воцаряется гробовое молчание.

- Кто, прости? - переспрашивает отец, будто не расслышав.

- То есть этот... ну как его... - щелкаю пальцами, пытаясь вспомнить нужный термин. - Бисексуал, вот! Походу, я бисексуал.

Батя обессиленно откидывается на спинку стула, а я продолжаю говорить, пока хватает духа:

- Не думай, что я давно скрываю такое от тебя, сам-то до конца понял это только сегодня! - объясняю я поспешно. - Короче один поц на вписоне полез ко мне целоваться. И мне, знаешь, очень понравилось! Прям Очень! Ты же видел мои засосы на шее, так это он! Тот пацан, - выдаю я, на всякий случай оттягивая ворот водолазки и демонстрируя багровые пятна. - Потом он мне еще и отс...

- Молю, не все подробности, - хрипло просит батя, протягивая руку к мятой пачке с сигаретами.

- А, окей! Вот я подумал и короче... Походу он мне реально нравится! Но понял я это странно. Мы с ним сегодня нехило разосрались. В говнище. Он типа задел меня. Но я не лучше. Я вообще нахамил его родакам, как последняя подзаборная паскуда. Они правда гандоны. И поцу из-за меня походу влетит. И видимо его папаша, назвавший меня сбродом, был прав. И я действительно сброд. И полугей. И втюрился в чувака, который сказал к нему больше никогда не подходить. Насрал мне в душу, а я все равно хочу... Ну... Снова с ним встретиться, - выпаливаю я на одном дыхании и затихаю. Так, сейчас что-то будет? Или не будет? Терпение бати не безгранично, а я тот еще фрукт.

- Мне... - выдыхает батя. - Мне коньячку надо, - выдавливает он из себя. Я вскакиваю с табуретки и через полминуты перед отцом стопка и початая бутылка, которая пылится у нас в кухонном шкафчике уже год.

- Чего одна? Вторую тащи, - кивает батя на стопку. Слушаюсь и повинуюсь. Отец разливает коньяк, тут же залпом выпивает свою порцию, наливает вторую, закуривает сигарету и лишь затем подает голос:

- Родителям-то начерта хамил? Сколько раз повторять, что иногда следует промолчать. Самый умный, что ли? - вздыхает он, затягиваясь.

- Так они уроды, - оправдываюсь я.

- А ты пиздлявый. Молоко еще на губах не обсохло, чтобы на взрослых выебываться. Яйца курицу не учат, - бормочет батя.

- Так ты сам говорил, что возраст - не показатель! - напоминаю я.

- А еще я говорил, что молчание - золото! - парирует батя.

- Ну, пап...

- Не папкай.

Молчим. Бать, это единственное, за что зацепилось твое внимание?

- А что насчет моей полуголубизны? - скромно интересуюсь я. Отец тяжело вздыхает. Трет глаза пальцами, видимо пытаясь сосредоточиться, а затем выдает:

- Яблочко от яблони недалеко...

Приходит моя очередь опрокидывать стопку.

- Я тебя правильно понимаю? - уточняю я сипло.

- Правильней некуда, - кивает отец устало. - Я все думал, когда же у нас произойдет этот разговор, не рассчитывал только, что он окажется обоюдоострым. - Батя делает затяжку. - Я никогда от тебя не скрывал сложности наших отношений с твоей матерью. Мы были подростками, плохо осведомленными об элементарном предохранении. Сразу добавлю, что я рад тому, что у меня такой сын. Но не могу не заметить, что на тот период ни я, ни твоя мать не были готовы к такой ответственности, как ребенок. И мы не любили друг друга. Мы даже толком друг друга не знали. А тут хоп и свадьба. Естественно, я гулял. А она сидела с ребенком. Хреновый из меня был муж. И отец. Да и человеком на тот момент я был говенным. Тестостерон в крови бурлил, а семейная жизнь тяготила. Твоя мама знала о моих похождениях налево. Терпела. Когда уходила, сказала, что у нее тоже была интрижка. Но я сильно в этом сомневаюсь. Она занималась тобой. А я занимался собой, потому что был молод и туп. Всю жизнь придется нести этот крест, - батя выпивает вторую стопку. Выглядит печальным. Но я ничего не говорю. Не хочу прерывать исповедь отца.

- Я просил тебя не винить мать за уход и этому есть причина. Как я уже сказал, она знала о моих похождениях налево, но не знала, что я любитель сгонять и направо. Ее терпение лопнуло, когда она застала меня в постели с парнем. Была слишком шокирована. Я благодарен ей хотя бы за то, что она не рассказала ни своим, ни моим родителям. Собрала вещи одним днем и на второй - ее и след простыл. Да, она покинула тебя. Но покинула из-за меня. Да и кто не совершает ошибок? Я ей даже благодарен. Только ее уход заставил мои мозги встать на место. Я внезапно осознал, какая ответственность возложена на мои плечи. Взялся за учебу, сконцентрировал внимание на тебе. И посмотри, ты вырос человеком, которым я горжусь день ото дня! Только сегодня не горжусь, потому что нехер было грубить взрослым, - добавляет он, грустно улыбаясь.

Я в немом шоке.

Медленно перевариваю свалившуюся на меня информацию.

- Можно тоже курну? - спрашиваю я, находясь в определенной прострации.

- Кури, - милостиво разрешает батя. Выуживаю сигарету из его пачки. Прикуриваю от спички.

- Это что же получается, ты все это время с мужиками встречался? - задаю я вопрос, не скрывая удивления.

- И с женщинами тоже, вообще-то, - поправляет меня отец.

- Но не знакомил меня, ни с теми и ни с другими! - не скрываю я возмущения.

- Ну... - отец на мгновение отводит глаза. - Был один...

Пялюсь на него огромными пешками. Так, блядь! Что еще я упустил в своей жизни?!

- Да ты его наверное помнишь. Тезка твой. Саша Миронов. Я его Шуриком называл. Вспоминай!

Саш развелось, как собак нерезаных.

- Помнишь, вы еще вечно вставали по обе стороны от меня и заставляли загадывать желание?

И тут до меня доходит. Этого поца действительно помню. Папин «друг», который постоянно приходил к нам в гости. Приносил мне шоколадки и сок. Играл в шашки. Даже как-то потаскал меня на шее. А мне ведь тогда было уже десять лет. И я был пухлым. Не пушинка. Сейчас неожиданно вспоминаю, как этот Саша всегда очень внимательно наблюдал за отцом. Бегал за ним, исполнял любое желание. Еще он очень вкусно готовил. И пару раз даже забирал меня из школы. Милый парень.

- Вспомнил, - киваю я. - А что с ним стало? Почему вы расстались?

- Он хотел серьезных отношений. Съехаться. А как бы я объяснил тебе, почему твой отец спит в одной кровати с мужчиной?

Этот вопрос меня ввергает в ступор. Отец, заметив выражение моего лица, поспешно добавляет:

- Я не имею в виду, что в этом виноват ты!

- Но виноват я, - хмурюсь я.

- Нет. Виноват я, потому что зассал рассказать тебе правду, - батя наливает третью стопку.

- Вот как... - с одной стороны я чувствую невообразимое облегчение за то, что батя не собирается выгонять меня из дома или чмырить меня за ориентацию, с другой стороны - как-то неприятно осознавать, что встал на пути счастья своего любимого родителя.

- А потом еще кто-нибудь был? - спрашиваю я осторожно. - После Шурика?

- Не было. После него я решил вообще завязать с отношениями с людьми любого пола.

- Почему?

- Ну...

- Любил его?

- Ну...

- А сейчас любишь?!

Отец смотрит на меня с подозрением.

- Так, какого хера? Что за допрос?

- Так любишь или нет? - не отстаю я.

- Саня, девять лет прошло. О чем ты вообще говоришь?

- То есть любишь его уже девять лет? - поражаюсь я.

- Это в прошлом, - настаивает отец.

- Да. Только ты из-за этого прошлого целых девять лет хранишь целибат! И он был единственным, кого ты познакомил со мной! - кидаюсь я только что узнанными фактами.

- Мне тогда было двадцать семь, а ему двадцать. Я его изначально и всерьез-то не воспринимал, - разводит батя руками. - Думал, покажу сына, и парнишка сам отвалится, - смеется отец. - С остальными так и происходило. А показать было достаточно фотки. Что парням, что девушкам. Так что Саша мне запомнился, ибо он единственный, кто действительно испытывал ко мне сильные чувства. И единственный не только не испугался моего сына, но еще и подружился с ним. Он меня поразил. А я разбил ему сердце и не горжусь этим.

- А если бы вы встретились сейчас, ты бы с ним замутил? - продолжаю я допытываться до бати.

- Ты чего добиваешься? - вскидывает он брови. - Чем лезть в мое прошлое, расскажи-ка про свое настоящее. Что за пацан превратил моего сына в Горца?

- В кого? - недоумеваю я.

- Старый сериал. Я когда подростком был, фанател по нему. Горцы - это бессмертные. Но их бессмертие проявлялось, только если их насильственно убивали. Иначе они проживали жизнь и умирали от старости, как обычные смертные. Вот и ты такой же. Ходил себе натуралом и бед не знал. Ну, а потом... Тебя «насильственно убили».

Очень точное описание.

- А можно картошку? - начинаю я клянчить. Стресс ушел, аппетит вернулся, и я понимаю, насколько хочу жрать.

Отец, улыбаясь, ставит передо мной на доску сковородку. Вручает вилку. Второй вооружается сам.

- Вообще там в духовке еще курица. Но будет готова минут через двадцать, - говорит батя, цепляя кусок картошки.

- Мы и до нее доберемся, - улыбаюсь я, чувствую, как напряжение уходит и его место занимает эйфория облегчения. Как же хорошо, что у меня такой понимающий отец. И то, как мы с ним похожи не только внешне, но и внутренне.

- Давай не тяни. Вещай про свою очередную любовь всей жизни, - подгоняет меня батя. И я рассказываю все, начиная от закидонов Дитриха раскладывать ручки по парте, заканчивая его навыками в поцелуях. Но где-то на подкорке думаю совсем не о том. Александр Миронов, значит? Шурик? Надо бы его отыскать.