Это произошло внезапно, буквально полчаса назад, на двухполосном шоссе, рядом с чуть помятой серенькой Шеви, где до сих пор лежало прикрытое простыней тело. Никто не узнает теперь этого человека, да этого и не нужно вовсе, ведь у него, а вернее у нее не было совершенно никого, кто хотя бы при виде ее водительского удостоверения с категорией А – ахнул и пустил скупую слезу. Около нее толпилось больше врачей, нежели людей, пришедших на ее похороны.

— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь, — читал молитву низким голосом типичный угловатый священник во фраке, единственный на всем этом не очень веселом мероприятии.

Никто не придет на могилу, именуемую как: «Мария Хилл, 13.05.2002 — 20.04. 2024». Никто даже не посмотрит в сторону этого дешёвого гранитного надгробия, где нет ни лица, ни даже заезженных эпитафий. И так отныне будет всегда.

Так бы подумал практически каждый обыватель, ведь это довольно популярно в наше время – размышлять о смерти, как о черном безжизненном экране, где нет места чувствам, мыслям, времени. Они слишком увлеклись химией, позабыв о том, что теперь для них уж точно нет никакой надежды.

Но там, где оканчивается дорога, начинается тропинка. Она уводит вглубь леса, все дальше от цивилизации, прямиком к священному храму, где разрисованные туземцы поклоняются идолам и прыгают через большие костры. Они любезно принимают тебя в гости, а затем совершают ритуал, где твое бренное тело пускают по реке. И река эта уносит тебя далеко, за край мира, и там, где падает вода, поднимается душа. И она плывет, не по воде, но по течению, и течение это направленно вверх, к божественному.

Так случилось и с… а впрочем это имя уже не имеет никакого значения, ведь ее тело, тонкое тело уже давно плывет по Океану душ, было бы глупо давать одной из тысячи рыбёх определенное имя. Однако плывет на скрипящей лодочке тут один таинственный рыбак, который ищет ту самую золотую рыбку, что нет, не исполнит все самые заветные желания, но совершит нечто большее.

Раз. Незримое и физическое констеллируются в единое целое, оттенки души производят себе подобных.

Два. Великий поток направляет энергию души, чтобы провести ее через тысячи переплетений и вновь вернуться к изначальному моменту, образовав витиеватый уроборос жизнеобеспечения физического.

Три. Адаптация к существованию. Ощущение вибраций, чутье лёгкого и непринужденного, осязание горячего и гладкого. Язык мягко шипит, а глаза видят свет.

«Где это я?».

Она не ощущала ни боли, ни страха, а только неописуемое желание существовать, быть чем-то в этом мире, кем-то для кого-то. Ей казалось, что для неё теперь нет ничего лишнего, и только совершенство духа и чистота разума разливались по ее телу как кипящая от возбуждения кровь.

— Внедрение произошло успешно. Добро пожаловать, госпожа Абраксас.

Этот голос, возникший из ниоткуда, проникал не то, что в уши, физически, но в само сознание, голос… Хотя постойте, ей совершенно плевать на него, ведь когда сидишь в здоровенном мягком кресле, подходящем разве что герцогу, то невольно замечаешь все свои недостатки и преимущества, восхищаешься или жалуешься на свою неугодную жизнь, подарившую «конечно же плохую генетику». Но что делать, если твои руки лежат и не на коленях вовсе?

— Вы можете вопить. Если сумеете. И это не угроза.

И Абраксас – таково отныне ее имя – действительно закричала, когда узрела свои ноги куриными лапками. Огромными куриными лапищами. Хотя кричать – громко сказано для обозначения змеиного шипения. Она вскочила и принялась что-то судорожно искать, не обращая внимания на величественные стены с тканевыми дорогими обоями, отделанные извивающейся в таинственных символах лепниной; на темные каннелюры под таинственными, глядящими на тебя кариатидами человекоподобных образов; на невысокий круглый кессон, что прятал великолепные, сияющие при свете золотистых люстр фрески. Она спотыкалась о мебель с орнаментными узорами животных и глухой изящной резьбой, чуть ли не падая на практически зеркального блеска наливные полы, которые даже не цокали при соприкосновении лапы и глянца.

И только тогда, когда эта беспокойная душа в теле «чудовища» наткнулась на небольшой эркер, по бокам которого стояли обрамленные тяжелые зеркала, только тогда она, в конце концов, замерла. Перед ней стояло в ее понимании чудо, и совсем не чудесное, а, напротив, устрашающее и в каком-то смысле жалкое. Длинная змеиная голова в форме вопросительного знака вырастала из шеи, где кончались склизкие чешуйки и начинался торс, прикрытый разве что золотым ожерельем, а внизу корявыми линиями вырастали куриные лапы, толстые как бревно и когтистые.

— Давайте в последний раз поистерим, а потом уже начнём знакомиться.

Абраксас прошипела что-то, но совсем не от страха, а от злости. Кроме того, она не понимала, кто надоедает этими дурацкими изречениями, ведь рядом не было ни одного человека или хотя бы существа. Она хотела заговорить, но обнаружила, что не может этого сделать, ведь змеи... не умеют разговаривать.

— Вы, наверное, сейчас малость удивлены. Подойдите ко мне, пожалуйста.

Абраксас, оглядываясь по сторонам, послушно и осторожно прошла мимо упавших стульев с резными спинками, встала там, где ей велели, около здорового такого, витиеватого стола с ручками-бульдогами на ящиках, какие ставят только на ворота, и затаила дыхание. Образно говоря.

— Вот же я, смотрите.

Абраксас пригляделась, но ничего не увидела. Она почувствовала себя глупой, словно в упор не замечала своих очков, которые все это время лежали у нее перед носом. Кто вообще любит чувствовать себя дураком?

— Клетка, госпожа.

И до нее дошло. Среди старых наручных часов без чисел и стрелок и кучи и исписанного пергамента, среди перьев и чернил неведомых черных птиц она присмотрелась к клетке с маленькой золотой птичкой внутри. Это была необычная литая статуэтка с замком без замочной скважины и дна, торчащие вниз прутья служили ножками, а жердочка то и дело ходила туда-сюда как гиря огромных часов. Абраксас присмотрелась к птичке, которая как бы замерла во времени и продолжала указывать своим маленьким клювом на небольшую треугольную ручку вверху клетки.

— Пожалуйста, не трогайте мой клюв. Это неприятно.

Абраксас подняла руки, которые у нее по счастливой судьбе остались нетронутыми проклятием, будто оказалась поймана за чем-то непристойным – поеданием запасов холодильника в три часа ночи, например.

— Прошу меня простить, госпожа. Я не переношу прикосновений. Пожалуйста, поднимите клетку и посмотрите мне в глаза. Я покажу вам, как раскрыть свой голос.

Кажется, кое-кому такое предложение показалось странным. Ещё бы, когда с тобой разговаривают предметы, то тут точно что-то не так. Но если попадаешь в странный мир, где единственный репетитор – статуэтка, то выбора особо и не остаётся.

Когда Абраксас вгляделась в ее маленькие рубиновые глазки, голоса заполонили ее сознание как нарастающая буря, а в глазах потемнело, и на фоне этой тьмы пробегали видения – магические круги, олицетворяющие образы событий, которые практически невозможно было понять. Кроме двух – это смерть Марии Холл и рождение Абраксас. Стоило некоторых усилий, чтобы прийти в себя.

— Теперь вы знаете о вашей смерти. Смерти земной оболочки. Освобожденная от бремени душа медленно и верно плыла к своему единению, к Великому Котлу, где души всех существ объединяются в священное и бессмертное божество.

«Но эта железка помешала этому. Я, кажется, начинаю понимать» — подумала Абраксас и тут же подбежала к полупрозрачной раме с выложенной сверху мозаикой. Она увидела там, снаружи виды такие, что можно было замереть на целые минуты. Прямо перед ней летели тысячи, нет, миллионы темных и светлых сгустков, и они направлялись вниз, вдаль, по кругу, прямиком к точке, которая светилась ярче тысячи звезд. Эта самая точка притягивала к себе всех и становилась, казалось, с каждой секундой чуточку больше. Аметисты, индиго и пурпур, казалось, смешались, образовывая вокруг невероятного вида просторы, где висели в невесомости дома, дворцы, островки и конечно же сами души, которые покорно плыли в Потоке своей судьбы.

Абраксас напряглась и произвела небывалой силы всплеск, вопрос, заставивший трепетать величественные стены:

— Да что здесь происходит?!

Грозный и твердый голос как молния пронзил не только комнату, но, кажется, весь этот особняк, как богиня была в ярости, а такие очень опасны даже в состоянии покоя, как, например, водородная бомба.

Абраксас тут же опешила и посмотрела на свои руки, будто именно они даровали ей речь. Ее подобие, сравнимое больше с телепатией. Обрадованная возможностью излагать свои мысли, она тут же добавила уже тихим тоном:

— Раз, раз...  Проверка... Раз…

И тут же улыбнулась в силу своих возможностей – а на деле просто загремела языком. Она торжественной и уверенной походкой направилась к клетке, схватила ее и, силясь желанию погнуть ее тонкие блестящие прутья, прошипела:

— Говори, какого черта тебе нужно от меня, железка. Я тут пережила такие муки, такие боли, и уже смирилась даже, валяясь на этой проклятой дороге в окружении десятка голов, не способных мне помочь... А ты просто всё взяла и отменила! Чёртова культура отмены!

Абраксас оказалась неистовой в своем гневе. Ведь эта, казалось бы, примитивная говорящая «железка» есть deus ex machina, вопрос только в том, зачем было «возрождать» не героя, а невзрачную, никому ненужную личность? Разве что для того, чтобы использовать ее в своих целях. Ведь это, по сути, своеобразный вид некромантии, а некроманты специализируются не на воскрешении, но подчинении души. Мария Холл и при жизни-то терпеть не могла некрофилию, в отличии от тех, кто ласково поглаживал капот, заливая масло в двигатель своей «ласточки».

Итак, клетка не шевелилась. А впрочем, от нее другого и не ждёшь.

— Отвечай! — грозно повторила Абраксас.

— Если вы прекратите этот моветон, госпожа, то с радостью.

Она поставила клетку на место, уселась на мягкое и тут же обнаружила удивительную способность смотреть на все триста шестьдесят, не сворачивая при этом шеи.

— Так-то лучше. Я даже дар речи потеряла из-за этого вопля, — Ее “госпожа” начала шипеть. — Однако я хочу поскорее ответить на ваши вопросы, чтобы не потерять еще одну клетку в ваших таких… сильных объятиях.

— Еще одну?

— Да, еще одну. Таких немного осталось, — в голосе птички проявилось явное презрение, какое бывает у скряг, заглядывающих по субботам в своей сейф, где лежит лишь пара звонких до боли монет. — Но это не имеет значения. Вы ведь хотели ответов. Я их дам.

Абраксас по привычке хотела положить ногу на ногу, однако потерпела фиаско. Забавное и очень нелепое. Это было сродни тому, как лыжник попытался бы станцевать фокстрот.

— Я выловила вас из Океана лишь потому, что ваша душа особенная. Но не думайте, что вы избранная, это разные вещи. Вы, наверное, заметили, что я называла вас Абраксас, именем бога. Но вы не есть Он, госпожа это его воплощение целостности, баланса противоположностей. Ваша жизнь это гармония, ваш голос тверд, а глаза видят вещи такими, какие они есть. Ваша душа не чиста как крыло ангела, не черна как непроглядная бездна, она полноценна и невероятна в своей игре красок черного и белого.

Абраксас тут же встрепенулась и как-то неуверенно и тихо спросила:

— Погоди, а откуда ты обо мне…

— Я вижу вашу душу. И я могу ее прочитать. Не переживайте, ничего конкретного там нет, только образы. Прекрасные образы.

Клетка самопроизвольно отворилась, и замочек на дверце спал. Кажется, кое-кто открылся.

— Но почему тогда я... такая? — Абраксас осмотрела себя, как бы указывая на свое не самое приятное обличие. И неимоверный стыд, который она испытывала из-за открытой груди. — Это твои проделки, да?

— Не мои. Эфемерный материал сделал вас такой. Ваше физическое тело есть олицетворение вашей души. Вы выглядите как Абраксас, но в противоположность Ему – божественному существу с головой петуха и змеиными ногами, ибо вы отражаете и свою феминность, а следовательно должны быть противоположной, но с сохранением «ингредиентов».

— Да уж, как толерантно, — прошипела та и поднялась. — Как мне хоть звать-то тебя?

Птичка повременила с ответом, не желая выдавать свою сущность. Ведь если она расскажет имя своего бога, то непременно поведает и о себе. Многое.

— Зовите меня Колибри, госпожа. В конце концов, так я и выгляжу. Меня все так называют.

— Ага, значит так, Колибри, перед тем, как мы пойдем, ты объяснишь мне, зачем тебе понадобилась такая душа, как у меня, а еще перестанешь называть меня госпожой.

Колибри молчала, но теперь по-другому. Не как загадочная вещица из таинственной библиотеки, но как существо с настоящей душой. Ее молчание являлось блистательной и трогательной эмоцией, какую могут изобразить только самые талантливые актеры. Она задребезжала по столешнице:

— Ваша душа мне нужна лишь затем, чтобы вы могли выполнить одну мою просьбу. Вы знаете о том, что я способна вылавливать из Океана людские души, ведь мне уготована роль Удильщицы, но мне не под силу влиять на них. Я прошу вас, моя госпожа, станьте для них той, кто приведет их к правильному пути, кто станет для них богиней и покажет свет. Я знаю, что многого прошу, но это и правда необходимо.

Если бы Абраксас могла, то обязательно покраснела бы. Но взамен этому она извилась в узел и закрыла свои глаза. Так выглядела робкое сочетание холодного змеиного тела и человеческого сердца.

— Это все очень неожиданно для меня, — сказала она, вроде как, беспристрастно, однако человеческие пальцы все же мялись о друг друга, как котята с кошкой, и выдавали в ней беспокойство, какое бывает у студенток перед сессиями, которым приходилось этих самых котят оставлять дома наедине с соседским псом. — Я ведь не отличаюсь каким-то особым понимаем людей, потому что отталкиваю их. А с такой внешностью и подавно, чего уж там. Но если необходимо хотя бы попытаться дать людям что-то хорошее, то я попытаюсь.

Абраксас встала, взяла Колибри за рукоятку и понесла к стальной входной двери с расписными узорами на темном сплаве. Дверь со скрипом отворилась. Именно столько времени молчала птичка, чтобы потом самым волшебным образом запеть:

— Госпожа, я рада, что выбрала вашу душу. Я наделю вас полномочиями управлять домом – вы будете как настоящая хозяйка здесь.

— Хозяйка? — изумилась Абраксас настолько, насколько своими чешуйками смогла выразить изумление. Внезапная сила, власть одурманивает.

Колибри не ответила, она засветилась ярким пламенем и рассеяла тьму раскинувшихся перед ними коридоров. Теперь она знала, что вся ее судьба находится в руке той, кто не боится правды, и подобно всем тем душам Океана покорно принимала свою участь, какую бы комнату Абраксас не отворила.