Возвращаюсь в комнату, стягивая по пути толстовку, и швыряю на спинку дивана. В заднем кармане джинсов нахожу медиатор. Плюхаюсь на диван и подвигаю панду.

— А ну-ка на фиг с пляжа, плюшевый.

Перегнувшись через подлокотник дивана, цепляю шнур усилителя к гитаре. Стараюсь не смотреть на руки, но смотрю, в душе не зная, как такое могло случиться со мной. Правое запястье украшает браслет из множества переплетённых цепочек с подвесками, левое — алая инициальная нить, с нанизанными серебряными бусинами. На обеих руках, так и незаконченные татуировки, вечно скрытые под рукавами ото всех — отвратительный лик моих демонов...

Отбросив опасные мысли, зарываю их на индейском кладбище в уголке своего сознания. Не очень люблю играть дома. Точнее я люблю играть везде и всегда, но дома я рискую нарваться на соседей. Они, как можно догадаться, не прыгают от радости, соседствуя с гитаристкой.

Сосредотачиваюсь, крепче впиваясь пальцами в гриф, зажимаю лады и касаюсь медиатором натянутых струн. Сначала нежно, осторожно, один аккорд, словно спрашивая: «Что ты хочешь сыграть сегодня?». Слушая, как волнами расходится звук, я угадываю её настроение. Мне так нравится, как искажается металлический звук «дж, дж, дж», — так звучит низкий перегруз, дисторшн, волнуясь, он имеет минорные нотки, значит, гитара сегодня настроена на лирический лад, и к этому стоит прислушаться. Повторяю этот аккорд и следом снимаю ещё пару, и обыгрываю их — так получаются мелодичные гитарные риффы, а это уже музыка. И всегда слушаю, как гитара относится к сочетаниям, какие ноты пленяют её, а какие она отвергает. Очень важно слушать гитару. Особенно, когда ты в поиске: ищешь себя, свежий звук или создаёшь новую композицию.

Моя гитара — веретено, а я мастерица, плетущая переливчатую мелодию. Музыка — живая материя, она должна быть живой, бесконечно живой — бессмертной. Играя, ткёшь полотно, связывая особые нити из глубин своей души, с нитями в душе слушателя. Первый слушатель — я сама. Вот отчего так важна гармония музыканта с гитарой, она любит, чтобы ей внимали, и тогда музыка превращается в полотно между миром внутренним и внешним. Ты вплетаешь себя в это полотно, всё вокруг и внутри, мысли и голос, строишь бридж — мост от музыканта к слушателю.

Правда, я не умею петь. Даже будучи ведущей гитаристкой «ДиП», я была автором партий и стихов, но не была ни лидером, ни солисткой. Миша тоже не хотел вставать у штурвала — это та, ещё головная боль, ведь для всех этих господ продюсеров браться за рок — самоубийство. Про альт-рок и речи нет. Впрочем, мы не особо печалимся на сей счёт, у нас с мейнстримом отношения исключительно взаимные — нам друг на друга строго наплевать. Потому мы были сами себе продюсерами, но вся организационная муть, в таком случае, ложится на плечи лидера группы. Изначально задумывалось, что солистом будет Миша, но оказалось, что ему в плане вокала косолапый тёзка на ухо наступил. Потому лидером и солистом был Сэм — он же Мишин одноклассник Сёма Звягинцев. Знаете поговорку, рыба гниёт с головы? Вот с него-то всё и начало рушиться.

Незадолго до выпускного в школе, «ДиП» обвинили в плагиате. Я сначала даже значения этому не придала. Наша группа малоизвестная, и относиться всерьёз к столь сомнительному обвинению от ещё более безвестной подростковой группы... Не смешите меня. Нет, я, конечно, прослушала, сравнила — плагиат на лицо, но точно не с нашей стороны. Чуть погодя, когда мы с Мишаней только-только свели музыку новой композиций, все партии, вокал, довели до идеального звучания, я едва ли не на следующий день слышу эту песню со сцены клуба «155 децибел». Причём официально её ещё не было, мы даже на сайте её не разместили, хотели сначала всем в группе показать результат. А песня, тем временем, каким-то чудотворным образом раскачивала «Децибелы» и гуляла в сети под флагом другого исполнителя! Никто естественно не признался, что участвует параллельно в ещё одном коллективе и сливает музыку, но когда начался разлад, и ребром встал вопрос о распаде, так, как не все планировали двигаться дальше по музыкальному течению после выпуска, Сэм переметнулся в ту самую группу — в ту, которой сливал мою музыку! Мои песни, творения, так ревностно хранимые в моей тёмной душе, а явившись на свет, маленьким чудом человеческого дара таланта, из крохотных искорок, частичек, были елейно взращённые мною в живую материю! Да что тут, вообще, говорить — это моя музыка, и её, на хрен, украли у меня!

Эта мысль молниеносно разжигает сильнейшую ярость. Я зажмуриваюсь и едва не срываю струны — резко снимаю аккорд за аккордом, громко, решительно, ровно настолько, чтобы сжечь ярость внутри о вибрации струн. Меня качает на волнах, струны кричат запальчивую мелодию...

А я застряла где-то посередине.

Между адом и раем. В проклятом промежутке лимба при жизни.

Отчаянный стук по батареям — соседка бесится.

Путаюсь... в сетях ловушки, которую сама себе сплела и путаюсь, спотыкаюсь на пол-такта. Маленький медиатор выскакивает из руки, пальцы, по инерции пролетают по жёстким струнам, руку пронзает боль. Ожог остывает в осеннем полуденном воздухе, проникающем в студию, сквозь колышущиеся шторы.

Нет, сегодня ничего не получится, я слишком не в ладу с собой. Снимаю гитару, и убираю в чехол.

Ничего не получится. Всё это юношеский максимализм. Можно подумать кто-то слышит этот рупор! Да всем начхать на кучку желторотых недорокеров! «Ну, рычат чё-то в микрофон, ну, грохочут инструменты, ну и чё?» Вот только не в нас проблема, это не мы сложно плетём, это массы туго соображают. Впрочем, с массами, у нас отношения такие же, как и с мейнстримом.

Имеющий уши — услышит. Но порой забываешь, зачем ты это делаешь.