Она молчит.
Неделю, сменяет следующая, превращаясь в вереницу времени, а Инна даже не пыталась мне звонить.

Она молчит.
Молчит!
Но именно это и сводит с ума, может, у меня паранойя, а может - нет, но чувствую, что у Инны найдётся для меня козырь в рукаве.

Две недели до Нового года, а я все ещё далека от идеала. И если я, мой разум, и организм, признали когнитивную терапию самой адекватной при быстроциркулирующем биполярном расстройстве и пограничном расстройстве личности, то какова будет реакция на гипноз, предугадать сложно.

Но всё это кажется не со мной.

― Что ж, а теперь давай приступим, ― серые глаза цепко ловят мои. ― Я применю поэтапный, так называемый, фракционный гипноз. Я буду последовательно вводить тебя в сон, а затем выведу из сна. При этом на каждом этапе погружения в сонное состояние, я буду уточнять, какие ощущения ты испытываешь, и использую эту информацию на последующем этапе. Метод хорош для тех, кто подсознательно сопротивляется внушению. Это безопасно, просто расслабься до ощущения приятного покоя. Ты совсем ненадолго отлучишься от окружения, возможно после ты будешь немного дезориентирована, но это временно, через пятнадцать минут всё пройдёт, ― его жесты и голос стали мягче, размереннее. ― Расслабься. Дыши ровно, внимательно слушай мой голос, постарайся максимально расслабиться и очистить сознание. В глазах станет темнеть, ты почувствуешь тяжесть, но дыхание будет лёгким и ровным, мой голос плавно становится фоном, ты почувствуешь обволакивающее тепло, - он приподнимает раскрытую ладонь немного выше уровня глаз. - Сосредоточься в центре ладони, не отвлекаясь ни на какие мысли. Через несколько минут ты погрузишься в сон, и будешь слышать только мой голос. Твои веки тяжелеют.

Я, кажется, чувствую поток тепла исходящий от ладони. Это малость напрягло, следом ощущаю утомление, хочу закрыть глаза.

― Тебе трудно сопротивляться желанию спать. Желание спать нарастает. Как ощущения?

- Дышать тяжеловато.

- Веки тяжелеют всё больше и больше. Дыхание спокойное, размеренное. Ты не можешь сопротивляться всё нарастающему желанию спать. Помни, что всё, что ты увидишь, это только образы, и тебе ничего не угрожает. Сейчас я досчитаю до десяти, и ты заснёшь. Один. Веки тяжелеют. Сонливость усиливается. Два. Ты будешь спать, и слышать мой голос. Три. Желание спать растёт, - голос дока, пространство, воздух, даже стрелки часов, кажется, замедляются и становятся эхом. - Четыре. Ты расслабляешься. Сонливость нарастает. Как себя чувствуешь?

- Как амёба в желе...

- Пять. Веки тяжелые, мышцы расслаблены. Шесть. Ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь. Семь. Сонливость нарастает все сильнее. Восемь. Ты не можешь сопротивляться желанию спать. Подумай о том месте, которое тебе снится, - я растекаюсь в кресле, слышу гул, свет просачивается сквозь веки, проваливаюсь, чёрт, я кажется под кайфом...

- Девять. Ты засыпаешь. Засыпаешь. Засыпаешь... Десять. Ты спишь... Виктория.

Сизый смог витает перед взором смешивая краски. Свет просачивается сквозь поволоку, звуча, как далёкий хрустальный колокольчик:

- Раз, два
Это не только слова
Три, четыре
Меня нету в этом мире
Пять, шесть
У меня для вас весть...

«Что ты видишь?» - вторгается размытый, эхообразный голос, заставляя сизый святящийся смог содрогнуться. Хрустальный голосок, приближается, как резвый ручеёк.

- Семь, восемь
Как наступит осень
Девять, десять
Он нас всех повесит...

Мерцая, морок рассеивается, и мне предстаёт белый холл, слегка искажаясь и плывя перед глазами. Всё будто в старом фильме. Холл, залитый солнцем, перила лестницы бликуют в лучах. Спускаясь по лестнице, считаю ступени считалочкой. Я бегу по лестнице вниз. Очень солнечно. Очень тепло.

«Тебе уютно?»

Маленький восторг трепещет внутри, словно предвкушение чего-то...

«Узнаёшь это место?»

Да, я дома. Бегу вприпрыжку через холл, из кухни пахнет маминым любимым чаем и специями. Я зову маму, но она не отзывается. Забегаю на кухню, и теряюсь...
Она сидит за столом, плачет, уронив голову на ладони.

«Ты знаешь, почему мама плачет?

Она в последнее время часто плачет. Думаю, она скучает. У папы концерты, он уехал. Мама меня видит и смахивает слёзы, улыбается, как ни в чём не бывало. У неё красивая улыбка, папа говорит, как у ангела. Когда она улыбается, становится тепло внутри...

«Что говорит мама?»

Спрашивает: «Что вы будете на завтрак?» На кухню кто-то заходит, говорит: «Всем доброго утра». У него седые волосы.
Меня бросает в снег. Я падаю на колени, в свете фонаря снег искрится синим...
Рвётся бумага, листы горят в пальцах. Говорит: «В следующий раз, гореть будешь ты».

«Нет. Что это? Что ты видишь?»

Холодно, у меня руки онемели. За ворот проникает ветер, я дрожу и зубы стучат. Мне страшно.

«Ничего не бойся, ты в безопасности».

Чёрная птица в руках и кровь на снегу. Тишина во дворе, и только хруст снега за спиной, но эхо его голоса звенит в ушах. Тёмные ботинки медленно выступают из-за спины. Я проклинаю его по-индейски, а он лишь усмехается: «Что ты там бормочешь?»

«Кто он?»

Он говорит: «Ты так на неё похожа».

«Виктория, кто это? Ты видишь его лицо?»

Мне нельзя на него смотреть.

«Почему?»

Он не разрешает. Это против правил, если посмотрю, кто-нибудь умрёт.

«Кто-то знает о том, что он сейчас с тобой?»

Нет.

«Ты боишься его?»

Да.

«Тебе нечего бояться, тебе ничего не угрожает. Вернись в место из своего сна, на кухню к маме...»

Я бегу, но снег сливается под ногами. Так темно вокруг. Оборачиваюсь, но никого не вижу. Моё дыхание замерзает на воздухе. Холодно, но в груди всё горит.

«На счёт три ты проснёшься»

Он впереди, прямо посреди тропинки, мне больше не скрыться. Я устала, лёгкие горят. Он смеётся, подкидывая шарик на ладони, и кричит мне: «Глупая! Думала, не догоню?» Он совсем близко, я не могу больше бежать. Бьёт меня по лицу, я падаю в сугроб, ударяясь головой об дерево. Кричу, но мой рот зажат. Снег засыпается за шиворот и обжигает кожу, царапает до крови. Чёрные перчатки пахнут едким цитрусом. Треск ткани...

«РАЗ. Ты чувствуешь прилив сил».

Мои уши пронзает дикий вопль, то ли плачь, то ли визг. Снег холодный, он кусает и горит на коже. Огни в темноте, всё кружится и вспыхивает перед глазами. Сильная боль из огня внизу живота...

«ДВА! Ты постепенно просыпаешься»

Холодно и страшно, просто дикий страх, и этот крик мой - это я кричу, и слёзы душат. Ничего не вижу, только красные вспышки во тьме, яркие мощные вспышки в глазах. Мне плохо, всё кружится, он говорит мне прямо в ухо: «Кричи! Никто тебя не услышит...»

«ТРИ! Просыпайся...»

Огни в темноте. Испуганное лицо белее мела. И седые волосы сливаются со снегом. Парень с серебристыми волосами ругается сквозь слёзы, качает меня на руках. Кровь на снегу, на бледном лице. Огней всё больше и больше, они как светлячки танцуют во тьме меж деревьев туда сюда. Силуэты в огнях...

― Ты проснулась.

Открываю глаза, и мне кажется, что всё стремительно падает вниз - настолько я затуманена. Ничего не могу ясно расслышать, но отчетливо вижу бледность лица Гетмана, и то, как он настороженно смотрит на меня. На полу лежат раскрытые книги, их листы двигаются, продолжая перелистываться. Множество бумаг разбросано. Ручки с карандашами рассыпаны по столу и полу. Точно, я просто дезориентирована. Док предупреждал. Но нет, я сижу на полу среди бумаг и книг, а Гетман передо мной на одном колене. Он быстро спрашивает:

― Ты в порядке?

― Я не знаю...

Правда не знаю, я вовсе не чувствую порядка, напротив, что-то волчком вертится внутри.

― Хорошо... ― говорит он осторожно. ― Теперь закрой глаза, успокойся и восстанови дыхание.

― Что пошло не так? Кто он такой?

Разум слишком потрёпан, пазл распадается буквально на глазах, я хочу успеть собрать все детали, но картина рассыпается.

― Спокойно, Вика, ― убеждает док, сидя на полу напротив. ― Дыши ровно, по вдоху за раз. По одному вдоху за раз. Считай, я буду считать с тобой.

Моё лицо в слезах, я, кажется, всё ещё не могу их остановить. Поднявшись на ноги, полностью поглощена книгой в белом переплёте, а где-то на отшибе сознания, в облаке тьмы, руки в чёрных перчатках сминают страницы.

― Что это такое?

― Хочешь посмотреть? Хорошо, но сначала успокойся.

Я не слышу мужчину, подходя к столу, беру в руки книгу. Прежде чем открываю жёсткий переплёт, примечаю, его не целостность. Пальцы, будто сами собой, листают страницы, пока глаза не находят искомое. Я читаю и застываю...

«20 сентября.
Утром мама плакала на кухне. Даже Ренат заметил. Наверное, потому что скучает, папа уехал, у него тур. Но к моему дню рождения обещал приехать...»

Переворачиваю лист, но середина блокнота варварски выдрана, а остальные страницы пустые.

― Что это такое, я вела дневник в детстве? ― Гетман успевает лишь кивнуть, неотрывно наблюдая. А моя голова, кажется, вот-вот расколется от череды вопросов. ― Откуда он у вас?

Гетман обходит стол и усаживается на край, в пол-оборота ко мне.

- Я был одним из тех специалистов, что работали с тобой на протяжении восьми месяцев с февраля по август, - говорит док, весьма хмуро смотря на дневник в моих руках. - А затем у тебя внезапно случился срыв, практически на пустом месте, ведь ты шла на поправку... - замолчав, он оборвал окончание фразы, оставляя недосказанность, но взгляд, застряв на моих татуировках, поставил точку в его словах. - Твои родители, так и не сумели внятно объяснить, что стряслось, а...

- А потом отец меня увёз, - перебила, ухватив совершенно иную мысль, спеша её озвучить, в страхе, что она может испариться. - А Ренат... Кто это? Я знаю это имя, оно крутится на языке, но кто он?

― Ты его помнишь?

― Нет.

― Можешь описать его?

Чёртовы слёзы не иссыхают, стекая потокам по щекам, я лишь наспех стираю их ладонями. Я совершенно сбита с толку, еле дышу, и ужасно сложно сосредоточиться.

― Молодой, может, лет шестнадцати, а может, и старше, трудно понять, но волосы длинные и седые. Глаза чёрные, и... голос - у него очень плавный, спокойный голос.

― Он похож на голос, который тебе угрожал?

― Я... не знаю. Что это было? Меня словно бросало из одного события в другое. И страницы вырваны. Кто-то вырывал страницы, вырывал, а затем... сжигал.

В руках, облачённых в черные перчатки загорается зажигалка. Он поджигает комок из вырванных, смятых страниц и озаряет темноту. И тут я начинаю понимать, вижу хронологию этих событий, годом длинной. Всё началось, когда мне было восемь.

Он приходил с наступлением ночи. Во снах. Я не знала, что это не сон. Пока не увидела его средь бела дня...

― Просёлочная дорога к лесу - вот, где я бежала. Это неподалёку от дома. Меня искали...

― Вик, всё постепенно, не торопись. ― Гетман, жестом велит мне присесть. ― В этом была ошибка терапевта в прошлый раз, он хотел добиться прогресса быстро.

― Это как-то связанно с тем, что я... сделала с птицей. Я не хотела.

― Боюсь, и это тоже.

― Это не он... не он со мной это сделал. Не Ренат. Так, кто он?

― На сколько мне известно, твой сводный брат. И очень хорошо, что ты сходу сумела отделить образы. Ренат тебя нашёл, но об этом позже. А сейчас могу я задать тебе вопрос?

Я могу лишь безропотно кивнуть, и потрясение замораживает изнутри, прежде чем док спрашивает:

― Ты понимаешь, что произошло девять лет назад?

Понимаю, сейчас это кристально ясно, не понимаю лишь, как такое могло произойти. Мне не было и девяти, я, чёрт побери, была ребёнком! Что за больной ублюдок мог сделать такое с ребёнком?

До боли знакомое чувство грязной лужи было бы уместным сейчас, как никогда прежде. Но я окостенела. Просто облили чувства лидокаином. Впервые за всю свою жизнь, в которой бесчувствие было моей заветной мечтой, я по-настоящему ощущала себя в плоской реальности. Я замерзаю в этой односложности, и застывают эмоции на нулях. Всегда знала, что облажалась, и по уши в дерьме. Но это... это полный шиздец.

― Мы можем закончить на сегодня? ― я едва ли могу слышать свой голос. Подташнивает, я реально отчаянно нуждаюсь в очищении, мне срочно нужно смыть это, иначе задохнусь от слоя грязи. Грязь задушит меня. Фак! Как это могло сучиться со мной?!

― Уверена? ― сомневается Гетман, но я упорно молу. Мне нужно пространство, и ящик чего покрепче.

― Ладно, поезжай домой и отдохни. Я впишу тебе «Ксанакс». И не забывай, про «Литий». Чуть позже, подберу тебе стабилизатор поэффективнее, но мне нужны все результаты диагностики.

Док говорит что-то ещё, я механически киваю, но он и сам видит, что мне нужно время переварить всё это дерьмо.

Стало ли мне легче? Не знаю. Я в абсолютной прострации, буквально вдавлена в грязь, как в тот грязный снег и, кажется, мне этого не вынести. Но разбираться с этим прямо сейчас просто нет сил.

Забирая рецепт на «Ксанакс», я задеваю пальцы мужчины, но ничего не происходит. Смотрю на него явно диковато и потрясённо.

- Сработало, - кивает мужчина, и выдыхает, будто с облегчением. Закрывает ладонью глаза. Гетман, словно хирург после сложной операции. Успешной операции.
Если бы это случилось в любой другой момент, я бы прыгала как дурочка от радости до потолка. Но я могу лишь дышать и передвигать свои ноги.

― Вика, ― окликает Гетман уже у порога кабинета. ― Я жду тебя завтра, в это же время.

Я уезжаю из его офиса, едва ли помня как заводила машину, и сколько было время. И ощутила себя живым человеком, в ясном сознании только под тугими струями горячего душа. Обхватываю колени, а напор воды вонзается в основание шеи и стекает по спине. Я не могу очиститься, и кадры не тускнеют, темнота будто плёнка в кислоте, всё проявляется и проявляется. Чётче, ярче, ужаснее... Я не вынесу этого. Я не вынесу этого. Не вынесу этого.

Всё крутится в голове, и лучше бы я не знала. Отпиваю из бутылки тёплую водку, но даже она, я уверенна, не столь омерзительна на вкус, как мой поцелуй. Хочу закричать, но губы словно примёрзли друг к другу. Со стуком ставлю горькую на эмалированное белое дно ванны, мокрой дрожащей рукой тянусь к джинсам на полу. Достаю пачку, прикуриваю; дым смешивается с кубами пара, обволакивая светло-зелёные стены. Дым, дым, дым... - он не утешает, вызывая только мысли об асфиксии и опухоли мозга. Из целой планеты наполненной больными людьми, что день и ночь бодрятся за крохи ускользающей жизни, я - убийца своей же плоти, какого-то чёрта остаюсь чувствовать грунт под ногами, хотя по сути и ногтя ломанного не стою, и знать не знаю на «х» я, вообще, есть. Хочу взять наждачку и отодрать от себя эту скверну, просто сшоркать до крови, до мяса, в конце концов чувство, что с меня сдирают кожу заживо, одолевает и так. Вивисекция, натуральное вскрытие живого тела, растерзание на части плоти, полной жизни. Сраные демоны заливаясь диким хохотом, с дьявольским блеском в глазах, линчуют мою тушу. Каждая грань ненависти к самой себе, прошла по спектру на своё место. Всё на своих местах. Я ненавижу это испорченное уродское тело. Всегда, казалось, что оно чужое. Всегда. Хотя мне с ранних лет все твердили, что я, чёрт, красавица, а меня воротило, от всей этой дутой лести, воротило от самой себя. Ну, теперь-то ясно, где собака зарыта. Легче ли от этого? Я не знаю. Ненавидела испытывать эту тупую жалость к себе, но мне всегда было чертовки себя жаль. Я правда думала, что у меня нет права себя жалеть, правда, считала, что во всём виновата сама. Но видимо есть вещи, в которых мы не виноваты. Они просто происходят.

Вполне естественно, что я выросла такой ужасно испорченной. Но кто, пережив подобное, может остаться нормальным человеком?

Нет. Долбаного. Чуда.
Инна была права - это долгий процесс интеграции. Невозможно по щелчку исцелиться, если всю жизнь ты питала в себе одну только чернь.

Инна... Чёрт возьми! Девять лет она терпела ненависть, своего же ребёнка, хотя в том, что случилось, нет её вины.

Шарик, оранжевый шарик...
Мандарин!
С февраля по август, сказал Гетман!
Новогодние праздники! Это случилось на следующий день после Рождества! Седьмое января мы отмечали дома все вместе. Восьмого, Костя с Инной и Раевские, решили встретятся с друзьями, просто развеяться, провести вечер в дружеской компании. Нас с Мишей оставили под присмотром Коляна! Почему я оказалась на улице, в нашем дворе? Одна!

Чёрт, я должна вспомнить!
Отмотать плёнку! Давай же!

Раньше...
Раньше...
Раньше Колян частенько оставался с нами. Ему было четырнадцать, но у него вполне получалось за нами с Мишей присматривать. Мы извечно донимали Коляна, когда становилось скучно, особого энтузиазма он не испытывал, однако ему всегда удавалась нас занять. Он тушил свет в комнате, брал фонарик... Театр теней, у него здорово выходили эти штуки. Мы обожали, когда он устраивал целые представления на стене, одними лишь руками.

Но что случилось потом, как я оказалась в саду? Дыры, просто какие-то Марианские впадины в памяти. И мне так сложно, так не привычно от просветов во тьме сознания, будто закопчённое стекло протёрли, но лишь местами. Я смотрю в эти крохотные оконца, и мне предстаёт чужая жизнь. Просто, я определённо не была такой. Вот почему мне, видать, ставили диссоциативное расстройство, раздвоение личности. Похоже, это ни только я никого не узнавала, но и меня не признали. Я стала, словно бы... другой. В детстве, там за чертой тьмы, я была совершенно странным ребёнком, с каким-то абсолютно отличным мировосприятием, но такой я не была. Да, замкнутой, но доброй, смышлёной, у меня была очень хорошая память, я схватывала на лету. Вероятно, одарена от рождения, и, возможно, меня ожидало прекрасное светлое будущее. Но я родилась дважды. Второй раз, я зародилась во тьме. Что-то сломалось внутри, и маленькая девочка умерла где-то там, в грязном снегу.

Демоны хором шепчут мне: «Близко...»

Что близко?

Не знаю, но чувствую, что это не всё. Во всём, что случилось, было гораздо больше, чем мне известно. Кто этот монстр? Откуда у меня брат? Куда он исчез? Никто не говорит о нём, словно его никогда и не было. Но он был, он жил с нами под одной крышей, по соседству с... Не может быть, чтобы Миша и, уж тем более, Колян, не знали его.

Отец.
Костя знал, что случилось! Знал! Не мог не знать! Так чего он добивался от Инны? Что она скрывает?
Во мне к несчастью суточная доза лития, таблетка «Ксанакса» и поллитра водки. Не представляю, почему я ещё жива, но допросы - точно не то, чем я хочу заниматься. В конце концов, я всё это могу вспомнить и сама, если постараюсь. Хочу ли я это знать? Кажется, факт насилия в грёбаные восемь ничто уже не сможет затмить по степени дерьма. Ты можешь освободиться от пут. Но следы останутся. Глубже плоти.

«Близко...»
И будто врезало током. Если они не ошиблись? Если то, что поделило жизнь пополам, в самом деле, диссоциация? Пища ей была дана, уровень стресса, очевидно зашкалил, пуще металлоискателя над бомбой. И она рванула. Что если я вспомню? Вернее... не забуду ли я... Вернее, не поменяемся ли мы обратно?

Становится дико крипово. Нет, я несу бред. Полнейший маразм. Но это не так. Если диссоциация не ошибка... Но Гетман никогда не говорил об этом. Даже не упоминал! Мне срочно нужен доктор. Или я всего лишь, следую какой-то бредовой идее, но стало вдруг ужасно страшно потерять себя. Почему? Да я же ничто, в таком случае, больной глюк, паразит. Но ведь и у меня есть свой путь, любимое дело и люди, которые дороги. Так кто же я? И не исчезну ли уже на рассвете?
Жутко, ведь я была свидетелем подобного. У одного типа в клинике была перманентная потеря памяти. Оказалось, что транзитная, временная. Мы общались больше месяца, а когда память к нему вернулась, он меня не узнал. Вообще всё, что было до потери, выпало из памяти. Месяц жизни. А тут девять лет... Девять кругов ада, но, мать твою, моих кругов, моего ада!

Доползаю до дивана, заворачиваюсь в одеяло с головой, будто бы оно может меня согреть. Но оно не может. Ледяной осколок внутри ничто не заставит растаять, он, кажется, вечно будет ранить острыми краями.

Лежу без сна и понимаю, как сильно я облажалась. Вся жизнь ошибка.

Чёрт, как я собираюсь смотреть в глаза Инне? Почему такой осадок остался? Откуда, вообще, взялось во мне это море красной ртути по отношению к ней? Да, она всегда держалась со мной особняком, с «первой» нашей встречи я ощутила нерушимый барьер между нами. Но ведь Инна не виновата! Никто из нас! Может, только я сама. Но и я искренне верила, что его не существует, что он - только сон. Почему, вообще, я была столь в этом убеждена? Глупой, я вроде не была...
Не понимаю. Всё это какая-то ошибка. Что я, чёрт возьми, у гинеколога никогда не была? Никто никогда и словом не обмолвился, уличая во лжи, когда я спокойно и уверенно отвечала на вопрос: «Живёте ли вы половой жизнью?» - «Нет». Никто никогда и не думал проверять этот факт. Или всё это какой-то бред? Подлог памяти? Может, я всё это выдумала, пряча муку вины за преступление против татума, самолично предала себя вире, придумала месть за убийство и сама поверила в свою ложь? А затем отреклась от неё, позабыв, как страшный сон, и он растаял, точно призрачная Полярия.

Невыносимо. Мириад вопросов и ни единого ответа. А дальше? Что мне делать с этим, даже если я получу ответы на все свои вопросы, это ни черта не изменит. Как мне двигаться дальше по жизни с таким багажом? Я ведь даже не для себя хотела освободиться, мне казалось... я, чёрт возьми, правда, верила, что всё могу изменить, нужно лишь начать с себя. Я, правда, устала в путах вериги нести, мне придётся простить себя и всех вокруг, чтобы возлюбить наконец эту незнакомку в себе, уродливо привлекательную. Ведь исцеление не случается волшебным образом, как удивительный первый вдох, заложенный природой, и чтобы переломить роковой фатум нужно научиться исцеляться, так же как учатся делать первые шаги - через падения и взлеты, методом проб и ошибок. Видимо, я, и вправду, идиотка. Начала с себя, а исход привёл по руслу в истоки. В сухом остатке, Раф всё тот же мечтатель, а я просто безрассудная дура, раз могла поверить во всё это. Верить и не видеть, что связь между нами зародилось не под лучами солнца, а в непроглядном мраке, хоть я и отдала ему сердце. А он, сука, швырнул эту трепещущую хрень в жертвенный костер, в топку! И не дай бог, этот инфернальный палач навечно застрянет в моей памяти, а я как дура буду вечно ждать его возвращения, ждать, как появления жестокого палящего солнца в мгновения затмения. Говорят, можно жить вечно, когда находишь любовь. Это не любовь, это грёбаный крематорий - сердце сгорает, всё ещё какого-то дьявола бьющееся живое сердце, а из трубы валит копать... Чепуха - мёртвые не коптят небо. Не чернильный дым валит из трубы, нет никакой трубы, как нет никакого выхода. Просто громадный газовый шкаф и адски горячий воздух, реально адски горячий воздух под тысячу градусов по Цельсию, и атипичное заражение на духовном уровне. И все остатки экзоскелета чувств попадают в кремулятор - в штуковину для перемалывания уцелевших после кремации останков. Температура этих нездоровых отношений, лишённых всякой щемящей нежности, где ни хрена не правит милосердие, как в кремационной печи - столь высока, что всё драгоценное, всё хорошее что случилось с нами, все крупицы счастья, что мы пережили, расплавляются и, соединяясь с останками, превращаются в дисперсионный прах, из которого что-либо ценное извлечь практически невозможно.

Тотальное заражение апатией. Той её разновидностью, когда тупо смотришь в стену и... и всё, ты просто тупо смотришь в стену.
Либо всему виной коктейль из колёс и водки, либо я умерла в снегу. Ни чувствую ни хрена. То, что осталось вовсе не целомудренная Веста в плену огня. И что мне теперь, хранить его в своей памяти? Запечатлеть в душе, чтобы и в следующей жизни помнить каждое произнесённое слово, каждое прикосновение, что оживляли изнутри хладный труп? Это так же бессмысленно, как песня о любви, в которой данные обещания так и не были выполнены, оставшись в прошлом, но каждое воспоминание вонзилось спицей в растерзанное сердце. Не для того чтобы я смогла пройти сквозь все тернии в поисках сапфировых, как чистое небо, глаз, и не от того, что я так до конца и не выразила свои чувства, и они никогда не будут переданы. Потому лишь, что жизнь на пятьдесят процентов - боль, на сорок девять - дерьмо. Остальное - гвоздь на крышке гроба с воспоминаниями. Я собственноручно забью этот чёртов гвоздь, издеру руки в кровавые мозоли от молота, но запру это дерьмо подальше от посторонних. Подальше от самой себя, чтобы никогда больше не видеть себя разбитой в дребезги. Спрос рождает предложение, - один из законов машинариума. Нет спроса - нет и предложений. Может, хоть тогда, скрыв с глаз долой дефект, он, и вправду, утратит свой изувеченный смысл. Брошу вызов машинариуму - искореню спрос.
И буду права.

А он? Может катиться к дьяволу. Впрочем, я даже не знаю где он. «ДиП» всё ещё жив, мы не распадались, больше никаких перерывов. Мы работали, непрерывно создавали новое, открывали всё более свежее и свежее звучание. Но уже без него. Раф как ушёл в тот день от меня, так никто его больше и не видел. Я было думала бить тревогу, мало ли что, но Миша сказал: «Да что с ним станется. Дай ему время». Он просто отрубил телефон и как в воду канул! И будто не было ни двух лет войны, ни маленького мира между нами. Так, будто мы не чувствуем друг к другу ничего, ни любви, ни ненависти. А может, и зрит исподтишка проклятым иезуитом, как я истекаю кровью на кресте во имя любви. К чертям собачьим такую любовь. Бог уснул, отвернулся, умер и совлёк свою благодать - любовь наркотиком попадая в кровь, течёт по венам, химическим ядом из чёрной ревности и похоти на фоне сперматакоза бьющего в голову.
И больше никаких склок, споров, пьянки на репах. Можем веселиться, но это в меру, и в основном я в этом не участвую. Казалось, я переживу и это, ведь где-то внутри знала, что ему не наплевать, что я ведь совсем не похожа на тех, что вечно вьются подле него. Но я ничуть не лучше них и не чище, если не хуже. Я никогда не была ангелом, я своим сумасшествием трахала мозг всем вокруг себя. Жёстко сидела на наркоте, где только не стояла на учёте, сбегала из дома, меня в лицо знали в полицейском участке. Резалась, травилась таблетками, адски пила... Так чем я лучше них? Я думала, во мне была хоть малая толика чистоты, но и это не так.

Вся моя жизнь целиком состоит из ошибок.

И дни минувшие разбегаются, словно в них не было никакого толка. Казалось, когда это случится, он будет первым, кому я сообщу об этом. Я свободна. Но более не знаю зачем.

Я потеряла счёт часам, потеряла себя, это абсолютный коллапс. Я отчётливо понимаю, что просто не смогу так больше, не выдержу ещё хоть один такой день. Я не хочу эту жизнь, не хочу этих ран. Хочу по-другому.

Я ужасно ошибалась.

Стук в дверь заставляет вздрогнуть, тихий стук, не осторожный, нерешительный словно с затаённой надеждой и страхом, а иной. Тихий размеренный, словно точный ритм «тук-тук-тук», как маятник часов или стрелки знающие своё время.

Моё глупое сердце бьется втрое быстрее этого ритма, втрое в десятой степени, оно, я уверена, может разогнаться до той скорости, что время утратит значение и всё потеряет смысл.

Поднимаюсь с дивана, крадусь к двери, не включая свет, и прислушиваюсь, но слышу только своё тяжёлое дыхание во тьме.

Неужели...
И я не знаю, хочу ли открывать, если там на пороге он, не знаю даже как прощу себе, если не открою. Прислоняюсь к проходной поверхности двери лбом, а у самой дрожит ладонь на бронзовой рукоятке.

Смотрю в глазок, но взор встречает только свет на площадке. Опоздала?
Считаю до пяти, не представляю на кой чёрт, просто это зачем-то нужно, и открываю дверь. Что-то шлейфом оставляет шаркающий звук, расходящийся эхом в подъезде, но никого. Заглядываю за дверь, не вразумляя, что желаю там обнаружить, и вижу коробку. Чёрную картонную коробку, как из под обуви. Беру её в руки, осматриваясь, словно надеясь увидеть кого-то в пустоте побелённых подъездных сводов, и в итоге просто захожу в квартиру. Открываю крышку из картона.
Коробка сиюминутно срывается с рук, и шлёпается на пол, неуловимо треща, как стрекот кузнечиков, а судорожный вздох обжигает лёгкие холодом.

Там в коробке чёрная птица. И кровь.

Я сглатываю, но горло пересохло, и кружится голова. Показалось. Показалось. Просто бред. Очередная стрёмная галлюцинация.

Мозги переживают эволюцию, перевирая мысли, а я смеюсь сползая по стене, и царапая спину о рельеф. Сползаю на пол или на иную плоскость существования, пинаю коробку и она с шарканьем укатывается на середину тёмной комнаты прямиком в сердце тьмы.
Я вскакиваю, готовая закрыть дверь.

- Вик, - звучит позади столь внезапно, что я, подпрыгивая, хватаюсь за сердце.

В дверях Раф переминается с ноги на ногу. Совершено трезвый и ужасно встревоженный. И такой родной сейчас, и желанный. И безопасный.

- Ждёшь кого-то?

Я бросаюсь к нему на грудь, столь резко и неосознанно, что ошеломляю и его и себя.

Он пахнет сигаретным дымом, бризом и осенним ветром костров. И совсем не жалит меня. Я в безопасности.

- Вик... ты чего? - ошеломлённо шепчет Раф, и его ладони неуверенно зависают над моими плечами, по коже течёт лёгкое тепло, но он не касается меня...

- Страшно, - не зная, что ещё сказать, просто прижимаюсь ближе.

- Почему?

Может, потому что по утру меня не станет? Может, ещё почему-то. Мне дико больно и хреново, и я смертельно устала.

- Ты полный придурок, оставивший меня, в тот миг, когда я больше всего на свете нуждалась в тебе, - говорю я, вцепившись в куртку, словно боясь, что он вновь развернётся и просто уйдёт, - но если бы ты этого не сделал...

- Вик, я... - и Раф отступает, а мои руки безвольно падают вниз. - Слушай, я конечно не святой, могу и вспылить, и втащить кому-нибудь от души, но отчетливо видеть, что кто-то и без того разрушен и продолжать разрушать...

- И поэтому, - перебиваю я, сдерживая слёзы, застывшие в глазах, - тебя принесло на ночь глядя? Снова.

- Я не собираюсь больше лезть, - Раф, умолкнув на миг, хмурится. - Это ты вечно уезжаешь не прощаясь, а я вот так не могу.

- Ты куда это собрался? - требую, словно это я фронтмэн.

- Да я, по сути, уже уехал, но говорю же...

- Попрощался? - отрезаю я холодно, вмиг теряя все чувства. Но они тотчас же вскипают до температуры лавы и текут по венам.

- Нет, - качает Раф головой, смотря в глаза. Страх потери выносит мне мозг. Страх потери почвы под ногами - не меньше. Я ведь реально могу уснуть и не проснуться. Не знаю, можно ли назвать это смертью, но... Что если диссоциация - не ошибка? Кто впредь будет отрывать ему дверь? Раф читает ужас в моих глазах и силится понять. Но он может. Конечно же нет. Что если это... всё? Я ведь вспоминаю всё больше и больше. Кажется, стоит сомкнуть глаза и всё для меня закончится. А мне так охота просто сказать матери «прости», сказать отцу, что он мой герой, сказать друзьям, как много значат и сколь бесконечно я благодарна, да просто впиться в чёрные кудри руками и сказать «люблю»...

Подступив, окунаюсь пальцами в иссиня-чёрные локоны, целуя Рафа в губы, прежде чем он успевает отреагировать. Он вздрагивает и замирает. Дыхание учащается, и Раф отстраняется, прижимаясь лбом к моему.

- Это не честно, - покачивает он опущенной головой.

- Прощай, - шепчу тихо, не желая никого ранить своим бессмысленным «люблю», и просто игнорирую его реакцию. Синие как сапфир глаза парня наполняются недоумением и становятся такими огромными, а меня трясёт.

Это чувство реально куда сильнее, чем казалось. Дикая тяга. Это чувство столь огромно, что уже не вмещается в маленький узелок внизу живота, и проливается потоком слёз.

Гордеев, резко отринув, сокрушённо чертыхается.

- Да что, вообще, ты творишь? - и он явно не выкупает в чём, собственно, дело. Я могла бы, пожалуй, сказать уже, про дока и гипноз, но я почему-то содрогаюсь перед перспективой ответить на его вопрос: «Что с тобой случилось?» Ведь, я теперь знаю что, а он уже сталкивался с подобным, он же... И тут-то до меня доходит. Я всяких повидала людей, и слышала множество откровений. Такое ощущение, что Раф это чувствовал, чувствовал слом, точно бы инстинктивно...

- Знаешь, в чем парадокс, Раф? Ты можешь быть жесток ко мне, и всё же... не оставлял меня никогда. И никому не давал в обиду, зачастую, правда, по принципу: сам прибью, другим - не позволю. Иными словами: так, не доставайся же ты никому. И вдруг, чёрт побери, решил сыграть в прятки? Дескать, прячься, я искать не буду?

- Я всего лишь реально смотрю на вещи, - холодно отвечает Раф, но я вижу, как его ломает.

- А потому готов отпустить, понимая, что и сам угроза, то есть готов спасти любой ценой, даже пожертвовав собой? Сублимация чистой воды, ведь. Так и называют, Раф: «Комплекс мессии». Её не смог, думаешь, меня спасёшь? Но ты явно запутался, я - это я, и мне всё равно шиздец!

- Вик, - отрезает он, почти со зла, - а ты не пробывала проще смотреть на людей и на мир в целом? Защищать тех, кто тебе дорог, это нормально. И переживать, ревновать и злится, это тоже вполне естественно. Особенно, если понимаешь, что вместе быть невозможно. А единственный парадокс лишь в том, что ты допускаешь мысль о том, что мне безразлична. Даже я понимаю, что тебе далеко не плевать. Просто вспыхнуло когда-то, и сколько бы не лили яда, не потухает.

- И ты будешь говорить мне о честности? - едко усмехаюсь, ведь это больно слышать, его действия совершенно не сходятся со словами.

- Дура, - выплёвывает Раф, сверля взглядом, кажется, со всей ненавистью. - Какая же ты всё-таки дура, Вик. Да не получается! -парень вскидывает руки вверх. - Ни черта не выходит! Ни черта! И уйти не могу и остаться никак, просто... - он ругается на ромне. Жёстко. А я, кажется, впервые в жизни хочу бороться. Тяну к нему руку.

- Раф...

- Не трогай меня, - отшатывается парень, и его глаза пугают. Зрачки расширены, радужка кажется чёрной, словно гудрон. Раф тяжело дышит, его потряхивает и руки сжаты в кулаках до беда в костяшках.

- Просто выслушай меня, - прошу, а сама не представляю, как объяснить, как рассказать, - пожалуйста, пока всё не пошло крахом.

Гордеев прячет взгляд, смотря куда угодно только не на меня и находит взором коробку. Я умоляю вселенную, чтобы это было только лишь её проказой надо мной. Оборачиваюсь, но вижу всё того же чёрного ворона в коробке залитой кровью. И Раф тоже. Рядом с растерзанной птицей лежат серебристые плоскогубцы, и не меньше пригоршни капсул рассыпаны по дну и перемазаны кровью: зелёные, красные, и белые. Но все звучат одинаково. Как реквием.

«Близко».
И неизвестно по кому эпитафия, что вырывается из меня безумным извращённым смехом. Ему нет конца и причины его сплошная аберрация, кровавое месиво из первобытного ужаса и подыхающих нейронов мозга.

- Какого... - настораживается Раф, решительно обходя меня. Достав кусачки из коробки, он морщится от вида крови, а в глазах пробудился всполох огня и так же стремительно обледенел. - Да я убью его к чёрту.

Хватаю парня за рукав, не давая уйти.

- Стой, это не Сэм, - а на губах нездоровая улыбка, от которой Раф вскидывает бровь.

- А кому ещё придёт в голову такую дичь учинят? - разводит он руками, указывая на очевидное. - Сатанист сраный!

- Он не сатанист.

- Конечно, нет, - мотает он головой, покорно соглашаясь. - Позёр тупой! Нет, это надо додуматься...

- Раф, всё даже приблизительно не так просто. И это стопудово не Сэм.

Неадекватная улыбка явно сильно беспокоит Рафа, но я никак не могу стереть этот больной оскал, словно лицевые мышцы свело.

- Допустим, - парень подбоченился, хмуро смотря на меня, - и кого мне тогда прибить?

- Даже не знаю... - вздохнув, смотрю куда-то в даль, словно внутрь себя. - Я давно уже его похоронила. А может, и не совсем я... Словно бы бросила горсть земли в могилу того, кто впервые показал, что такое зло. Но только в памяти. Он же похоронил меня на самом деле.

- Кто?

Раф не понимает ни о ком я говорю, ни что со мной. А я окаменевшая.

- Он... - и тут меня накрывает, сердце ломится прочь из груди, дыхание сбивается, пульс обращается в дикий бласт-бит. Словно, я знаю кто он, но память всё ещё разрозненна, мозг протестует и сдирает кожу заживо. Да кто он, чёрт возьми, такой?!

«Тик-так, тик-так», - отстукивает ритм вывернутый наизнанку континуум, являя сверхновую реальность, где только два варианта и одна взошедшая луна, гласом демонов шепчущая: «Вернулся». И, кажется, ему стоило погрести мой труп в снегу, следуя ведущему правилу спасения: всегда добивай. Он лишь сломал меня, связал и бросил узницей в ноги демонов. Ни одно дитя не шагнёт никак, пока не перережут путы. Никто не сможет спасти меня никто, кроме меня самой. И я, либо исцелюсь, либо просто сломаюсь насмерть. Но есть ли в этом смысл? Есть ли смысл бороться, если я - паразит?

«Ты или он. Близко...»
О, да, очень близко. Я. Он. И Судный день.

- Вик, что происходит? - спрашивает Раф, внимательно всматриваясь в мои глаза. Не представляю что он там видит, но парень напряжён. Я просто падаю на колени, ноги ватные, и Раф присаживается на колено, ища мой взгляд, и его - грозовая хмурь. - О ком ты говоришь? Кто он?

- Я не знаю, кто он, - произношу через силу ломаным шёпотом, обливаясь потом в панической атаке, почти теряя сознание, - просто знаю, что он вернулся.

В памяти вспыхивают серые как ртуть глаза, серые и холодные, скользкие, как у рыбы. И я вижу его лицо так четко, но в глазах мутнеет. Всё замедляется, звуки отдаляются, перед взором стремительно меркнет. Затмение словно. Звуки исчезают. Далёкий бархатный голос... Я, вдруг, вспоминаю это ощущение. Точно в бочке.

Знакомо до боли. Подобное уже происходило после гипноза. Аффективный шок. Шок психический, паралич эмоциональный как ни назови это реактивный психоз, возникающий при угрозе жизни или в моменты резкого аффекта страха. Эта хрень проявляется либо беспорядочным двигательным возбуждением, либо ступором, и к несчастью последнее - мой вариант.

Ступор. Фак! Я просто окаменела. И мозг, словно приостановил деятельность. Раф пытается меня растормошить, но это бестолку. Я не в силах шелохнуться, не в силах разорвать статичные объятия. Хоть это уже случалось, и я выходила из этого состояния, я не знаю как, я не знаю, не знаю. И тишина наступает оглушительная, а чернота - ослепляющая.

Темнота

Спаси

Он убьёт

Меня

Останься

Останься

Люблю тебя

Прощай