Подорвавшись ото сна, с гулко колотящимся сердцем, долго не могу сфокусировывать взгляд. Сбитая метрика дыхания оглушает. Сижу в помятых влажных шмотках, свесив руки с колен. Чуть оклемавшись нахожу взором темноволосую девицу в кресле за письменным столом, малюющую глаз тушью. Начинаю соображать где я, правда хоть убей не помню как тут оказался, но догадываюсь. Кабинет управляющего «Тоски». Интересно даже, как он представляется: «Здравствуйте, я директор тоски». На самом деле бар называется «Кожа», во-первых тут основная аудитория металюги, во-вторых при баре работает салон, где в любое время суток можно что-нибудь себе набить или проколотить. Но как-то прицепилось «шкура» «the skins», в миру перевернулось до «Тоски», потому что это не просто бар, это скопище неприкаянных и отверженных.

Ким - темноволосая девица, работающая тут барменом, отвлеклась от карманного зеркальца на меня.

- Ты чего не спишь? - спрашиваю я; голос безобразно хрипит, во рту сухо и привкус похмелья с дерьмом.

- Так мне бар уже скоро открывать. Думала тебя будить, - отвечает Ким, и уставилась в зеркальце, старательно выводя помадой верхнюю губу.
Я не знаю, какого цвета помада, но всегда казалось что-то между кровью и сливой. С каждым днём всё хуже помню, как выглядят цвета. Серый мир всё глубже проникает в мозг, ломая восприятие, и, кажется, чёрно-белая плёнка на глазах никогда уже не разорвётся. И только с ней он может расцветать...

- Что-то мы вчера перебрали, - хриплю я, поднимаясь на ноги; взглядом ищу свой телефон. Ким пальцем кажет на тумбу возле дивана - какая молодец, по любому она туда определила листая списки пропущенных получаю внезапный вопрос:

- А кто такая Вика?

Аж палец коротнуло, и озадаченно уставился на девушку.

- А?

Ким улыбается темными губами, и лукаво щурится.

- Ты говорил во сне.

- Да?..- тяну я, не находя слов, поскольку в уме уже истошно вопит заезженное: «блядь». - Ну, бывает... - пожимаю я плечами, пряча взгляд. Ким смеётся, качая головой, отчего становится даже любопытно. - Что?

- Доигрался? - спрашивает она, вскинув бровь. - Просто если я все правильно поняла...

- Поверь, - наставляю я раскрытую ладонь, - ты всё неправильно поняла.

Лукавая женская улыбка, это не иначе привет из преисподней.

- У вас же гитаристку Викторией звать? - интересуется Ким, но это вопрос риторический. Я пытаясь реабилитироваться, вторю её тон:

- Ревнуешь?

Ярко накрашенные глаза изумленно округляются, но девушка быстро стирает это выражение.

- То, что мы иногда бухаем, - говорит Ким, небрежным тоном,- ничего не значит. Не надо ничего себе надумывать, ладно? - и я знаю, кого она пародирует - меня.

- Да-да-да, - насмехаюсь я, поддерживая эту маленькую игру, - просто у тебя никого сейчас нет, а тут я весь такой пьяный и симпотный - грех было не воспользоваться.

Прищелкнув пальцами, Ким встает из-за стола.

- Всегда ценила в тебе сообразительность. А теперь вали отсюда, Раф, - говорит она подбоченившись, - скоро шеф приедет, если застукает нас здесь, я останусь без премии в этом месяце. А если такое случится - хана твоей тачке.

- Считай, меня уже здесь нет, - усмехаюсь я, набрасывая куртку.

На самом деле, Ким не её имя, это фамилия. У неё отец кореец, а мать татарка, и девочку назвали Шамсия. Не очень удобно в обращении, но она и не обижается когда по фамилии обращаются. Ким совсем не плохая девчонка, хотя пальцы в рот ей лучше не класть. Просто имеет слабость к людям, которые, помимо прочего, хорошо к ней относятся. И не заморачивается. Не то спасение от одиночества, не то подспудное стремление приблизиться к плероме. По крайней мере, она настоящая, и с ней просто. Просто оторваться. Просто напиться и поговорить по душам. Просто переспать. Но мы с ней никогда не спали. Вернее, секса не было. Я с ней могу разве что переночевать, уж слишком она как... сестра что ли. Не знаю. Меня даже бесит, что она спит с кем захочет, порой вообще с кем попало, как будто реально переживаю, хотя это вообще не моё дело.

Она вымирающий вид.
Отец говорил мне всегда и во всем быть искренним. Даже если кругом всё прогнило к чёрту, будь искренним, иначе сам сгниешь. Я мог бы пропустить это мимо ушей, но почему-то не стал. Наверное я просто тогда уже видел, насколько славный он человек. Отец всегда был искренним. Я правда пытался ровняться на него, для меня он очень скоро стал примером. Я старался, но сам не заметил как начал загнивать, очевидно неверно истолковав его совет. Я всегда говорил правду. Но искренность, это не просто правда, которую можно умолчать. Это открытость. Нужно иметь стальные яйца, чтобы быть искренним, это стократ сложнее, чем стоять голышом посреди оживлённой площади. Я загниваю, в своём непроницаемом коконе, ведь никогда так до конца и не был искренним в первую очередь с самим собой. А Ким - была. Не только лишь, как и я, говорила только правду, а без труда могла сказать именно то, что думает, без реприз. Порой мне даже было жаль, что меня к ней не влечёт, не тянет как к женщине. Просто она меня понимала, какой бы бред я не нёс.
Уже в дверях, я решаюсь спросить:

- Слушай, а если прикидывая перспективы с одной особой, воображение рисует отчетливую картинку: нескончаемые перепалки, пасуда в стену, слёзы, дикий секс - сраная итальянская семейка; и в один прекрасный день я всё-таки её прибью, и присяду лет так на пятнадцать, освобожусь, и буду квасить, пока крышак не поедет, а потом люди в халатах, пилюли, утки, в конце-концов я подохну в своём же дерьме, привязанный к койке, стоит вообще налаживать отношения?

Ким даже растерялась на миг.

- Что прям настолько запало? - удивленно ведёт бровью девушка, а я тяжело сглатываю, поскольку настолько походу.

- Ну, типа того.

Усмехнувшись, Ким откидывает назад каскад тёмных волос, и вполне уверенно отвечает:

- Стоит, конечно.

Я лишь киваю в ответ, вместо обычного «увидимся». Просто я такой человек. Я никогда никому ничего не обещал, и никому ничем не обязан. Только почему-то не могу выбросить из головы одну особу. Потому что, сука, тянет. Бесит, цепляет, нарывается, но тянет. Песчинка в механизме. Чёртова одержимость.
А дальше как обычно. Почти безлюдный по утру проспект под колёсами. My Silent Angel группы April Rain в стерио. И новая мысль, выедающая мне мозг.
В кармане джинсов вибрация. Телефон ожил. С добрым утром.
На дисплее ёмкое: «мама». Пытаюсь ответить, но телефон глючит. Отвечаю раза с пятого, но на проводах тишина. Походу динамик залил. Перевожу на громкую связь и выворачиваю руль, цепанув поворотник.

- Доброе утро.

- До тебя как до президента, - без церемоний отвечает мать. Задницей чувствую подвох. Явно неспроста звонит, судя по тону.

- Пардон, мамà, я за рулём.

Впрочем, и это правда. Не скажу же я, что по пьяни мобилу запорол.

- Ты дома хоть изредка отмечаться не пробывал? - спрашивает она, и строгость в интонации заставляет напрячься. Будто она корит меня за что-то.

- Пробывал, - отвечаю я, следя за дорогой.

- С переменным успехом, да?

Что-то случилось. Мама достаточно мягкая женщина, едва ли бы она стала так холодно со мной разговаривать, не будь на то весомых причин.

- Да не волнуйся ты так, просто...

- Я понимаю, - перебивает мама, - что вам перед турне не до всего, только мне почему-то Вадим Робертович звонил. Говорит, ты вечно недоступен, или попросту не отвечаешь.

А вот и подвох пожаловал. Беззвучно выругался одними губами, и взяв себя в руки ответил:

- Я занят был, перезвоню.

Стало воротить от этих недомолвок.

- Рафаэль, - произносит мама со вздохом, - а потрудись мне объяснить почему у тебя такой плотный график?

- В смысле? - решаюсь я прояснить, крайне насторожившись.

- В смысле, ты вообще помнишь поговорку: за двумя зайцами погонишься - ни одного не поймаешь?

- Мам, давай потом поговорим, у меня тут гайцы прямо по курсу.

Сбрасываю вызов, проезжаю мимо гаишников, а на дисплее десятки пропущенных и всевозможных уведомлений. Плетя эту паутину я как-то ни хрена не подумал, что мама с интернетом на ты, а в нынешний век лайков и репостов, без труда можно отследить, чуть ли ни каждый шаг человека. Я же, блядь, как на ладони, и кажется, очень круто встрял.

***

Этот фарс - лигатура.
Стою на крыльце, пусто уставившись в ряд заснеженных берёз. Небо - ртутная хмурь. Курю, уже, кажется, третью, потому что мысль выедающая мозги до ужасного простая и чистая. Я виноват.

К «точке» подъезжает чёрный Додж, мерцающий отблесками снега на глянцевом. И почти что готов отступить.

- Салют, - машинально приветствует Вика, выйдя из машины. Достаёт с пассажирского чехол с гитарой, а я выкидываю сигарету в сугроб, не зная даже есть ли дорога назад. Наверное есть. Она всегда есть.
Вика стремится пройти мимо, но я ловлю её за локоть. Изумлённые глаза мигом вонзаются в меня, и хочется бежать.

- Прости, - я сам едва ли слышу свой голос, шёпотом пронёсшийся по зимней роще. - Я испугался.

Говорю, зная, что она поймёт о чем я. Вот и всё, нет дороги назад. Это, чёрт возьми, самое искреннее, что я говорил ей когда-либо. Такое короткое, никчемное, и всё же искреннее. И к ужасу своему не чувствовую стыда, только что-то страшное забилось прямо в трахее.

- Меня? - спрашивает Вика, не в силах побороть шок, а потому лицо её из мрамора словно выточено.

- Себя.

Вздох резко вздымающий её грудь и плечи - она не ожидала. Я мог бы усмехнуться, радуясь, мною произведённому эффекту, но мне не радостно. Её глаза - стекло.

- Прощаю, - кивает Вика, но её глаза - нет. - Знаешь, как говорят, Раф: уходя, уходи. Но я прощаю.

- Знаю, - но не могу разомкнуть пальцы - их заклинило. И я понимаю отчего, потому склонившись над ухом, просто шепчу: - Не получается.

И отпускаю.
И если раньше я думал, никуда не денется, то я был неправ. Наверное я мог бы всё решить прямо сейчас, просто не отпуская руки; притянуть к себе и всё решить. Но это тщет. Могу ли я её хотя бы поцеловать? Да, фобия рухнула, но что осталось заместо? Гетман неспросто мне тут отсылал намёки. Я не циник, но реалист, и как быть с той, на которую встаёт даже на расстоянии, но к ней нельзя и прикоснуться, я - без понятий. Пытка же. И это полбеды.

Да, я виноват, я сбежал. Но я вернулся. Нас не хватило и на неделю.

Я не знаю, что с ней. Думал, что знаю. Казалось, просто какая-то биполярка, было похоже: эти фазы тления, фазы самовозгорания. Но что-то сломано. Это же ненормально, когда красивая девушка в свои восемнадцать не дозволяете к себе даже прикоснуться. И ладно бы я ей просто не нравился. Но это же не так. А если и удавалось, то она чувствовала только лишь боль... Это меня добило. Я попытался, но... Я знаю, что Гетман что-то сделал, что-то изменилось, но не в её голове. Я подозреваю, что именно, и что с ней вообще стряслось когда-то. Поэтому отступаю раз за разом. Я просто не хочу... не могу ей вредить.

- Давай не сейчас, Раф, - ответила Вика, не отстраняясь, но явно не желая говорить в моменте. - Позже.

***

Музыка - это работа. Над собой, над звучанием, над слухом. Каторжная работа. У музыкантов нет выходных и праздников, есть только инструмент, звук и слушатель.

31 декабря. Ещё не зашло солнце, а мы суетимся в Децибелах. Ещё каких-то пара часов и здесь будет мясо. ДиП, Клеймо Эвтерпы, АнгЛаб, МолохOff, и вообще весь местный андеграунд соберётся на этой сцене. Но перетаскивая очередной ящик с инструментами за кулисы, понимаю, вдруг, что ни у кого из них нет ни малейшего шанса уйти отсюда знаменитым, уйти из этого места и города, со дна, взобраться на гору; потому что это сделает она. Как называет её Заправщик - владелец бара, - Дюймовочка.

Она сидела на краю сцены свесив ноги, и наигрывала неизвестный мне мотив на Мишиной акустической гитаре. Тихий бар подхватил её хрипло-сладкий голос, размазывая по сводам, как чёрную пудру.

- Аккорды гаражных песен
И лиц чужеродных месиво.
Это гнилое место,
Мне здесь совершенно не весело.
Голову к полу свесив,
Я думаю, нужно повеситься.
Никто не заметит, скорей всего.
С понедельника по воскресение,
Что ни день,- то неврастения,
Что ни точка,- то точка кипения.
Я свихнусь, ожидая спасения.
В сетях у безумного гения,
В гостях у паршивой сказки,
Эти стены, как я, безобразны,
А люди - куклы без мнения.
Руки дрожат от давления,
Струны звенят под плектором,
Здесь одни Ганнибалы Лектеры,
А я нахер меняю вектор,
Прочь от гаражных песен,
От чужеродного месива,
От этого смрадного места,
Где мне совершенно не весело,
Я знаю, что нужно повеситься,
Ведь никто не заметит, скорей всего. [1]

Тонкие пальцы неустанно срывают струны. А я не могу пошевелиться. Всё больше и больше меня настораживают её стихи. Там внутри, словно что-то умерло, а чуть глубже - мечется, рвётся, переворачивается. На поверхности безразличие схлестнулось в битве с криком о помощи...
Вот, как ей это удаётся - Вика не играет на сцене, она просто рвёт сердца своей болью. Я взошёл на её плот с агрессивной игрой и вот - ярость и боль, - вот, как стал звучать ДиП. И это гениально.

Спустя пару часов, клуб заполняется под завязку. Ещё семь часов и пробьют куранты.
Вот, что такое музыка - мы все отказались от праздничного стола в кругу семьи, дабы сыграть в эту ночь. Музыка - это беспросветное одиночество.

На сцене Эвтерпа и я иду к бару. Заказываю пиво. После вчерашнего пить не хочется вообще, но стоит. После оглушительных звуков, тело всё вибрирует, и нужно снять напряжение. Лучшее решение - выпить.

В кармане оживает телефон, хотя я надеялся, что оставил его в гримёрке. «Ярэк» - отобразилось на дисплее, и захотелось утопить телефон в пиве. Я знаю, почему он звонит. Отвечать западло, пока не соображу, что сказать. К тому же от парней из Эвтерпы на сцене много шума, пшал не поймёт. Но он перезванивает снова и снова.
Ухожу на улицу, и беру наконец трубку.

- Ну здравствуй пшал, - слышу я, не успев даже поприветствовать.

- Здравствуй.

На том конце провода слышится шумный вздох.

- Набить бы тебе морду, Раф, - устало говорит Ярэк, - да только это ничего уже не изменит.

Намереваюсь уже открыть рот, а из бара кто-то решил выйти на воздух, выпуская звуки металкора.

- Слышу, я не вовремя, - говорит Ярэк, и мне крайне не нравится язвительная интонация. - Отец на грани, но ты, конечно, отрывайся дальше, хули нет.

- Яр...

- С Новым годом.

Не успел даже слова сказать, как Ярэк бросил трубку. Мы никогда не ладили, и ситуация такова, что отец буквально при смерти.

Я просло стёк по стене, не зная как реагировать.

Внимание привлекла тень, скользящая по ступеням. Вика, прислонившись к стене оседает на корточки, рядом со мной. Меж пальцев сигарета, а сама дрогнет на морозе. И взгляд пустой.

- Ты в порядке? - вырывается у меня, хотя я заведомо знаю ответ. И он отрицательный. Всегда отрицательный. Сняв с себя пиджак, набрасываю ей на плечи.

- Я не успела с ней помириться, - говорит Вика, и голос её - битое стекло. Поняв в чём дело, теряюсь. Никогда не умел говорить в такие моменты.

- Сочувствую, - произношу я самую идиотскую и пустую фразу на свете. Но Вика, стряхнув пепел, качает головой.

- Просто я как бы в чудеса не верю.

Вздохнув, кажется даже с облегчением, приземляюсь рядом с Викой.

- Не накручивай, - говорю я, перехватывая у неё сигарету. - Насколько я могу знать, твоя мать сильный человек, она выкарабкается.

Вика лишь пожимает плечами, доставая из кармана пачку, а мне претит её сомнение.

- Перестань, она просто в коме, у неё есть все шансы выжить.

Вика закуривает сигарету, и я отчетливо вижу её избитые подушечки пальцев, некоторые даже заклеены пластырем. Она не дурачится. Она точит мастерство. Меня это восхищает, и в то же время что-то коробит внутри. Это наверняка больно, по себе знаю.

- Что с твоим отцом? - спрашивает она внезапно, поймав мой взгляд.

«А вот у него - нет шансов...» - так бы и сказать, да язык не поворачивается.

- Откуда ты знаешь? - спрашиваю я, выпуская дым, и горечь в горле усиливается.

- Извини, - мотает Вика опущенной головой, - я случайно услышала разговор.

Но вздымает взгляд в мои глаза, и ждёт ответа.

- Деменция - вообще без шансов.

Я стараюсь держать себя в руках, но когда ты один на один с мыслью, что умрёт кто-то близкий, это одно. Стоит появиться свидетелю и всё самообладание летит к чёрту. Поэтому я просто стараюсь унять свербящее жжение в глазах. Потому что смерть - это страшно.

- И сколько? - спрашивает Вика, и я чувствую её взгляд на своём лице.

- Если до весны дотянет - уже хорошо.

«Но не дотянет, - прям прилипло к кончику языка. - Он просто не станет тянуть,» - меня это злило. С одной стороны, я вовсе не желал ему мучительной смерти, с другой - боялся проснуться среди ночи от выстрела. Потому избегал дома.

- Дерьмовый год, - вздохнула Вика; я мог лишь кивнуть в ответ, полностью соглашаясь. Грядущий определенно собирался наступить мне на горло. Вика поднялась на ноги, и направилась в бар; у нас ещё пара сэтов.

- Справишься? - интересуюсь я вслед.

Искоса на меня взглянув, Вика выбрасывает сигарету в урну.

- А у меня, по-твоему, есть выбор?

Беда в том, что у неё всегда есть выбор - аварийный выход практически из любой ситуации.

[1] Стихи из сборника «Svart Sjel» автора Helga_Eisenmann