В этом мире, жестоком и бесчестном всё течёт в никуда из ниоткуда. Реально, мироустройство это вам не канализация. Хотя, имеются некоторые сходства... Но нет. Нет никакой системы труб, обратной тяги; принципы действия не имеют исчерпывающих обоснований. Это такое дерьмо, запутанное, дурно пахнущее дерьмо, в котором смысла ноль. Все чего-то хотят, что-то ищут, куда-то вечно бегут сломя голову, чего-то просят: у богов, у чертей, у, блядь, вселенной!.. Макаронного, сука, монстра! Искренне, достала эта нескончаемая паперть.

Мы принимаем решения, вынужденные из мириада путей выбирать какой-то один, в погоне за ускользающей точкой, полагая, что эта точка — путеводная звезда. Но звёзды холодны и недосягаемы, хоть и в часе езды, если б тачка ехала вверх... не суть. Звёзды холодные стервы, а истинная ипостась точки — смерть.

Это вовсе не означает, что все мы гонимся за смертью. Мы — всего лишь страждущие всё успеть, беспомощные создания, на заклание идущие... Короче, да — люди гонятся за смертью. И кто-то, может, и рад бы удалиться от этой точки, убежать... Да только, как бы кто не тщился, время непоколебимо. И, ускоряя бег, никто не приближает смерть, она близится сама, ибо одна единственная из всего непобедима априори. Эдакая «Виктория» по определению. Но всё, что нас объединяет, это небольшое рандеву в три минуты длинной и мои с ней фривольные игры в гляделки под флагом саморазрушения. И, затаившись, время не замедлить, от смерти не спрячешься. Её не обмануть.

До соприкосновения с этой точкой, мы принимаем миллиарды решений, просто пиздалиарды!.. каждый шаг — перепутье. И каждый наш выбор влечёт за собой последствия. Иногда они несут хорошие перемены — хорошие для одних, плохие для других; иногда — сплошное разочарование. И вмиг хочется завладеть волшебной палочкой, даже силой, даже если для этого придётся вальнуть Фею Крестную и по мановению обернуть время вспять, дабы изменить своё решение. Да только это хрень полная. Жизнь — не грёбаная сказка.

И всё, что нам доступно — дурацкая игра. Эффект бабочки.

«А что, если?..»

Я давно уже свела уровни этой игры до одного.

А что, если бы я была кем-то другим — другим человеком? И я просто железобетонно уверена, что было бы куда лучше, лучше мне и всем вокруг, будь я кем угодно ещё.

То есть, понятно, да? — капитальная потеря связи с реальностью. Конченый пиздец.

Самое шикарное, что я даже не пытаюсь этого отрицать, я понимаю это просто кристально ясно, но я ничего не могу... хуета. Я ничего не хочу с этим делать.

Я саморазрушаюсь. И не нарочно это делаю, оно само как-то получается. Независимая приманка для смерти.

Но не верьте, когда я говорю, что мне тяжело дышать...

Мне так легче. На самом деле. На дне всё куда проще, падать тебе уже некуда, и даже не надо пытаться подняться, поскольку просто по хуй. Безукоризненная, на мой взгляд, жизненная позиция. Абсолютная, мнимая свобода. Реально чувствую себя родственной душой Коляна, прям бро. Но даже он не настолько шикарен в саморазушении, как я. Мне это даже диагностировали.

И вся эта свистопляска за неделю до Нового года. Первого числа мы уезжаем в тур по городам. На «точке» только я и Миша, отстраивающий басуху в тысячный раз. Терпеть не могу, когда он становится таким перфекционистом. Грёбаный генерал «весла» и повелитель идеального саунда.

Я морщусь, с силой сдерживая желание свернуться эмбрионом и зажать уши. У меня постоянно болит голова, то ли от того, что она не выдерживает всех этих разрушительных мыслей, то ли от того, что я постоянно с бодуна.

Есть такая индейская сказка о воине, победившем солнце. Так вот, он думал, что победил солнце, только потому что принял закат светила за поражение. Мне кажется у сказки неверная концовка, ведь солнце — та ещё извечно сбегающая и возвращающаяся, когда ей заблагорассудится, шлюха, и хоть ты об стену разъебись, восходит вновь. Так же и с хроническими болячками, и ранения в мозг — не исключения. Я думала, что смогу победить болезнь. Вопиющая дурость.

Биполярка синоним смерти — она непобедима.

Я — грёбаный хроник. И ни черта тут ни попишешь. Всё, что я могу — попытаться удержать дистанцию с точкой и не подохнуть, принимая поражение от собственной руки. Но это требует титанических усилий, а у меня нет сил даже снести удары плектра [1] по струнам.

Я выхожу на улицу, прикуриваю сигарету. Ёжусь от декабрьского кусачего мороза, и, набросив капюшон, плотнее кутаюсь в толстовку. Вдыхаю холодный дым, заполняющий лёгкие медленной отравой. Вокруг, запорошенная снегом роща, белизна и стройность нагих берёз. И небо, падла, такое голубое, прям чистейшее.

Ненавижу зиму.

Зимой я была убита. В январе. Прям на следующий день после православного Рождества. Охерительная, просто, ирония.

Мне уже, чёрт знает сколько, дней подряд названивает Гетман, но мне плевать. В действительности, я в полном порядке, я справлюсь, мне просто нужно время всё это переварить, хоть меня и тянет блевать, но щупальца спрута в голове мне уж всяко никак не помогут ни очиститься, ни подавить тошноту. Я в порядке. Саморазрушение — это моё естественное состояние.

Я никогда и не прекращала это делать. Просто есть фазы. В одно время я замедляюсь, в иное ускоряюсь. Как грёбаный маятник с самонаведением. Всё просто.

Меж пятнистой чёрно-белой лесной колоннады мелькает Коляновский фургон, колеся по просёлочной дороге. Форд подъезжает к «точке», и с водительской стороны выбирается хмурый, как заёбанный бурлак, Гордеев.

Удивившись, я начисто забываю про раковую палочку в пальцах, таращась сквозь лобовое стекло на пассажира.

И когда Колян выпрыгивает из салона, меня парализовывает к чёрту. На его руке красуется гипс.

Уголёк истлевая обжигает мне пальцы, но я почти не почувствовала, по инерции отбросив сигарету.

— Ой, ля...

— Подрался, — сообщает Раф, проходя в здание мимо меня, и ворчит себе под нос, качая головой: — Придурок...

— Ля...

Нацелив свой взгляд, невесть, что выражающий, на Коляна, я вообще не знаю, что сказать. Я знаю только то, что хочу сломать ему вторую руку.

— Да ладно вам, — усмехается он, приподнимая загипсованную длань, — через две недели снимут.

— Трижды ля.

Всё пропало на хуй.

Мы проходим внутрь. Я влачу ноги вслед за парнями. Хаотично соображаю, что теперь делать?.. как быть?! Всё летит под откос! К чёрту летит всё! В пизду! И чувствую, что не могу поднять рук... И я наперёд знаю, что сейчас произойдёт: сработает детонатор — Мишаня психанёт, начнёт орать. Я знаю это, и хочу улететь далеко-далеко отсюда, хоть на блядскую луну, только бы подальше от эпицентра взрыва.

Я не хочу шума. Я вообще не горю желанием разбирать обломки. А это они и есть — обломки «ДиП». Опять.

Это группа была обречена от рождения.

Миша с медиатором в зубах, крутит колки, регулируя струны. Ему хватает одного взгляда на Коляна и ещё одного на гипс — и плектр, вываливавшись из разинутого рта, падает на пол.

— Какого?..

— Подрался, — мрачно повторяет Раф. У него руки чешутся всечь Коляну. Я прям чую. Как он сдерживается, при всей своей ебанутой злобной натуре, я слабо себе представляю.

Мгновение тишины, как, мать её, минута молчания. Я напрягаюсь до мозга костей, предчувствую взрыв, ебучий таймер бомбы отчётливо стучит болезненным пульсом по вискам.

— Бро, ты меня, конечно, извиняй, — цедит сквозь зубы Миша, силясь удержать себя в руках, — но ты конченый муфлон. — Его руки в отчаянии взлетают вверх, и Миша хватается за голову. — Кто, мать твою, в махач лезет за неделю до тура?!

У Коляна такое невинное выражение лица, как у нашкодившего школьника, который придумывает отмазы. Горе-драммер, пожимая плечами, разводит руками.

— Так получилось.

— Хреново получилось! — разъяряется Миша, сатанея на глазах.

— Ну, облажался, знаю. — Наш лошара семидесятого уровня смотрит на меня. Я держусь в сторонке и не встреваю. Уверена, у меня ебальник топором, и вообще вид очень идиотский. Я улыбаюсь ему. Натянуто. И моя улыбка говорит: се ля ви, или мне по-ху-у-у-ю!.. по хуй, ребзи, разбирайтесь сами. За два года я реально заебалась тащить «ДиП» на своём горбу. Тащить в одного. Из дичайшего, сука, дерьма. На меня и без того столько всего навалилось... Нет уж!.. Увольте, господа! Ни в этот раз! Я — пас.

Почесав репу целой рукой, Колян опережает братца, готового высказать всё, что он о нём думает:

— Только от того, что ты щас весь такой на децибелах, ни черта не изменится. Можно, в принципе, и с сэмплами бит запустить, — предлагает он следом. Мишу предложение в корни не устраивает, подступая к Коляну, он линчует оного взглядом.

— Я в тебя сейчас чем-нибудь запущу.

— Ну, или замену найти, — предпринимает Раевский старший очередную попытку, пятясь от младшего. — На сессию.

— Где ты, на хрен, сейчас драммера найдёшь, олень? — разоряется Мишаня, вплотную подступая к однорукому бойцу. — У всех чёс, Новый год, очнись!

— Не у всех, — неожиданно встревает Раф, до этого просто молча наблюдавший за напряжённой перепалкой. — Кто в первом составе был на ударных?

Миша метнул в Гордеева скептический взгляд, хранящий волны взрыва.

— Да ты угараешь, что ли? Он с нами в тур не поедет — это раз, — объясняет он на пальцах, — и два — он, тупо, ни по мастерству, ни по уровню не вывезет.

— Ну, а вдруг? — бесстрастно отвечает Раф. — В конце концов, я не вижу, чтобы вы наперебой предлагали идеи получше.

Во всём его виде, максимальная эмоция — раздражение и постоянная переменная — напряжение. Таким спокойным его нечасто можно увидеть. Но всё чаще в последнее время. Аж бесит!

И всё равно, он всё такой же близкий и такой далёкий, холодный, как айсберг. Ко мне в особенности. К чёрту его!..

Миша, неотрывно смотря на меня, прищёлкивает пальцами.

— Фронтмэн «Ravens Crow». — Он переводит взгляд на Рафа, легко, но не бесхитростно улыбаясь. — Как тебе такая идея?

Что он, на хрен, сейчас сказал?

Я ушам своим поверить не могу!

Гордеев, бросив на меня лишь короткий взгляд, уточняет у Миши:

— А это, вообще, реально?

— Нет! — выпаливаю я, так резко, что аж самой не по себе. Три пары глаз сосредотачиваются на мне, и я сквозь землю готова провалиться.

— Чё это нет-то? — озадаченно спрашивает Миша, но это ложь, я понимаю, к чему он клонит. — Он же играет на ударных.

Ну ни засранец ли, а? Он же знает, что я не в лучшем из состояний, видит прекрасно, его этим моим напускным «всё окей» не наебёшь. Я бухаю, не принимаю таблетки, а если принимаю, то иной рецептуры. Самое чёртово время для встречи с отцом. Да Смолова кондратий хватит, если он меня в такой ипостаси увидит, он и так уж больно нервничает. Меньше всего я хочу расстраивать его всем этим, творящимся со мной, дерьмом.

— Миша... — протягиваю я, недобро, не без угрозы на него косясь. — Не бери томагавк, чтобы убить муху на лбу друга. [2]

Судя по тому, как он вздохнул, скрещивая руки на груди, намёк он понял. Я в пастухе вовсе не нуждаюсь, и от того, что фазер мой узрит масштабы катастрофы, мне не станет лучше. Мне никогда не станет лучше. И знать об этом всем категорически необязательно.

— К тому же, ты что, в самом деле, думаешь, что он примчится из штатов, чтобы побить в барабаны безызвестной группы? — привожу я доводы, дабы скрыть от посторонних истинную суть проблемы. — Ебанулся, что ли?

Я направляюсь к диванчику, не обращая внимания на взгляды, надеясь, что на этом спор окончен.

— А знаешь, в чём фишка, Тор? — Миша вскидывает подбородок, фактически бросая мне вызов. — Ради тебя он и в бубен постучит — только попроси.

— Я вот думаю, тебе, что ли в бубен постучать?.. — шепчу я злобно, проходя мимо так, чтобы он услышал, и, для всех внося ясность, громко и чётко: — Нет. Забыли вообще об этом.

Миша хватает меня за рукав, притягивает к себе, и склоняется к моему уху.

— Тор, это не только тебе надо, или не надо. Не будь эгоисткой. Это нам надо — всем нам.

Правда в том, блядь, что

надо — только умирать. [3]

_________________________

[1] медиатор.

[2] индейская поговорка.

[3] индейская поговорка.