Я была на похоронах не так чтобы давно.

Два года назад.

Когда нам отправили тело отца в закрытом гробу, когда мама еле передвигалась, когда мне самой пришлось все организовывать.

Когда его гроб медленно опускали в землю, мое сердце тоже бухнулось куда-то вниз, рывком. Тогда мне все еще не верилось, что настал конец, ― все не могло закончиться так по-дурацки. Но, тем не менее, так все и закончилось.

Деревянный гроб. Оглушительный скрип ремней ритуального лифта. Земля, комьями осыпающаяся в яму. Мама, дрожащая рядом со мной от слез. Она была не в силах поднять голову и отнять ладонь в черной перчатке ото рта.

Я ненавидела тот день. Ненавидела, что у меня не было настоящей возможности попрощаться с отцом, ненавидела тот факт, что не успела извиниться. Я так упорно добивалась цели стать врачом, что отцовская мечта, чтобы я поступила в военную академию и пошла по его стопам, казалась чудовищной ошибкой. «Я не стану похожей на тебя», ― вот что я сказала в последний раз. Но я уже была. Упрямой, как он. Все время стояла на своем. Я уже была точной копией отца.

Может быть, потому мама и отказалась от меня, ― ей было больно на меня смотреть. Больно вдвойне. Ведь я была папиной дочкой. Отец был моим лучшим другом, мы вместе бегали по утрам, маршировали, устраивали недельные походы, ездили на полигон. Я делала все, чтобы он мной гордился.

Но у меня осталась только мама. А теперь и она ушла вслед за отцом.

И опять деревянный гроб. И вновь бьющий по ушам скрип ремней, опускающих ящик из ореха в рыхлую землю. Оцепенение от потери близкого опять стоит рядом и держит за руку, вновь обрело реальные ощутимые формы.

Я все смотрела и смотрела на небольшую горку, под которой теперь прячутся оба моих родителя, и не могла ни на чем сосредоточиться.

Я приехала из Эттон-Крик вместе с Дорианом, говорила с миссис Нэтвик (маминой лучшей подругой), говорила... с другими людьми, одевалась для похорон, посетила церковь, вновь видела закрытый гроб, но все еще не могла поверить в случившееся.

Разве так бывает?

Только что мама была рядом, крепко сжимала меня в объятиях, случайно мазнула кисточкой с синей краской по моей рубашке и рассмеялась с выражения моего лица. А теперь ее просто нет.

Все давно разошлись, рядом со свежей могилой остались стоять только мы с Дорианом. Мне хотелось, чтобы и он ушел, но он не отходил ни на шаг с той минуты, как забрал меня из больницы, куда меня доставили прямиком из участка. Боялся, что я выкину какой-нибудь фокус.

Он приобнял меня за плечи, и я едва устояла на ногах. Каблуки туфель провалились в землю на сантиметр. В груди все больно всколыхнулось, сжалось до размеров крупинки риса, и я затаила дыхание.

― Все будет в порядке, Кая, ― пообещал Дориан шепотом. Он не замечал, что внутри я дрожу, как выброшенный на улицу в мороз котенок, ведь снаружи я давно разлагающийся труп. Он вновь повторил: ― Все будет хорошо.

Сквозь его прикосновение в мои плечи сочилась холодком безнадега. Ничего не будет хорошо, и мы оба это знали. Все его слова ― пустой звук, они ничего не значат.

― Уходим, Дориан, ― произнесла я хрипло, и, шагнув, тут же была остановлена его ладонью, сомкнувшейся на моем локте поверх пиджака.

― Поплачь, Кая. Тебе сразу станет легче, ― сочувственно произнес он.

Легче?

С трудом проглотив комок слез, я лишь с третьей попытки смогла сказать:

― От этого мама не вернется.

Затем, осторожно отцепив его пальцы от своей руки, я ушла. К подошве липла грязь, и я пыталась изо всех сил сосредоточиться на приставучих комочках, чтобы не заплакать, но чем больше прикладывала усилий, тем яростнее становилось желание разрыдаться в голос.

Боль достигла пика в тот момент, когда я шла мимо могилы незнакомой девушки с таким же именем, как у мамы. Давление на глазные яблоки стало невыносимым, казалось, они лопнут. Но я все равно не плакала. Молча прислушивалась к шепчущимся редким деревьям, росшим тут и там среди памятников и крестов.

Они молча переглядывались, говорили, что я никчемная дочь, не смогла сдержать данное отцу обещание, не смогла защитить мать. И я не могла оправдаться.

Чтобы укрыться от сплетен, я скрестила руки на груди и ускорила шаг, больше не задерживаясь взглядом на могильных плитах.

навсегда отпечатается в моей памяти.

Звуки, запахи, закрытый гроб будут преследовать меня вечно.

***

Дрожащими руками миссис Нэтвик вручила мне кружку с горячим чаем и что-то сказала. Я кивнула, не поднимая головы ― не могла смотреть в ее опухшие глаза с лопнувшими сосудами. Казалось, по щекам вот-вот покатятся кровавые слезы.

Мы устроились в доме Нэтвиков в гостиной с камином. Здесь было тихо и прохладно. Миссис Нэтвик сидела на краешке стула, а мистер Нэтвик стоял за ее спиной, вцепившись в ее плечи как в спасательный круг.

Они были частью моей семьи, они и их уютный домишко, который расположился в конце улицы неподалеку от нас. Здесь все напоминало о прошлой жизни: все та же мебель, те же общие фотографии в серванте. Миссис Нэтвик заметила, что я смотрю на снимок мамы и судорожно вздохнула.

― Мэгги была такой смешной в школе...

Я не хотела слушать все это, но не могла приказать миссис Нэтвик замолчать. Внезапно в комнате стало душно, и я расстегнула две верхние пуговицы своей черной рубашки. Дориан подозрительно покосился в мою сторону со своего кресла, но ничего не сказал.

Когда миссис Нэтвик набрала в легкие побольше воздуха и продолжила, он отвернулся.

― Мэгги все время подбирала на улице бродячих кошек и тащила домой. Как же ей однажды влетело!..

Мистер Нэтвик внезапно произнес:

― Скоро Селена будет дома.

― Правда? ― приободрилась я, и поспешно сделала глоток чая, чтобы замаскировать облегчение. Чай был горьким, и я вспомнила, что мама ненавидела горький чай и всегда клала по меньшей мере три ложки сахара.

― Мэгги была для Селены как вторая мать, ― сказала миссис Нэтвик, шмыгнув носом и болезненно улыбнувшись.

Старательно размышляя о том, что на это сказать, я добавила еще сахара. Миссис Нэтвик не обратила на это внимания, продолжая говорить о своей дочери. Селену я могла бы назвать свой лучшей подругой. По правде говоря, она была моей единственной подругой. Высокая, стройная, до жути упрямая, всегда бежала вперед меня и без разведки. Когда я флегматично действовала по плану, Селена всегда рвалась в бой.

Из-за ее скорого появления у меня в душе смешался ядовитый коктейль из противоположных чувств. Селена всегда была для меня синонимом уюта. Синонимом дома. Синонимом безопасности. Теперь все изменится. Уже все изменилось.

Дориан положил руку мне на плечо, и я вздрогнула, забыв, что он сидит рядом и иногда пристально, а иногда исподтишка наблюдает за мной.

― Ты в порядке? – осторожно спросил он.

― Ты уже спрашивал, ― ответила я. Помолчав, добавила: ― А почему Ной не поехал с нами?

Вообще-то мне было все равно, почему его здесь нет, просто не хотела обсуждать свое состояние, пока миссис Нэтвик отлучилась на кухню, а мистер Нэтвик отправился в свой кабинет, куда уходил, едва его начинало одолевать беспокойство.

― Он болен, Кая, ― пояснил Дориан, продолжая изучающе на меня смотреть. Я ответила недоверчивым взглядом. ― Он не может выходить на солнце.

― Ясно.

Звучало как самое худшее в мире оправдание, но это его дело. Я вдруг осознала, что мне вообще плевать, что вокруг творится. Я была вымотана, в голове творился полный хаос. Не помню, когда спала в последний раз. Стоило прикрыть веки, и под ногами сразу же чувствовалась рыхлая почва, а воздух пах дождем. Стоило закрыть глаза на мгновение, и вот я уже вижу гроб, дожидающийся своего часа на краю могилы.

Может быть они и в лучшем мире, но уж точно не я. Без них мой мир вообще ничто.

― Возможно, вы голодны?

Я подскочила, словно ужаленная, когда в гостиную вошла миссис Нэтвик. За ней по пятам следовал запах жаркого. Желудок свернулся в комок неприятия, но я кивнула. Скорее всего Дориан голоден, и я подозревала, что, если откажусь от угощения, он последует моему примеру.

Мы прошли на кухню, и я все никак не могла отделаться от мысли, что мама никогда больше не попробует жаркого миссис Нэтвик.

***

Пришлось заночевать в доме Нэтвиков, потому что Дориан, вместо того чтобы солгать что мы заказали номер в гостинице, молчал словно рыба. Хозяйка надавила, он сдался. В семь вечера, когда мое терпение было на исходе, мне позволили уйти, и я заперлась в комнате для гостей и упала на спину на кровать, даже не раздеваясь. Ноги и руки ломило, голова раскалывалась. Сердце глухо стучало в груди и с каждым стуком напоминало о том, что оно все еще бьется, все еще качает кровь.

Долгожданные слезы накатили внезапно, и в этот раз я не стала их сдерживать. Зажимая рот кулаком, я ревела от боли, рванувшей меня изнутри словно бомба. Это прекратилось спустя еще два часа, когда все мысли размякли и превратились в ненавистную сладкую вату. Глаза жгло, когда я разглядывала покрывало на кровати в мелко-розовый цветочек.

Маме бы оно понравилось.

Я шумно выдохнула, борясь с новым приступом слез, затем стянула с себя штаны и рубашку и забралась под одеяло, притворившись, что происходящего нет. Хотелось бы и мне в этот момент прекратить существование.

***

Едва рассвело, я тут же распахнула глаза. Посмотрела в окно, на голые верхушки деревьев, норовившие проткнуть насквозь небесную сталь, а может и мою голову заодно, затем повернулась на спину и немигающим взглядом уставилась в черноту угла рядом с дверью.

Прошло четыре секунды, а по шее скатилась капелька пота, когда я вскочила, и, отгоняя мысли, на цыпочках побежала к двери и приоткрыла ее, чтобы в комнату заползла полоска света из коридора. Немного успокоившись, я вернулась к постели, забралась под одеяло и закрыла глаза.

Тщетно пыталась уснуть, но тишина в доме была невыносимо звонкой.

«Ты будешь думать, ― шипела она, ― будешь. И сейчас, когда закроешь глаза, и когда притворишься, что тебе не больно».

Я резко села. Тело наполнилось горячим огнем, превратилось в факел, напружинилось, готовое разорваться на тысячу кусков. Это состояние продолжалось до тех пор, пока я не выскользнула во двор и не набрала полную грудь свежего воздуха.

Я старалась ни о чем не думать, но ощущение, что мир стал другим, не отпускало.

Отдаляясь от дома миссис Нэтвик, я чувствовала ни с чем несравнимое облегчение. Словно больше не нужно притворяться кем-то другим, словно прожектор, который был все время на меня направлен, наконец-то выключили. И вот, в очередной раз моргнув, я словно по волшебству очутилась перед пепелищем, которое ранее называлось моим домом.

Я остановилась и обвела взглядом обугленные стены, черный шифер, сугробы серого пепла перед порогом. Я была здесь лишь несколько дней назад, вдыхала аромат маминых роз, чувствовала на ее пальцах затвердевшую краску, когда она заправила мои длинные волосы за уши и поцеловала в лоб, чтобы попрощаться. Это случилось недавно, а такое чувство, что прошло много времени. Эттон-Крик с его убийствами, моя смерть, Леда Стивенсон и... мама.

Я вздохнула, но больше не почувствовала ни аромата роз, ни краски – ничего. Пустота. Подступив к калитке, я коснулась кончиками пальцев железных прутьев, но тут же отпрянула. Теперь это место – еще одно кладбище.

Я сделала несколько шагов назад и покрутила головой. Слева ― дом молодой учительницы мисс Бакли, справа живет мистер Кармайкл со своими собаками. Неужели эти люди не заметили зачатки пожара? Неужели мама не заметила? Чем она была занята, почему не вышла на улицу?

На меня косились прохожие, соседи украдкой выглядывали из окон, чтобы проверить, стою ли я до сих пор на пороге дома. Я могла бы простоять здесь вечность, но ушла, ведь маму все равно не вернуть. Будь это возможным, я бы провела на этой выжженной земле тысячу лет. Я бы отдала что угодно, чтобы она тоже выглянула в окно.

― Кая? ― удивленно спросила бы она, обнаружив меня перед домом, ― почему ты не заходишь?

Услышь я сейчас ее голос, не стала бы как обычно молча входить в дом. Я бы обняла ее. Я бы даже улыбнулась, поцеловала ее в щеку...

Но все это невозможно, потому что мертвые не возвращаются. Не имеет значения, как сильно ты хочешь их увидеть, как страстно желаешь попрощаться, что можешь и хочешь отдать взамен ― смерть никогда и ни за что не вернет близких.

Я сунула руки в карманы куртки и двинулась к автобусной остановке. Еще не знаю, что буду делать – возможно ничего. Может, буду просто сидеть на скамейке и смотреть перед собой или на прохожих. Знаю лишь, что не хочу возвращаться к миссис Нэтвик. Она вновь окружит заботой, вновь попытается быть оптимистичной, дрожа всем телом от притворства.

Уже высоко взошло солнце, рассеялся туман и потеплел воздух. Мои щеки раскраснелись от быстрой ходьбы, когда я наконец достигла цели и опустилась на скамейку.

Время продолжало нестись вперед, прохожие останавливались, запрыгивали в автобус или такси и мчались дальше, только я не двигалась. Ведь если начну движение первой, значит я признала случившееся. Значит смирилась.

Я не успела обдумать эту мысль, потому что подъехал автобус, проезжающий мимо маминой художественной галереи и я, ни секунды не колеблясь, зашла внутрь. Водитель приветственно улыбнулся и пожелал доброго утра. Я тоже пожелала, но не стала улыбаться. Заплатив за проезд мелочью, найденной в кармане куртки, прошла в самый конец автобуса и присела у окна.

В Эттон-Крик все по-другому. Сейчас лишь начало сентября, но там деревья уже стоят почти голые. Солнце тусклое и безжизненное, ― здесь же светит так ярко, что приходится щуриться и прикрывать ладонью глаза. Там я чувствовала себя одинокой. Здесь теперь тоже.

Я вышла на остановке напротив маминой галереи. Сперва не знала, почему поступаю так, как поступаю, но сейчас меня внезапно одолело сильное желание пройтись по белоснежным коридорам с высокими потолками, полюбоваться картинами, которыми мама дорожила так сильно, что едва ли не считала их членами семьи. Она могла проводить в обществе своих картин и скульптур множество часов, ― все свободное время ― и меня заставляла: «Кая, они всегда придут на помощь. Приведут твои мысли в порядок, помогут найти правильный путь или даже найти себя».

Для меня эти слова всегда звучали чуточку безумно, но сейчас я словно сумасшедшая взлетела по мраморным ступеням. Я хочу привести мысли в порядок, найти правильный путь, найти маму. Ручка двери, за которую я схватилась, повернулась в моей ладони сама собой и уже второй раз за неделю меня едва не сбили с ног. Это был Томас ― рыжий долговязый парень, мамин помощник.

― Кая! Прости, я не заметил тебя! – он снял солнцезащитные очки и вместе с этим будто снял маску. Том был всегда восторженным: все время шутил, улыбался и говорил на повышенных тонах. Именно поэтому он мне нравился: глядя на его лицо я не видела там той кислой мины и безучастного выражения, которое видела на своем собственном.

― Привет, Том. ― Перед моими глазами тут же вспыхнул его черный пиджак. Том был на маминых похоронах. Его глаза были блестящими, а губы дрожали, когда он бросал на гроб горсть земли. Я кивнула на дверь: ― Хотела немного прогуляться, поэтому пришла сюда.

― О. ― Том сдулся, и я поняла, что он тоже вспомнил кладбище. На секунду замешкавшись, он слабо улыбнулся: ― Приготовить тебе чаю? Знаю, ты на дух не переносишь кофе. Твоя мама напротив его обожа... ла. Она очень любила его.

Он замолчал, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я поднялась на ступеньку выше, притворяясь, что не заметила, как он запнулся.

― Да, мне не помешал бы чай. Без сахара. Спасибо.

Том отпер дверь и пропустил меня внутрь. Мы тут же оказались в просторной белоснежной комнате с высокими потолками и витражными окнами, которые сами по себе уже были произведением искусства. Каждая скульптура, каждая картина, ― будь то портрет или пейзаж, ― сверкают, начищенные до блеска. В воздухе не видно ни пылинки. Том тут убирал? Или, возможно, еще мама?

Хорошо ли я знала ее? Как она могла позволить себе умереть так нелепо?

Я прошлась по мраморному полу мимо небольшого декоративного фонтанчика и наклонилась, чтобы рассмотреть некрасивое тонкое дерево на подставке, стоящее посреди зала. Да, это было в мамином стиле, ― она любила собирать всякие уродливые штуковины и потом выставлять напоказ, в надежде, что хоть кому-нибудь они придутся по душе.

Не мне.

Я отвернулась от дерева и наткнулась на печальный взгляд Тома. Его лицо тут же прояснилось, он улыбнулся:

― Чай. Я и забыл про него, прости.

Я не успела попросить его не извиняться и не успела предупредить, что буду в мамином кабинете, как Тома и след простыл.

Мимо прочих вещиц, которые она так любила, ― всяких нелепых штук типа лошадиных голов, стоящих на подставках у лестницы, ― я поднялась на второй этаж и скрылась за белоснежными дверьми в кабинете. Первое, что бросилось в глаза – африканские маски, висящие над столом. Как она могла сидеть целыми днями в окружении этой жути? Ее это совсем не напрягало, а меня даже очень. И сейчас, стоя посреди ее кабинета в окружении бесполезной, на мой взгляд, ерунды, я почувствовала себя даже более одинокой, чем прежде. Мы с мамой настолько разные, что становится больно. Мне бы хотелось быть больше похожей на нее. Чтобы люди говорили: «Кая, ты вылитая Маргарет!» или: «У тебя такой же чудный вкус в музыке, как у твоей мамы».

Я пересекла кабинет и присела за стол, заваленный хламом, который мама называла «творческим беспорядком». Я вновь увидела ее улыбку: «Боже, Кая, почему ты такая зануда? Немного расслабься. Здесь чувствуется стиль! Чувствуешь стиль? Почему не чувствуешь?! Ты в точности как твой отец, но он хотя бы притворно улыбается, когда попадает в мое царство красоты и искусства».

Здесь было множество фотографий, в том числе и отца. Его светлое лицо мгновенно привлекло мое внимание. Я взяла снимок в руки, хоть и не хотела ни к чему прикасаться, и пристально посмотрела в улыбчивые глаза и на встрепанные волосы. Отец не знал, что я фотографирую его, потому что в этот момент он о чем-то болтал с мамой. Хорошая фотография. Несколько секунд я любовалась этим запечатленным на бумаге воспоминанием, затем принялась рассматривать мамины вещи, валяющиеся на столе. Вещи, которые не имеют для меня никакого значения, но которые, несомненно, были важны для нее.

Пять минут спустя я просмотрела ее ежедневник, но не обнаружила никакой зацепки.

Стоп! Зацепки?! Я не ищу зацепок, я просто рассматриваю ее вещи.

Мое сердце тревожно забилось в груди, когда я отложила мамин ежедневник и откинулась на спинку кресла.

Что случилось на самом деле?

Мама бы никогда не умерла такой глупой смертью. Она появлялась дома так редко, что не могла сгореть в каком-то дурацком пожаре.

В следующую секунду я стала рыться в ее бумагах, словно сумасшедшая.

Она не могла умереть просто так. Это чья-то ошибка, и точно не ее собственная. Слишком все странно. Возможно, случившееся с мамой и смерти в Эттон-Крик никак не связаны, но чувство именно такое.

Как-то это странно, что я уехала из города и тут же...

Я скрестила руки на груди и обвела взглядом мамин кабинет. Я должна думать, как она. У мамы никогда не было от меня секретов, но возможно было что-то, что она не могла мне сказать. Ее жизнь была абсолютно хаотична, но при этом мама обращала мое внимание на знаки, которые я предпочитала не замечать. Говорила не игнорировать детали, которые выбиваются из общей картинки. Говорила не проходить мимо и не притворяться, что все нормально, если что-то кажется странным.

Я покрутилась на стуле вокруг своей оси.

В последние дни ее что-то тревожило. Когда неделю назад мама собиралась на благотворительный вечер и попросила меня помочь подобрать ей платье, мне показалось, она хочет о чем-то поговорить. Но разговор не состоялся, мама притворилась, что обеспокоена делами галереи. Во время похода по магазинам она нервничала, а я раздражалась, из-за чего она нервничала сильнее. В итоге мы ушли домой, так ничего и не купив.

Я вновь обвела взглядом кабинет.

Будь у мамы тайна, и если бы она хотела спрятать нечто важное, как бы поступила?

Она бы спрятала свой секрет туда, куда никто не догадается заглянуть, или куда не стала бы я заглядывать?

Я снова крутанулась на стуле и посмотрела на шесть уродливых масок, висящих на стене за столом. Страхолюдины уставились в ответ, и под их пристальным взглядом я заглянула под каждую, но между изделиями и стеной ничего не обнаружилось.

Это все чушь, ― укорил меня внутренний голос.

А что, собственно, я хочу найти?

Мамино прощальное письмо? Объяснение, почему она отослала меня в Эттон-Крик к этим Харрингтонам? Почему так странно вела себя в последние дни?

Бред.

Я запыхалась, обследуя все стены и плинтуса, и вдруг нашла что-то под одним из них ― сверток бумаги.

Записка.

Я сжала ее в пальцах и зажмурилась. Я была права. Я ни на что не рассчитывала, но все же была права – мама что-то скрывала. С колотящимся сердцем я вернула сломанный кусок дерева на место и развернула записку, чтобы прочесть ее, как тут услышала голос Томаса.

― Кая?

Я выпрямилась, выглядывая из-за стола.

― Знаешь, Том, я, пожалуй, пойду. Не могу больше здесь оставаться. – Засунув в карман мамину записку, я выскользнула за дверь. Перед этим я заметила, как лицо маминого помощника растеряно вытянулось, а глаза наполнились грустью. Спускаясь по лестнице, я все еще чувствовала, что Том смотрит мне в спину взглядом потерянного щенка. Он любил мою маму как свою старшую сестру, ― она была его единственной семьей. Мы часто справляли вместе праздники: Нэтвики, Томас и моя семья. А теперь все просто развалилось.

Я шагала все дальше и дальше, пока галерея не осталась далеко позади, и остановилась у скамейки в небольшом скверике рядом с ретро-кинотеатром.

«Кая, есть очень много вещей, которые я от тебя скрыла, ― писала мама. Мое сердце сделало кульбит в груди, а по предплечьям пробежали мурашки. Я опустилась на лавочку, и, ощущая себя будто в параллельной вселенной, где нет серебрящихся луж под ногами, где в макушку не светит солнце, продолжила читать: ― Если ты читаешь это письмо, значит я умерла, а ты стала достаточно умной, чтобы поступить правильно. С тобой начнут твориться ужасные вещи, Кая, и я знаю, как тебе сложно будет сделать то, что я прошу. Нам с отцом удалось вырастить тебя доброй, отзывчивой, решительной девочкой, которая не боится трудностей. Но не бояться мало. Иногда нужно уйти. Иногда, если ты сдаешься, это вовсе неплохо, Кая.

Ты должна уехать из страны, иначе случится что-то плохое. Ты должна отправиться к моему старшему брату. Он сейчас проводит в Румынии исследовательские работы, и он с удовольствием тебя примет. Его номер находится в моей записной книжке. Ты ведь помнишь дядюшку Пола?..

Кая, пожалуйста, помни, что я люблю тебя. Папа тоже».

Что это такое? О чем она не рассказывала?

Мама не умела хранить секреты и всегда говорила за двоих. Она была милой болтушкой, которую уставали слушать уже на второй минуте. Как она могла долгие годы хранить от меня какой-то секрет, и даже сейчас его скрыть?

Она знала о своей скорой смерти, выводя каждое слово прощального письма, и думала, что кто-то станет меня преследовать. Вот только я не поеду ни в какую Румынию, ни к дядюшке Полу, ни к кому-то еще.

Я свернула письмо и спрятала его во внутреннем кармане куртки.

***

Когда я вошла в полицейский участок, на мгновение повисла тяжелая тишина, буквально придавившая меня к полу. Я растерянно застыла, но затем направилась прямо в кабинет капитана полиции. Джон Агилар уже ждал меня. Он был лучшим другом моего отца, поэтому, когда я попросила о встрече, он тут же согласился.

― Кая. ― Мы пожали друг другу руки, затем Джон кивнул на стул. Я присела, он тоже. ― Мой сын сказал, что ты внезапно забрала документы из университета...

― Э-э... да, ― замялась я. Повернув голову чуть в сторону, я заметила сквозь жалюзи, как половина участка глазеет на нас сквозь стекло. Джон тоже заметил и, поднявшись на ноги, прошел к окну и дернул за шнурок. Обернулся.

― Не обращай внимания.

Да, меня здесь все знают.

― Ну?.. – он вернулся за стол, а я продолжила молчать, подбирая нужные слова. Джон Агилар напрягся сильнее: размышляет о том, как вести себя со мной после случившегося с мамой. Прежде чем какой-то из вариантов посетил его голову с едва заметной сединой, я протянула ему загадочное письмо. Джон внимательно прочел его, не отвлекаясь на то, чтобы бросать на меня удивленные взгляды. Я расслабилась и почувствовала себя увереннее. На секунду показалось, что я сумею во всем разобраться и друг отца мне поможет, но это было до того, как тот произнес:

― Это письмо твоей матери.

― Да, ― отозвалась я, вдруг резко осознав, что он не станет слушать меня всерьез. Он молчал, так что я решила прояснить ситуацию: ― Я нашла его в мамином тайнике, и содержание показалось мне странным. В письме сказано, что мама считает, что ей грозит опасность. Она беспокоится за свою жизнь.

― И за твою тоже, ― вставил Джон.

― К чему вы клоните? – мой голос против воли ожесточился. Джон тяжело вздохнул, мышцы его лица вновь напряглись.

― Кая, тебе не кажется все это странным? Неужели ты считаешь, что если бы Мэгги знала, что тебе грозит опасность, она не обратилась бы в полицию?

В его словах был смысл, но я знала маму. Она сказала, что хранила свой секрет долгое время. Значит на то были причины.

― Вы не собираетесь проводить расследование? – прямо спросила я. Джон откинулся на спинку кресла.

― Твоя мама получала письма с угрозой?

― Мне это неизвестно. Она отправила меня к своим дальним родственникам, потому что опасалась за мою жизнь.

― Это она тебе сказала? – уточнил Джон, и мне не понравилось, каким тоном был задан вопрос ― словно он не считал мою маму вменяемой.

― Нет, она мне ничего не говорила. Я делаю вывод из ее письма.

― Кая, твоя мама... после смерти...

― Довольно! – я встала на ноги, ощущая, как к щекам приливает кровь. Джон тоже поднялся. – Если вы считаете, что после случившегося с нашей семьей мама могла потерять контроль, вы ошибаетесь. Она очень страдала. Не спала ночами и пила таблетки, но она держалась. И подобные фокусы, ― я кивнула на письмо, лежащее между нами, ― не были в ее стиле!

― Кая...

― Пожалуйста, вы же знаете мою маму. Знали. Вы знали мою маму, поэтому можете понять, что в письме – все правда. Просто выслушайте меня!

Несколько секунд он строгим взглядом смотрел на меня, а я на него. Наконец он сдался и тяжело опустился в кресло. Я последовала его примеру, но ноги не слушались, превратившись в деревянные обрубки.

― Вернувшись из университета на выходные, я увидела свои вещи на пороге дома и поняла, что что-то случилось. Мама сказала, что хочет, чтобы некоторое время я пожила у ее дальних родственников. И в тот же день, когда я уехала, случилась ее смерть. Считаете, это случайность? Я – нет.

― Я займусь этим, Кая, обещаю, ― Джон вновь сдался. – В свободное время.

На большее я не могла рассчитывать. Он не совсем поверил мне, но начал сомневаться. Если здесь что-то будет, Джон Агилар это найдет.

***

Аспен долго всматривался в зеркало, пытаясь увидеть там себя, но не мог прогнать видение. В отражении он видел Сьюзен Смитт, которая училась в школе актерского мастерства. У нее были темные волнистые волосы и зеленые глаза. Но Аспен знал о ней не только это. Он знал все, вплоть до мельчайших деталей. Аспен знал, что Сьюзен никогда не пьет зеленый чай, не любит спорт, потому что в детстве ушиблась, катаясь на роликах, не любит классику, не любит спиртные напитки. Аспен знал о ней все, потому что Сьюзен была идеальной жертвой.

Он умылся и снова посмотрел в зеркало, теперь уже на себя: на свои растрепанные темно-каштановые волосы, на круги под глазами, на татуировку на шее.

― Не пятница, ― сказал он себе, ― сегодня не пятница.

Эти слова немного успокоили его.

― Аспен, ты что, умер?!

― Уже иду, малышка! – он фальшиво усмехнулся своему отражению и пригладил волосы.

― Я не малышка, у меня есть имя.

― Ага, ― сказал он, напустив в голос побольше легкомысленности. Он натянул через голову футболку и вышел из ванной, собираясь в очередной раз все испортить.

Все портить – это он умеет.

― Хочешь чаю? ― он остановился в дверном проеме, встретившись взглядом с зелеными глазами. Сьюзен покачала головой.

― Аспен, тебя вновь мучают кошмары?

― Прекрати, Сью.

Он хотел предложить Сьюзен прогуляться ― Эттон-Крик редко радовал жителей ясным осенним небом и безветренной погодой. Хотел бы с легкой душой отпустить ее, но сегодня Сьюзен не покинет его квартиру. Он посмотрел на нее ― худую фигуру в широком свитере и длинной юбке горчичного цвета. Сьюзен кусала внутреннюю сторону щеки, стараясь не показывать тревоги, но морщинка между бровей и вцепившиеся в колени пальцы выдавали ее с потрохами. Аспен прочистил горло и уточнил:

― Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, да? Я люблю тебя так сильно, что сердце замирает, когда представлю, что с тобой что-то произойдет.

Сьюзен не выдержала и приблизилась. Ее движения были уверенными и плавными. Аспен хотел вечно смотреть на то, как она ходит; хотел вечно смотреть, как в ее ногах заплетается юбка, хотел смотреть, как свитер подчеркивает фигуру. Он хотел бы делать это вечно, но не мог, потому что нет времени.

― Аспен, ты меня пугаешь, ― пробормотала она, обнимая его за талию. Он опустил подбородок ей на макушку и крепко обнял за плечи, прижимая к груди. Он чувствовал, как под веками становится жарко и ненавидел себя за то, что готов заплакать. Несколько минут он слушал ее шумное дыхание, затем отстранил от себя на расстояние вытянутой руки и, не сдержавшись, сморгнул слезинку. Глаза Сьюзен ― и без того огромные блюдца ― стали еще больше, а рот приоткрылся, протестуя. Но когда Аспен достал из кармана складной нож, она опустила голову и уставилась на него.

Теперь Сьюзен Смитт знала, что жить ей осталось недолго.

***

Дориан нашел меня в парке. Не знаю, сколько прошло времени, не помню, позвонила я или он ― может, наткнулся на меня случайно. Он опустился на скамейку, отодвинув в сторону мою куртку, и произнес:

― Кая, пережить утрату непросто, но ты должна постараться. Расскажи мне, что тебя беспокоит.

Поднимая голову, я отметила, что часы на руке Дориана показывают полдень.

― Не знала, что ты мой психолог.

Мы встретились взглядами, но Дориан не смутился.

― Иногда я могу побыть твоим психологом, ― многозначительно произнес он. Я отвернулась и стала разглядывать мелкие трещинки на асфальте. Мимо, в поисках крошек, проскакала птичка. Несколько секунд я наблюдала за ней, затем произнесла:

― Я ходила в полицию, ― и посмотрела на Дориана, чтобы проверить реакцию. Он был удивлен, как я и ожидала. ― Я не верю, что мама погибла из-за несчастного случая. Кто-то желал ей смерти.

Дориан медленно выдохнул и посмотрел прямо перед собой. Я знала, что он делает. Подбирает нужные слова, чтобы доходчиво объяснить, что в случившемся нет ничьей вины.

― Не нужно объяснений, Дориан, ― сказала я, глядя на его гладковыбритое лицо. Знаю, ты думаешь, как они. Но я знаю свою мать.

Я не стала рассказывать про письмо. Понятия не имею, почему вообще заговорила об этом. Наверное, чтобы он не беспокоился обо мне и не изматывал себя переживаниями. Пусть знает, о чем я думаю.

Я все еще отчетливо помню, как страдала, когда погиб отец. Ощущала почти физическую боль, будто кто-то сидит рядом и каждый день душит и душит меня. И когда мне казалось, что все – конец, меня внезапно отпускало, чтобы снова схватить за горло. Было больно потому, что я не могла открыться, ведь маме было хуже. Я часами просила ее выйти из ванной, боялась, что она покончит с собой. И я превратилась в ходячего мертвеца, притворяясь ради нее что со мной все нормально. И снаружи я подбадривала ее, а внутри постепенно умирала.

Сейчас я не хотела, чтобы Дориан думал обо мне так же, как я думала о маме. Внезапно для себя я вспомнила о Леде Стивенсон и ее проблеме, и резко глянула в сторону Дориана, но он был сосредоточен на птичке: кормил ее неизвестно откуда взявшимся печеньем, при этом избегая смотреть на меня.

― Ты не должен переживать за меня, Дориан, ― четко произнесла я. Он встрепал волосы, такие же черные как у меня, отливающие на солнце синевой словно вороново крыло, и, не оборачиваясь, глухо произнес:

― Да. Ты похожа на своего отца.

Я изумилась:

― Ты знал моего отца?

― Нет. ― Он избавился от крошек и отряхнул ладони. – Но я слышал о нем немало. Ты такая же, как он. Сильная.

Я вновь подумала о Леде. Интересно, рассказал ли Ной обо мне своему старшему брату? Даже если Дориан знал о том, что я умерла и затем вернулась, чтобы спасти Леду, виду он не подавал и вел себя естественно. Но если Дориан ничего не знает, тогда откуда все знает Ной, ведь он даже из дому не выходит?..

Птичка привыкла к Дориану и совсем близко подошла к его руке в ожидании угощения. Я вновь подумала о маме. Что, если она точно так же доверилась кому-то, кому не стоило доверять? Были ли у нее враги?

Оказывается, я знаю о ней не так уж и много, как мне всегда казалось.

Я должна расспросить Томаса о том, не было ли у нее на работе каких-то подозрительных клиентов. Едва мне в голову пришла эта мысль, я сразу же набрала номер маминого помощника и договорилась о встрече.

После окончания разговора Дориан поднялся на ноги и внимательно посмотрел на меня:

― У тебя завтра дела?

― Завтракаю с маминым заместителем.

― Ясно, ― кивнул Дориан в ответ, как будто у него не возникло вопросов. А может и не возникло.

Он сунул руки в карманы брюк и произнес с энтузиазмом:

― Давай поспешим. Миссис Нэтвик очень обеспокоилась, когда не обнаружила тебя утром в постели. И еще тебя искала Селена. До того, как мы вернемся домой, поговори с ними хоть о чем-нибудь, чтобы они не волновались.

Дориан ушел вперед, а я словно парализованная осталась стоять у скамейки, слыша эхо его слов: «До того, как мы вернемся домой».

Он прав, теперь мой дом там, в Эттон-Крик ― городе, который, как и обещал Ной, не отпустит меня.

***

Миссис Нэтвик вела себя как ни в чем не бывало, будто она не беспокоилась, куда я пропала в такую рань. Однако, несмотря на улыбку на губах, ее глаза были полны затаенной боли ― лишнее напоминание о том, что моей мамы больше нет.

Едва я ступила на порог кухни, чтобы поздороваться, она тут же обняла меня и предупредила:

― Скоро будет обед, Кая. Хорошо, что ты успела вовремя.

От нее пахло как от Ноя ― приправами, и я поспешила выдохнуть пряный аромат, ударивший в легкие. Чтобы скрыться от миссис Нэтвик и ее псевдо-хорошего настроения и заботы, я поднялась наверх и, прикрыв дверь в комнату, застыла. Пальцы до боли сжали дверную ручку, а сердце прострелила стрела неприятной неожиданности: на кровати, скрестив руки, сидела Селена. Она ничуть не изменилась: выглядела умной и чуточку строгой в очках с черной оправой, и неодобрительно поджала губы, заметив мое выражение лица. Я знаю, зачем она здесь.

― Селена, ― выдохнула я, устало потирая переносицу, ― не думаю, что это...

― Что это хорошая идея? – закончила она, вскинув брови, отчего ее лицо сильнее ожесточилось. ― Я хорошо тебя знаю, Кая, и знаю, что тебе легче отсидеться где-то в темном углу, вместо того чтобы поговорить.

― Я не хочу ни о чем говорить.

― Но ты должна.

Я отрезала:

― Моя мама умерла, кроме этого у меня нет новостей.

Селена переменилась в лице, и я тут же пожалела, что сорвалась. Несколько секунд потоптавшись на месте, я прошла к кровати и присела рядом.

― Кая... мы можем и не говорить, ― сипло произнесла подруга, изучая свои колени. – Я просто не знаю, как себя вести... – Она посмотрела на меня в поисках поддержки и понимания. – Это все так... странно.

Я прочистила горло и посмотрела в ясные глаза Селены за стеклами очков.

― Да, я предпочла бы не говорить об этом, но... ― я начала ощущать беспокойство и встала на ноги, прошлась по комнате, отперла дверь и постояла немного на пороге. Вздохнула. Селена молчала, никак не комментируя мое поведение ― она знала и о клаустрофобии, и о ПТСР. Решившись, я обернулась и тихо сказала: ― Я нашла ее письмо.

― Какое письмо? – Она медленно приблизилась, расправив руки по швам. На лице ровным счетом не отразилось ничего.

― Я нашла мамино письмо. Она просила меня уехать в Румынию.

― Зачем?

― Она боялась, что со мной что-нибудь случится.

― Кая, постой... ― Селена вновь сцепила руки, пальцы хрустнули. Глаза расширились от удивления. ― Ты хочешь сказать, что твоя мама считала, что вам грозит опасность?

Я кивнула, уже зная, что последует дальше.

― Кая... ты не можешь... ― уголки ее губ опустились, а морщинка между бровей стала еще больше. ― Ты не можешь так думать всерьез... Я тебя знаю, и это не ты, ты бы не цеплялась за такие вещи, ты не такая... ― Селена коснулась пальцами моих локтей, и я вздрогнула. ― Твой папа всегда говорил, что ты сильная, ну так будь как он, а, просто бери с него пример ...

― ХВАТИТ СРАВНИВАТЬ МЕНЯ С ОТЦОМ! ― завопила я так громко, что внизу, наверное, миссис Нэтвик подскочила у плиты. Я с треском захлопнула дверь и Селена вздрогнула и отшатнулась, будто я ее ударила. ― Я не мой отец! Он оставил нас, потому что ему трудно было на меня смотреть!..

Приступ нагрянул так внезапно, что я не успела подготовиться – лишь схватилась за ручку двери, желая найти опору. Пальцы скользнули по гладкой поверхности, ноги отнялись, и я почувствовала, как затылок встретился с деревом, когда я шлепнулась на пол. Я открывала и закрывала рот, пытаясь протолкнуть в легкие воздух, но безуспешно. Откуда-то издалека послышался голос Селены:

― Кая, прости! Я не хотела!

Дрожащей рукой я потянулась к карману штанов, но с опозданием вспомнила, что таблеток там нет. Селена подлетела к моей сумке, лежащей под кроватью, нашла контейнер с таблетками и с сосредоточенным выражением протянула его мне. Я проглотила одну и стала ждать.

Прошла целая вечность, когда в ушах перестала гудеть кровь, перед глазами все прояснилось и легкие наполнились воздухом. Дыхание Селены, напротив, стало прерывистым. Она отползла от меня и, облокотившись о спинку кровати и обхватив колени руками, принялась плакать.

― Прости, Кая, я не хотела тебя расстраивать...

Она плакала из-за чувства вины, из-за смерти моей мамы, из-за приступа ― все навалилось внезапно и в один момент. Я покачала головой, не зная, что сказать, мысли все еще не пришли в норму.

Некоторое время спустя мне удалось сесть, и я провела ладонью по затылку, чтобы убедиться, что не расшибла голову. Селена наблюдала за мной покрасневшими глазами, очки съехали на бок, челка была всклочена.

― Селена, ― сказала я медленно, ― кто-то убил мою маму.

Мой голос разлетелся по комнате вдвое громче и решительнее, чем я предполагала. Может поэтому Селена не стала переубеждать меня, а может потому, что ей просто меня жаль – не имеет значения. Я уверена лишь в одном: моя мама умерла не просто так, кто-то ее убил.

***

Леда Стивенсон притаилась в самом дальнем углу студенческого кафе. Втянув голову в плечи, она пыталась справиться с куском рисовой запеканки. Аппетита не было. Она все вспоминала этот ужасный допрос в ее палате и не могла отделаться от мысли, что детектив Эндрю Дин подозревает ее в убийстве Майи и Ричарда. Леда хотела поскорее покончить со своим обедом и отправиться домой, потому что здесь, среди людей, она чувствовала себя неуверенно. Ей казалось, что кто-то может заметить ее одинокую фигурку и взять на себя роль Майи.

― Эй, давайте! – услышала она гогот за столиком посреди кафе. – Завтра матч, так что не скупитесь! Сыграем!

― Ребята, не здесь! – крикнула, проходя мимо, официантка с подносом.

― Привет.

Леда подскочила, едва не выронив из руки телефон. Она всегда держала его поблизости, чтобы в удобный момент притвориться, что набирает кому-то сообщение.

― Я присяду?

Леда вскинула голову и увидела напротив себя Сьюзен Смитт. Леда почти не боялась ее, но подсознательно ожидала подвоха, опасаясь, что за добротой кроется нечто большее. Доброта не бывает беспричинна. После нее всегда следует что-то ужасное.

― Все места оказались заняты, ― объяснила Сьюзен, пододвигая к себе тарелку с чизбургером и огромный стакан воды. Леда натянуто улыбнулась, поерзав на сидении. Сьюзен ответила ей улыбкой вдвое добродушнее и принялась за еду.

Минуты для Леды превратились в пытку. Она больше не была голодна и придумывала, как лучше выскользнуть из-за стола. Что сказать и каким тоном? Просто так встать и уйти будет невежливо.

― Все нормально? – спросила Сьюзен, убирая с глаз волосы. Леда собиралась ответить, что да, все нормально и ей срочно нужно домой, но взгляд упал на огромный синяк на запястье Сьюзен.

― Ох, тебе не больно? Здесь огромный синяк!

Сьюзен натянула рукав почти до самых кончиков пальцев, покачала головой и улыбнулась:

― Нисколечки. Я все время ударяюсь о кровать, когда выхожу из комнаты. Я ужасно неуклюжая.

Леда Стивенсон притворилась, что не озадачена тем, как можно удариться о кровать запястьем. Она не знала, что еще сказать и о чем вообще говорить, чтобы нарушить тягостное молчание, но тут внезапно услышала мужской голос, полный облегчения:

― Малышка!

Второй раз за несколько минут Леда Стивенсон подскочила и всем телом напряглась от дурного предчувствия. Она знала, кому принадлежит этот голос – нахальному и самоуверенному парню по имени Аспен. Он выглядел как отпетый хулиган, все время ходил в черном и вызывающе себя вел. Он настораживал Леду, если не приводил в ужас. Она всегда старалась держаться от таких парней подальше. Чего стоит только непонятная татуировка на шее.

― Я ведь говорила, Аспен, ― зашипела Сьюзен, предварительно бросив извиняющийся взгляд на Леду, ― у меня есть имя.

― Прости, ― без сожаления отозвался он, прыгая за их столик. Леда вся сжалась, каждая мышца в хрупком теле приготовилась к атаке. Но тут Аспен улыбнулся, заметив ее, поздоровался и через секунду потерял к ней интерес. Леда с облегчением вздохнула ― она не привыкла, что с ней ни с того ни с сего начинают заговаривать посторонние. Люди предпочитали не замечать ее.

Они принялись обсуждать свои планы на выходные, и при этом Аспен не выглядел довольным. Леда тем временем украдкой рассматривала его: длинные ноги в черных джинсах, ботинки, потрепанная кожаная куртка, татуировка на шее, волосы коньячного цвета. Стараясь не пялиться, она все же заметила его покрасневшие глаза и вспомнила сплетни, что у Аспена можно достать наркотики. Может это он не рассчитал силу и так схватил Сьюзен, что оставил на запястье синяк? А что, если у нее стокгольмский синдром?

― Леда.

Она подскочила, опрокинув свой пустой стакан. Аспен, как ни в чем не бывало, поднял его, но вежливо спросил:

― Ты в порядке?

― Эм... да. Да, все нормально.

― Точно все хорошо? Ты побледнела.

― Да, я...

― Подвезти тебя? Я на машине, могу подвезти.

Леде показалось, что ее сейчас стошнит от страха. Что, если Аспен хочет ее похитить и убить? А Сьюзен для него лишь прикрытие? Не похоже, чтобы она его боялась, но ведь это чувство она могла подавить в себе за годы издевательств.

― Леда? – Сьюзен накрыла руку девушки своей ладонью.

― Да, хорошо, – она едва сдержалась, чтобы не поежиться, и поднялась из-за стола, делая вид, что не заметила, как озадаченно Аспен посмотрел на Сьюзен, и каким хмурым взглядом та ему ответила. Леда закуталась в шарф и неуверенно пошла следом за Аспеном, ощущая рядом плечо Сьюзен. Чувство было такое, словно девушка решила взять Леду под свое крыло, как беззащитного птенчика. Конечно, в университете они вновь перестанут ее замечать, но это и к лучшему. Когда люди тебя напрочь не видят, они не доставят никаких проблем. Они не обидят, не ударят, не ранят словами. Они будут проходить мимо, ведь ты невидимка.

― Эй, машина здесь!

Леда обернулась, и, покраснев от смущения, поспешила назад к музыкальному магазину, где ее ждали ребята ― погруженная в размышления, она не заметила, что оставила Сьюзен и Аспена позади.

Они свернули в переулок, сделали еще несколько шагов и остановились перед сверкающей в лучах осеннего солнца новехонькой машиной. Сьюзен приглашающим жестом распахнула перед Ледой дверь. Девушка поблагодарила и забралась на заднее сидение, все сильнее чувствуя себя не в своей тарелке.

Наверное, решила Леда, Аспен не только принимает, но и продает наркотики, чтобы заработать на пропитание и такие дорогие вещи.

Она глянула под ноги, затем украдкой осмотрела салон. Пахнет лимоном, чисто, нет ни бумажек, ни мусора, даже не чувствуется запах сигаретного дыма. Может Аспен и не курит, а делает кое-что похуже...

Он сел за руль, на соседнее сидение забралась Сьюзен. Их руки тут же соединились, словно Аспен и Сьюзен были двумя магнитами, которые не могли существовать по отдельности.

Может, он вовсе не такой уж и плохой?..

Машина с тихим гулом тронулась с места, и Леда, немного расслабившись, отвернулась к окну. Она старательно разглядывала Эттон-Крик, пока автомобиль мчался по дороге, и заговорила лишь один раз, когда Аспен спросил адрес ее дома. Сьюзен попыталась втянуть Леду в непринужденный разговор, но, наткнувшись на глухую стену молчания, сдалась.

Несколько минут прошли в относительной тишине, а затем Леда навострила уши, услышав едва различимый шепот Сьюзен:

― Аспен, пожалуйста. Прекрати. Давай обсудим это потом. Обещаю. Честно-честно.

Леда вытащила телефон из кармана и ткнулась взглядом в экран.

― Нет, Сьюз, просто пообещай. Тебе ничего не стоит остаться сегодня у меня. Давай. Это несложно. Я буду вести себя хорошо. Честно-честно.

― Аспен, ― зло зашипела она. – Не. Сейчас.

Леда до боли в пальцах сжала телефон, притворяясь, что пишет сообщение воображаемому другу.

***

Мне снилось, что я смотрю с мамой старые серии «Закона и порядка». Она сидит на диване рядом, вцепившись обеими руками в миску с попкорном, и широко открытыми глазами смотрит на экран. По ее молодому лицу бегают тени, иногда замирая на скулах и веках.

― Вот это да... ― бормочет она.

Никогда не понимала, для чего она смотрит эти вещи. Почему не романтические комедии или не мультики? Мама воздушная и легкая будто безе, так что именно привлекает ее в фильмах ужасов и детективах? Мне этого не понять. Наверное, потому что моя жизнь сплошной кошмар, и я не хочу смотреть на его отголоски по телевизору. На самом деле я не смотрю телевизор. В реальности не смотрю, а сейчас ― да. Потому что у меня такое ощущение, будто это шанс попрощаться с мамой. Вот я и сижу, не возмущаясь; ничего не говорю, только смотрю на нее, потому что знаю, что другого шанса уже никогда не будет.

Проснулась я, когда солнце едва взошло. Рассвет настырно глядел на меня сквозь стекло: «Ты в параллельной вселенной, Кая». Душа стонала, бунтуя против повседневных вещей, зрение было чужим. Действительно, ощущение, будто я в другом мире. Словно так и нужно – просыпаться и ложиться спать, принимать душ и спускаться к завтраку.

Пока я готовила зеленый чай, глаза с неимоверной силой резало от боли. В ушах, сквозь шум закипающего чайника, слышались мамины слова из сновидения: «Кая, все не так. Ты не веришь, что задачка, которая внезапно перед тобой возникла, может иметь самое простое и незамысловатое решение. Везде ищешь подвох, как и твой отец».

Я зажмурилась.

«Правда на поверхности. Все может оказаться проще, чем ты думаешь».

Это значит, что я ищу то, чего просто не существует? Просто выдумываю?

Нет. Мамино письмо. Оно реально. Как и мое предчувствие. Я верю этому. Я верю себе.

Мои хаотичные мысли прервал телефонный звонок. Я достала мобильный из кармана штанов и тут же ответила.

― Кая, доброе утро. Это Джон Агилар.

Он мог и не представляться. Я знаю этого человека с пяти лет, и сейчас от его хриплого голоса все внутренности покрылись тонкой корочкой льда. Не имеет значения, что он скажет ― все плохо.

― Что вы узнали? ― Я посмотрела в окно на чудную утреннюю погоду. Небо было ясным, каким-то беспечным. Погода понемногу начинала раздражать, ведь это так несправедливо, когда люди могут радоваться сентябрьскому солнцу, а я нет.

― Это письмо написала твоя мать. – Он это серьезно? – Ее не принуждали, и действовала она по собственной воле.

― И? – я с силой вцепилась в кухонный стол. Костяшки пальцев побелели так сильно, что стал заметен шрам на ладони.

― Но у нас нет причин начинать расследование, Кая, ― торопливо сказал Джон. ― Произошла утечка... это была случайность...

Он еще что-то произнес, но я не могла слушать этот вздор. Сдержанно попрощавшись, я сбросила вызов и отцепилась от стола. Пальцы в ту же секунду заболели, под ложечкой неприятно засосало.

Я ищу загадку там, где ее нет? Ищу ответ на вопрос, который даже не прозвучал?

От неприятных мыслей начали дрожать руки, и я поспешно достала из кармана контейнер с таблетками. Покрутила его в руках, в надежде, что руки перестанут дрожать. Ну же! Я не могу быть такой слабой!

Я наполнила стакан с водой.

Прекрати дрожать, Кая! Немедленно!

― Кая? – На мое плечо опустилась рука, и я сильно вздрогнула и пролила на себя воду. Обернувшись, наткнулась на виноватый взгляд Дориана, полный сожаления. Он вновь думает, что я не в себе. Я прочистила горло и произнесла:

― Приготовить тебе завтрак?

Его лицо вытянулось, а беспокойство в глазах сменилось предвкушением:

― Серьезно? Ты умеешь?

― Только сменю рубашку. ― Я решительным шагом направилась в свою спальню наверх, по пути размышляя о разговоре с Джоном и о том, что все буквально твердят, что мама просто взяла и умерла без причины. Просто потому, что забыла закрыть газ!

Переодевшись, я спустилась вниз и обнаружила Дориана сидящим за столом. Его руки на столешнице, пальцы переплетены между собой в ожидании, в карих глазах насмешка, а на щеках едва заметные ямочки.

― Не улыбайся, ― предупредила я. Он подпер щеку рукой.

― Ты же знаешь, что я живу с Ноем, верно?

― Имеешь в виду, что тебе есть с чем сравнивать?

― Нет, просто не клади в яичницу сахар.

Я улыбнулась.

― Предупреждаю: у меня не такие грандиозные кулинарные способности как у твоего брата, так что не ожидай многого.

― От тебя можно ждать чего угодно, ― произнес Дориан, и хоть это и прозвучало многозначительно, я сделала вид, что не заметила. Мне снова стало интересно, знает ли Дориан о том, что со мной случилось в университете. Он должен знать, ведь после приступа именно он забрал меня из больницы. Но Дориан ни о чем не спрашивал, не задал ни единого вопроса! Наверное, ждет, пока я сама доверюсь и решу обо всем рассказать.

Я поставила перед ним дымящуюся тарелку с яичницей и тостом. Наполнила кружку кофе и поставила рядом. Дориан выпрямился и вытаращил глаза в притворном удивлении, воскликнув:

― Я еще не пробовал это, но судя по запаху на вкус это божественно!

― Уверена в этом, ― кивнула я, коряво улыбнувшись. Жаль, что у меня нет чувства юмора.

Я сделала глоток своего остывшего чая, отдающего горечью, и покосилась на часы. Дориан тем временем копался в своей тарелке и даже не смотрел на меня, но он, тем не менее, спросил:

― Куда-то собираешься?

Я перевела на него взгляд, внимательно изучая. Почему он притворился, будто не помнит о том, что я рассказала ему вчера о своих подозрениях и о предстоящей встрече с Томасом?

Решив не увиливать, я сказала:

― Я собираюсь встретиться с маминым помощником. Я говорила вчера.

Наконец-то Дориан вскинул голову и подарил мне один из своих редких проницательных взглядов.

― По делам или просто так?

― По делам, ― спокойно ответила я, но взглядом предупредила больше не задавать вопросов. Как и следовало ожидать, проницательный Дориан равнодушно повел плечом, в точности Ной, и вернулся к завтраку. В тоне его голоса проскользнула смертная скука:

― Главное не забудь, что мы сегодня уезжаем.

― Не забуду. Я вернусь до обеда.