Прошло полгода, как Трэвис не покидал свои покои. Время в его мире будто замерло, как если бы он попал в нескончаемую ночь, от которой не было спасения. Замок, некогда пышущий жизнью, утратил свою яркость. По приказу Ксандры, все музыкальные инструменты были уничтожены. Теперь в холодных, темных залах не звучали ни аккорды, ни напевы — только звуки пустоты. В комнате Купера, где когда-то стояли тщательно подобранные инструменты, теперь остались лишь обломки. Кресло, где сидел маленький господин, было разломано, а аппаратура, привезенная издалека, теперь представляла собой груду сломанных частей, похожую на обломки древнего дерева, расщепленные на мелкие фрагменты. В глазах Купера все это было немым свидетельством безвозвратно утраченной гармонии, а спасительное укрытие, каким было это место для Трэвиса и его слуги, превратилось в мрачный и заброшенный сарай.

Трэвис сидел в своей комнате, не слыша шагов за дверью.

Его душа была такой же, как этот заброшенный сарай — покрытая пылью и забытая всеми. Мальчик, некогда веселый и полон надежд, теперь был лишь тенью самого себя. Купер не мог вспомнить, когда последний раз видел Трэвиса с искоркой жизни в глазах. С тех пор, как он в первый раз сломал вазу, в его сознании что-то сломалось. На смену доброму и открытого миру ребенку пришел тот, кто видел в нем лишь предательство, и, возможно, даже сам он презирал свою душу. В гневе и отчаянии, схватив чернильницу, Трэвис швырнул ее в мольберт, стоявший в углу, и замер, пораженный результатом. Разбитая чернильница оставила следы на бумаге, похожие на темные пятна — словно сама душа мальчика оставила свой след на этом белом листе. С каждым новым портретом он искажался все больше, каждый раз его глаза становились все темнее, а лицо матери — все уродливее. Он искал утешение в этих искажениях, чувствуя, что этим способом мстит, разрушая каждый образ, что до этого дня был для него святым.

Стрикс, тем временем, чувствовал себя не лучше. Его попытки проникнуть в покои Трэвиса не приносили результата. Он мог лишь стоять у двери и тянуться к нему мыслями, надеясь, что мальчик все же выслушает его. Купер обращался к Ксандре, пытаясь найти поддержку, но она оставалась непоколебимой, как всегда. Ксандра была женщиной жесткой, стоящей на своем, и она привыкла к тишине, что наступила в доме после исчезновения сына. Она не проявляла ни сожаления, ни желания узнать, как чувствует себя ее ребенок. Трэвис стал для нее тенью, которой она, казалось, не замечала. Даже отец, возвращаясь домой, не мог найти с ним общего языка. С каждым разом их разговоры становились все более напряженными, полными упреков и крика, и все же, каждый раз, когда он подходил к двери сына, тот отвечал лишь тихим, почти безжизненным голосом: «Пока живой».

Мистер Олдман знал, что Купер все равно позаботится о Трэвисе. Но, несмотря на всю свою решимость, Стрикс был единственным, кто оставался рядом с ним. Он стал для мальчика не просто слугой, а единственным человеком, что напоминал ему о прежней жизни. Он не оставил его, несмотря на тяжелое положение, несмотря на жестокую тиранию, что развернулась в замке под владычеством Ксандры.

— Господин, вы уверены, что не хотите попрощаться с батюшкой? — хриплым голосом спросил Купер, едва касаясь двери.
—Я сказал нет, — ответил Трэвис коротко, продолжая намешивать краски, не отрывая взгляда от холста. Он был поглощен миром своих картин, где его мать превращалась в нечто уродливое и страшное, и каждый мазок был как освобождение.

—Как хотите, — с ноткой разочарования проговорил Купер и направился в двор, где уже собирались слуги, готовые к отъезду. В том числе и Ксандра, которая стояла на крыльце, как будто готовая увидеть нечто большее, чем смерть.

Она подняла взгляд к окну второго этажа, слегка подергала старую ткань, скрывавшую окно, и с ухмылкой стала смотреть в пустоту. Но в следующий момент ее лицо стало совершенно иным — лицо, на котором отразилась тень чего-то страшного, почти предсказанного. В окно появился Трэвис, и его взгляд был не похож на тот, что она когда-то знала. В его глазах было что-то темное, глубокое, как бездонная пропасть. Он смотрел прямо на нее — не с болью и страданием, а с ненавистью, которая словно сжигала все на своем пути. Этот взгляд стал для Ксандры холодным уколом, как если бы она вдруг осознала, что потеряла сына навсегда.
Купер, заметив выражение ее лица, поднял глаза, надеясь увидеть хоть тень мальчика, но было уже поздно. Ткань, едва подвинувшаяся, вернулась на место, скрывая окно и мальчика от глаз матери.

Похороны прошли не в тишине, как и все, что происходило в этом доме. Слухи обвивали город, и каждый рассказывал свою версию — кто-то говорил, что Мистер Олдман утонул, кто-то утверждал, что его растерзал зверь, а кто-то шептал, что виновата жена. Но лишь немногие знали правду — что его сердце не выдержало. Сердце, мучимое тяжким грузом вины. Вины за сына, которого он оставил, в доме, который стал ему тюрьмой.