Они надевают наручники мне на руки и цепи на ноги. Мое лицо словно из камня. Я смотрю прямо перед собой, на стену серого безжизненного цвета. Привет, я убила человека. Привет, мне семнадцать. Как так случилось? Все очень просто. В этом городе тебя либо насилуют, либо ты убиваешь. Все действительно просто, не правда ли? В этом городе никто никому не помогает, здесь всем плевать друг на друга. Единственное, что делают идиоты, правящие им, это ловят людей, грубо нарушающих закон, и отправляют их в ад. Земной ад. Вот и мне туда дорога. Я буду сидеть за то, что всего лишь не хотела быть извасилованной. Всего лишь из-за того, что некому было помочь мне.

Мама стоит на коленях чуть поодаль и рыдает. Отец пытается ее поднять и успокоить. Но я продолжаю смотреть прямо перед собой, потому что знаю, что если гляну на родителей, железо, которым я обмотала себя, расплавится.

— Зачем? Зачем ты это сделала? — кричит мама. — Глупая! Глупая дочь!

Да, мам, я у тебя глупая. Наверное, мне стоило дать себя изнасиловать. Подумаешь, травма на всю жизнь, зато родители будут счастливы, что их дочь рядом, а не за железными решетками. В Кертле почти не осталось подростков, город итак маленький, всего их было не больше двухсот, более ста из которых увязли в пучине нарушений и в итоге оказались в железном монстре. Да, пожалуй, теперь я буду называть колонию именно так.

Один из громадных и до чертей угрюмых мужчин толкает меня в сторону грузовика.

— Пакуйте мусор, — будто дразня меня, говорит он, наклонившись к моему уху.

Я сжимаю зубы, борясь с желанием наступить ему на ногу, а потом попрыгать на ней. Мне неизвестно, каждому ли словленному подростку говорят такое, но это не обижает, а злит, причем так сильно, что я слышу хруст собственных зубов, и заставляю себя успокоиться, пока не превратила их случайно в крошку.

Когда меня садят, мамины рыдания становятся громче. Я считаю секунды, желая чтобы поскорее захлопнули железную дверь, полностью изолируя меня от жизни. Все тянется целую вечность, и в итоге, не выдержав, позволяю своим глазам рассмотреть обстановку за пределами грузовика. Рядом со «скорой» помощью, причем такой старой, что в пору развалиться прямо на ходу, лежит носилка с закрытым телом. Там спрятан тот самый ублюдок, который решил износиловать меня. Недалеко от него стоят двое полицейских, рассматривая нож в прозрачном пакете. Это тот самый, который я всегда хранила в своем изношенном ботинке. Мне жаль с ним расставаться, такая штука определенно не была бы лишней в колонии. Я выгибаю шею, чтобы глянуть, что там дальше, но дверцы передо мной захлопываются так громко, что подскакиваю. Выругавшись, прикрываю глаза и откидываюсь затылком на стену. В этом месте закончилась моя спокойная жизнь. Теперь я еду туда, где меня будут окружать жестокость и беспричинная ненависть. Заключенные ненавидят тебя просто за то, что ты существуешь, нравится тебе это или нет.

Кто такие заключенные, помимо того, что мы знаем? Это дети, совершившие убийство. За что там сидят еще, я не знаю. О них говорят многое, но не все правда. Все, что мне известно, так только то, что мягкотелым там не выжить. За стенами колонии нет правил или жестких законов. Тебя имеют право убить, что, если судить по словам, случается редко, потому что дальше драк редко заходит; над тобой имеют право издеваться как хотят; тебя там никто не защитит, ровно как и в городе. В Кертле есть только один закон: изолируйте убийц и воров. Наш город не только ничтожно мал, но и ничтожно распущен. Здесь ты никому не нужен, тебя никто не найдет даже на карте, даже с лупой, а если все же удастся, лучше замажь название черным маркером и подпиши большими буквами «ЗОНА ДЬЯВОЛА!»

На кочке я подпрыгиваю и ударяюсь. Потирая затылок, опираюсь локтями на расставленные колени и думаю, как мне быть. Из колонии не выбраться, пока не отсидишь свой срок, который мне назначат по приезде на место — да, тут нет суда и прочего, — но мне нужно выжить внутри нее. Я не хочу стать жертвой в первый же день. Я хочу, чтобы меня боялись, потому что если тебя не будут бояться, ты будешь мышью, а заключенные — котами.

Еще одна кочка, но уже без удара, и я сжимаю кулаки. Со мной все будет в порядке. С раннего детства я не позволяла кому-либо обидеть меня, так что должно измениться сейчас? То, что заключенные жестокие, не значит, что у них нет слабого места.

Еще одна кочка, и мы останавливаемся. Смотря на дверцы с решетками, жду, когда их откроют. Здесь душно, моя футболка уже прилипла к спине.

И это наконец-то происходит. Выпускает меня та громадина, шепчущая мне на ухо. Я ловко выпрыгиваю и бегло смотрю по сторонам. Нигде не видно города, лишь пасмурное небо и пустыня впереди виднеются моим глазам. Глубоко вздохнув, кашляю, в горло как будто попала пыль.

— Уже начинаешь задыхаться? — с насмешкой говорит один из двух парней. Посмотрев на них с ненавистью, вытягиваю руки вперед. — Хорошая девочка, — и резко тянет меня за железо, из-за чего я падаю на колени, но тут же подскакиваю. Парни ничего не говорят, только смеются. Неужели веселее ничего не видели?

Меня ведут куда-то за грузовик, и, когда мы его проходим, моему взору открывается громадная колония. Как и стоило ожидать, выглядит она жутко, хуже чем заброшенные психбольницы. Наверное, внутри меня будут ждать узкая с торчащими пружинами кровать и стол со сломанной ножкой. Мне это совершенно неважно, лишь бы одна там была.

— Шевели ногами, — произносит тот, кто идет позади, и больно ударяет ладонью между лопаток. Я слушаюсь и иду быстрее, мне нельзя на них срываться, если не хочу остаться в этой колонии на всю оставшуюся жизнь.

Когда мы подходим к охранному посту, один из мужчин, сидящий в своей не менее жаркой, чем в грузовике, коробке, принимает документы о моем подвиге, а второй подходит ко мне и, бесцеремонно схватив, тащит внутрь колонии.

— Разве я не должна узнать о своем сроке? — спрашиваю я, плетясь за ним.

— Тебе скажут сегодня в девять часов вечера, — отвечает он.

— Почему не сразу?

Но на это он не отвечает, агрессивнее ведя меня вперед.

Оказавшись во дворе, который, кажется, огромнее, чем весь город, я натыкаюсь на пару взглядов парней, облаченных в форму, и мы держим зрительный контакт до тех пор, пока я не скрываюсь внутри здания. Конечно же, они смотрели на меня с лютой ненавистью. Это заключенные. Это нормально. Уверена, что через какое-то время, я тоже буду смотреть так на всех.

Нас встречает просторный и довольно светлый холл с неплохим ремонтом, да обстановкой. Я удивлена, потому что снаружи эта коробка выглядит до рвоты ужасно. В холле имеется несколько диванов, за которыми уже расположились юные преступники, и несколько столиков рядом.

Охранник не спешит вести меня дальше большой полукруглой лестницы. Остановившись, он приседает и, достав ключ, снимает с меня цепи, а потом и наручники. Я потираю запястья, мечтая также растереть ноги, и жду последующих указаний.

— Сейчас я покажу твою койку и несколько важных комнат. Мой тебе совет: Не высовывайся сегодня из комнаты. Именно в этот день и время маленькие ублюдки начинают развлекаться по-крупному. — Я смотрю на часы, висящие прямо за мужчиной. Ровно восемь вечера.

***

Я сижу на своей койке. К счастью, как и желала, у меня своя клетка. Притянув колени к груди, уже в форме, состоящей из черного комбинезона и черного плотного топа, пью воду из пластмассового стаканчика. Минус этой комнаты в том, что двери здесь решетчатые и закрываются на замок не все. У моей, слава богу, есть ключ, но это не поможет от ножа, который приспичит кинуть в меня какому-нибудь меткому стрелку, пока я сплю.

Мне совершенно неинтересно, что происходит за пределами этой клетки, и мне нравится быть изолированной от гадких детишек. Я не хочу никого видеть, но обычно происходит то, чего мы не хотим. И сейчас произошло то, чего я не хотела.

— Юная птичка угодила в клетку, — пропевает кто-то по ту сторону решетки. Я поднимаю голову и вижу парня с настолько ярко-серыми глазами, что дрожь по телу проходит. Хмыкнув, он хватается за решетку и, поддавшись ближе, говорит: — До тебя здесь жил самоубийца. Он зарезался прямо на этой милой кроватке. Кажется, его звали Барк, — а после отталкивается и, уходя, добавляет: — Приятного вечера!

Я слушаю топот его ботинок, эхом отдающихся от ветхих стен, а после перевожу взгляд на кровать и, вдруг только сейчас осознав, что сказал парень, спрыгиваю с нее.

— Черт! — вырывается тихий возглас из моего рта. Он точно сказал правду?

***

— Десять лет, — произносит мужчина, стоя у выхода из моей клетки.

— И молодость растаяла, как лед на солнце... — тихо напеваю я, бессмысленно смотря в одну точку.

Мне дали десять лет. По-моему здесь дают столько всем убийцам. Если тот парень, который испортил мне и без того ужасное настроение, тоже убийца, то и ему, наверняка, дали десять лет.

Я не задаю никаких вопросов, потому что ни в одном нет смысла. Мне не смягчат наказание ни за какие заслуги; мне не поменяют комнату на другую, где не было совершено самоубийство; мне не принесут пиццу пепперони, как бы я ни умирала от голода.

— Десять, так десять, — говорю я самой себе, потому что оба мужчин уже вышли.

Понимая, что я не могу просидеть здесь все время, какие бы ужасы не происходили за пределами клетки, выхожу из нее и бездумно брожу по коридорам. Все клетки как под копирку похожи на мою. В них нет ничего лишнего, только умывальник с зеркалом, кровать, стул и стол не на сломаной ножке, кстати.

Оказавшись в холле, смотрю со второго этажа, опершись на перила, как кучка заключенных ликуют, зажав в кругу паренька, которому от силы лет двенадцать. Щуплый и прыщавый, он пытается бороться с парнем, но без оружия, которым он когда-либо кого-то убил, — если убил, потому что, может, рассказы на свободе не верны, и здесь не только убившие кого-то — ему ничего не удастся. Быть убийцей — не значит быть сильным. Можно зарезать кого-то с дрожащими ногами и с желтой лужей под ними.

Смотрю на него без какой-либо жалости. Убивая, мы все знаем на что идем, не важно, вынужденное это убийство или случайное. И этот парнишка знал, на что идет, совершая свое собственное преступление, создавая свою собственную историю, так пусть теперь учится быть сильным.

Оттолкнувшись от перил, бросаю последний взгляд на толпу и, прежде чем уйти, натыкаюсь на взгляд ярко-серых глаз. Это тот самый парень, и, когда он шевелит губами, мне удается прочесть то, что он говорит. Кажется, мы смотрим друг на друга целую вечность, но в какой-то момент я обрываю зрительный контакт и ухожу окончательно. Сама того не осознавая, я напеваю то, что парень произнес:

— Юная птичка сбежала из клетки...

Не описать мое удивление, когда спустя какое-то время я нахожу библиотеку. Впрочем, удивляться в принципе нечему, ведь не имея ничего, надо чем-то развлечь себя. В основном на полках стоят комиксы, зачитанные и потрепанные. Я достаю один и быстро пролистав кладу на место.

Меня отвлекает хрипловатый смех в самом конце библиотеки. Я тихо ступаю на звук и, когда останавливаюсь недалеко, позволяю себе прислушаться.

— Ей идет красный, — произносит один парень, — цвет крови всем к лицу.

— Как и настоящая кровь, — добавляет другой, и они снова смеются, хотя мне не кажется это смешным.

— Она одна из самый старых заключенных, охмурить такую настоящее достижение, и я рад, что у меня получилось.

— Больше в этом дьяволом забытом месте делать нечего, — говорит один из парней, затем слышится шелест, и недалеко от моих ног приземляется комикс.

— Юная птичка решила подслушать, юную птичку придется убить, — вдруг раздается у уха, и я, громко вскрикнув, отскакиваю, из-за чего оказываюсь на виду у двух парней.

Парень, испугавший меня, довольно улыбается и, пройдя мимо, плюхается на третье кресло. Все они смотрят на меня.

— Свежее мясо? — произносит худой, но на вид грозный парень, рассматривая меня с ног до головы.

— Новая птичка, — уверенно отвечаю я, а мысленно придумываю способ свалить отсюда куда подальше.

Парень с серыми глазами спрашивает:

— Как тебя зовут?

Обведя всех троих взглядом, задаю встречный вопрос:

— Вы типа банда, что ли? Как далеко мне от вас бежать?

— Здесь нет ни банд, ни друзей, мы одни из тех, кто в тайне ненавидит друг друга, — отвечает третий парень с длинными волосами и такой же худой, как первый.

Сероглазый вновь задает вопрос:

— Как тебя зовут?

Он выглядит намного старше тех, кого мне удалось увидеть за время пребывания здесь, но не этих двух парней.

— Юная птичка, — негромко говорю я, а потом уношу ноги, потому что мне реально страшно.

Никто меня не останавливает, но вдогонку раздается хриплый голос:

— Юная птичка сбежала! Юная птичка трусишка! — И громкий смех всех троих парней.

За то короткое время, что я здесь, мне удалось сделать для себя некоторые выводы. Первый и самый главный: мне стоит держаться подальше от того парня, который заладил со своей «юной птичкой»; второе: пожалуй, мне стоит держаться подальше от тех мест, где заключенные сжимают в круг кого-то и устраивают драку; и третье: у меня отстойная клетка, и есть предположение, что я буду спать с духом самоубийцы.

В глазах трех парней я теперь трусишка, а значит, меня ждет одно из двух: либо они оставят меня в покое, либо сделают тоже самое, что с тем пареньком.

Я не хочу быть жертвой.

В этом месте действует лишь одно правило: или бьешь ты, или бьют тебя.