Не буду живописать, как я переезжал в Сербию, как попал под дождь, как болел и чихал на всё. Собственно, переезд ещё и не завершился: нужно получить сербский вид на жительство, чтобы я мог жить здесь дольше одного месяца, никуда не выезжая. Если интересен процесс официальной иммиграции, пишите в комментах, я сделаю главу про это.

Итак, я приехал, а мой друг на конференции в Германии. Ключ мне оставили в почтовом ящике, так что для начала я навёл полный беспорядок в квартире. Мне так уютнее.

Тут надо сделать лирическое отступление про то, какой мой друг излишне правильный и слишком чистоплотный. С одной стороны, это меня жутко раздражает, когда тебя заставляют класть вещи на свои места. Да-да, у него в доме для каждой вещи есть своё место. Педант чёртов. Иногда мы даже ругаемся из-за этого. С другой стороны, я никогда и нигде не чувствовал себя таким защищённым и уверенным, как в его доме, а это стоит того, чтобы простить ему все прегрешения.

Например, он никогда не полезет в ванну, не помыв её перед этим. После него из ванны можно есть, и я не шучу. Все вещи тщательно постираны, сбрызнуты парфюмом и разложены по стопочкам. Посуда блестит на солнце как новая и скрипит, стоит провести по ней пальцем. В доме стоит невыветриваемый запах хлорки и парфюма, причём парфюм свой для каждой комнаты. На зеркально надраенном полу видно каждую пылинку, и она кажется посреди всей этой чистоты неким инородным предметом, будто инопланетяне нанесли немного звёздной пыли на своих скафандрах.

И в этот храм чистоты ворвался я со своим насморком, разбросал одежду, салфетки, поставил сумку посреди комнаты, наследил в кроссовках, где только можно, навалил гору грязной посуды в раковину. Ну вы представили себе лицо моего друга, когда он сегодня вернулся с конференции. Я уже готовился умереть самой мучительной смертью из всех возможных, но он только тяжело вздохнул, потом рассмеялся и принялся меня обнимать, гладить по голове, целовать в лобик, и я, честно признаюсь, разревелся, как дурак. Вцепился в него крепко-крепко, будто он мог от меня куда-то сбежать.

Меня уложили на кровать, накрыли одеялом, и, стоило ему прилечь рядом, как я перебрался ему на грудь и обнял так, что не дёрнешься.

— Не отпущу никуда, — прошептал я сквозь слёзы.

— Соскучился, дурачок!

Он начал меня гладить, и я впервые за много дней расслабился в руках человека, которому могу доверять. Мы так провалялись до самого вечера, а потом я спросил напрямую, не мог больше терпеть, могу ли я рассчитывать на что-то большее, чем дружеские объятия. Друг покачал головой, насколько это было возможно в его положении, и грустно улыбнулся.

— Понимаю, — я тяжело вздохнул, возможно, слишком тяжело, и слёзы снова навернулись на глаза. — Зачем тогда это всё? Ну...

— Я тебя люблю.

— Что? Как?

— Как друга, как брата. Мне много лет, я уже старый, слишком поздно всё менять. Это только в твоих книгах старики влюбляются в мальчиков, а мальчики — в зрелых людей.

— Подожди, — я совсем смутился. — Ты что, читал? Я думал, ты не знаешь, что я...

— Я и про себя читал, — он рассмеялся. — Только я так красиво не говорю, как ты написал.

— Я это... — Мне стало стыдно. — Хотел, чтобы все... Ну...

— Чтобы все видели меня таким, каким видишь меня ты?

— Угу... — Я всхлипнул.

— Ну-ну, только не начинай снова. Я всякий раз теряюсь, когда ты плачешь. Думаю, чем я тебя так обидел.

— Ага, — я снова всхлипнул.

— Понятно. Хочешь, закажем цыган? С ними весело, ну или хлопотно, но скучать точно не придётся. А?

— Хочу, — я вытер нос тыльной стороной ладони.

И мы заказали огромную пиццу и цыган. Двух. Самых красивых, что нашли. Гулять так гулять! На это и 100 евро не жалко. Ну то есть, они сначала хотели сто евро, а потом начали клянчить макияж, парики, парфюм. В итоге согласились по 1000 рублей на каждого. Мы купили им всё, что нужно, и весело делали из них женщин три часа.

Боги, какая это была ржака! Сначала мы их помыли и побрили. У того, что постарше, такие густые и мягкие волосы на ногах, что решили оставить по приколу. Направили им парики, нанесли макияж, одели в колготки и трусы-стринги. В бюстгальтеры напихали синтепона. И весь вечер мы танцевали под заводные цыганские напевы. А как они поют!

В итоге мы напились вина и пошли гулять по ночному Белграду пешком, взяв под руки своих «дам». А надо заметить, что цыгане здесь — народ очень шумный. Они не умеют разговаривать тихо, они могут только кричать, шлёпать друг друга по попе, пихаться, толкаться, обзываться. Цыгане, что с них взять. Так мы еле доковыляли до моста на Ади (самый красивый здесь мост), и забрались на самую верхнюю эстакаду, метров 30 над землёй.

Два часа ночи, мы стоим на мосту пьяные и смотрим, как где-то далеко внизу искрится лунной дорожкой река Сава, устремляясь к перевёрнутой бутылке центра Белграда на воде, огибая крепость Калемегдан и растворяясь в непослушных водах Дуная. Нас обнимают наши «девушки», от которых несёт за версту дешёвым парфюмом, и мы, не сговариваясь, почувствовали, как лёгкий осенний ветер, подобно дыханию ангела, уносит от нас всё плохое, и прошлое теряется в огнях большого города, уступая место тому настоящему, которого мы все заслуживаем.

Мой цыган потянулся ко мне губами, вымазанными страшно-красной помадой, и мы поцеловались. Мы целовались долго, с закрытыми глазами, словно в трансе, медленно впиваясь в губы друг друга, а когда очнулись, обнялись, и он положил свою голову мне на грудь. Он же совсем маленького роста, как ребёнок. И так мы стояли, обнявшись, а он крепко держал меня и глубоко дышал прямо в кофту, будто всё не мог надышаться моим запахом. Мимо проносились редкие автомобили, засвечивая нас фарами, и тень наших слившихся воедино тел снова и снова тонула в холодном спокойствии неспешных вод где-то далеко под мостом.