От вагона разит – сыростью, затхлостью, землистой гнилью. Может, ему просто снится, будто он в вагоне. Что если он уже мертв и лежит в металлическом гробу? Вдруг, его внутренний компас сбился и отказывается признавать: тело движется не по горизонтали рельс, а сверху вниз. Оно раскачивается на весу, а затем с болезненным стоном ударяется о дно глубокой ямы.

Дэн вздрагивает и открывает глаза.

В реальности металлический саркофаг снова становится вагоном, в котором сыро и промозгло, как в могиле. Сквозняк змеей скользит по полу и цепляет ноги.

Почему поезд остановился? Другие пассажиры тоже недоумевают. Дэн выглядывает в окно: за мутным стеклом видны лишь силуэты деревьев – серые, куцые, они торчат из земли как обломанные стержни арматуры. По ту сторону окна слышатся беспокойные голоса. Нужно узнать, что случилось.

Хлесткий порыв ветра по щекам намекает, что лучше не высовываться, но Дэн упрямо пробирается по шпалам, наполовину ушедшим под воду. Дорожная насыпь размыта дождем, а впереди, перед самым носом электровоза – рельсы, повисшие в воздухе. Поезд едва не угодил в эту опасную ловушку. Возможно, металлический гроб был не фантазией, а острым предчувствием?

Парень хмурится. Он в такое не верит: ни в знамения, ни в призраков, ни в суровый рок. Всему виной только стечение обстоятельств: из-за них люди рождаются, ссорятся, умирают...

Дэн подхватывает фотоаппарат, который болтается на груди, и делает пару кадров, чем привлекает внимание железнодорожников. Один машет руками: «Парень, вернись в вагон, и без тебя тошно!». Голос его звучит хрипло, будто отдает эхом колесного скрежета. Дэн спрашивает, надолго ли остановка. Второй уныло отвечает: «Да на полдня, минимум». Дэн бросает беспокойный взгляд на наручные часы. Значит, до станции он доберется поздним вечером. В такое время вряд ли удастся найти ночлег в поселке. Проклятье!..

Дэн включает навигатор в телефоне. Наверняка неподалеку есть какой-нибудь населенный пункт. Ему не нужна определенная точка на карте – сгодится ближайшая, где можно переночевать и погулять в окрестностях с фотоаппаратом. Связь ловит слабо. Навигатор грузит карту, будто пазл: вот один случайный фрагмент, вот другой... Попробуй, собери полную картинку! Кое-как Дэн определяется с направлением. До ближайшей деревни пару километров. Это лучше, чем застрять в электричке.

Он уверен, что в жизни, как и на игральной доске, нужно двигаться вперед, даже если ты безвольная фишка, которая подчиняется тому, как выпадут игральные кости. Был бы философом, порассуждал об этом за чашкой крепкого кофе на прокуренной кухне. Но он фотограф и дурак, а потому здесь: бредет по старой и, очевидно, заброшенной дороге. Под ногами вязкая размытая жижа, которой доставляет удовольствие липнуть к его некогда белым кедам.

Воздух сырой и тяжелый, как мокрое ватное одеяло. Начинает накрапывать дождь. Дэн прячет фотоаппарат в рюкзаке, а затем натягивает капюшон пониже, чтобы капли не попадали в лицо. Он думает о пустяках, иначе мысли снова вернут его в город, полный навязчивых воспоминаний. Когда-нибудь все забудется. Просто должно пройти время... а оно застыло на его запястье. Кажется, он бредет уже целую вечность.

Спустя три воображаемых вечности сквозь пелену тумана проклевывается какое-то здание. Подойдя ближе, Дэн понимает, что набрел на продуктовый магазин. Краска на фасаде облупилась, вывеска покрылась оспенными пятнами ржавчины. Так выглядит местный оплот цивилизации, вокруг которого ошиваются деревенские. Шумная компания прячется от непогоды под деревом. Листва на нем поредела и стала цвета портвейна, что плещется в пластиковых стаканчиках.

В магазине полупустые полки беззубо скалятся. За прилавком – сонная продавщица, с движениями медленными и рваными, будто отлежала себе все конечности. Дэн набивает рюкзак провизией и, заодно, хватает плитку горького шоколада с солью – удивительно, как она попала сюда. Наверно, предлагалась в комплект к алкоголю, но Дэн здесь единственный, кто повелся на такое.

Когда он снова оказывается на улице, его окликают одним броским «эй!». Дэн оборачивается. Перед ним девчонка лет четырнадцати: стоит под зонтом, который зло щетинится вылезшими спицами. Да и сама она похожа на свой зонт: худая, угловатая, несуразная...

– Вы обронили. – Девчонка указывает на землю, где лежат мелкие купюры. Видимо, выпали из кармана его куртки.

Он благодарит незнакомку, поднимает деньги и решает спросить:

– Не подскажешь, у кого из местных можно переночевать?

Девчонка почему-то хмурится. Ее сероглазый, будто бы затуманенный взгляд пристально изучает Дэна.

– Смотря кто ты такой. – Она говорит с такой серьезностью, словно за неправильный ответ его ждет наказание.

– Я фотограф.

– У нас нечего фотографировать.

– Вовсе нет, – он спускает лямку рюкзака и достает фотоаппарат, – камере всегда есть, куда смотреть.

Щелк. Щелк. Щелк. Он делает несколько кадров. Захваченная врасплох вспышкой камеры, девчонка замирает в напряженной позе оловянного солдатика, у которого вместо ружья – старый зонт.

Дэн показывает фото на маленьком экране. Девчонка смущается и хихикает:

– Поздравляю. Ты запечатлел редкий момент, когда я пошла за хлебом.

Она скрывается в магазине, но только Дэн успевает спрятать камеру в рюкзаке, как появляется вновь, держа в руках пакет с буханкой.

– Я тут подумала... наш дом сгодится для ночлега. Не обещаю, что отец позволит, но вдруг.

Он отвечает слабой улыбкой. Тогда девчонка подходит ближе и протягивает руку:

– Надя.

После знакомства она приглашает его под зонт. Дэн отмечает, что и сам-то отлично вписывается в их компанию: такой же тощий, угловатый и по-своему сломанный.

По пути они, согласно традиции случайных встречных, неловко молчат. Дэн смотрит под ноги, а Надя украдкой разглядывает его. Она все-таки находит повод заговорить:

– Знаешь, обычно по лицам людей видно, добрый человек или скверный.

Дэн пожимает плечами. Он привык определять это по людским поступкам.

– Когда будешь спрашивать о ночлеге – улыбайся. Так ты выглядишь добрее, – продолжает Надя.

Дэн задумчиво чешет висок.

– Думаешь, я злой?

– Нет, но взгляд у тебя холодный, хоть лимонад остужай. И скулы такие острые, что масло ими резать можно.

Он удивлен и растерян.

– Ты... голодна?

– Спасибо, что напомнил. – Она смачно откусывает от буханки. Потом протягивает ему, с набитым ртом спрашивая: – Будешь?

Дэн отказывается.

– А волосы у тебя цвета подгоревшей хлебной корочки, – подмечает Надя.

– Правильно говорить «темно-русые», – бурчит он, раздражаясь, что его «разобрали» на отдельные ингредиенты и составляющие. Лед в лимонаде, ножик для масла, хлебная корка... Что еще?

Неугомонная девчонка продолжает болтать:

– Люблю хлеб с вишневым вареньем, а ты?

Вязкая багровая масса на хлебной корке – от этого образа его передергивает. Он машинально поправляет волосы, убирая их со лба. Чтобы сменить тему, спрашивает о расписании электричек. Надя удивляется:

– Но у нас нет станции. Ни один поезд здесь не останавливается.

Тогда Дэн рассказывает, как очутился здесь: о размытой дождями дороге и рельсах, буквально повисших в воздухе. Девчонка слушает – хмурится, тяжело вздыхает.

– Там всегда что-нибудь случается. Нехорошее место.

– Везде что-нибудь случается, – он пожимает плечами, – какое место ни возьми.

– Но это особенное, – настаивает Надя. – А раз не знаешь, так не спорь.

Дэн сдается и спрашивает, что же там происходило. Он не прочь послушать местные страшилки. Все лучше, чем молчать.

– Раньше на этой дороге ковали дивовищ, – тихо начинает Надя. – Людей привязывали к шпалам только одной стороной тела. Ночной поезд проходил аккурат по линии плеча и бедра, отсекая лишнее. Так получались дивовища: однорукие и одноногие полулюди. Чтобы ходить, им приходилось складываться пополам и носить один сапог на руке.

Дэн не верит россказням, и, тем не менее, испытывает необъяснимую тревогу. Чувство родом из пионерского лагеря: когда ты понимаешь, что страшные истории – выдумка, но мурашкам по телу этого не объяснить.

– Впечатляет, – поджав губы, отвечает он. – И для чего их делали такими?

– Это ты у дивьих людей спроси.

– Как ты их назвала?

– Дивьи. Люди. Ну, то есть дикие, странные, другие. Они поселились в заброшенной шахте. Одни с хвостами, другие с песьей головой, а третьи одноглазы... Но мало кто видел их, потому что выходят они только ночью, покрытые угольной пылью...

– ... или потому что их не существует, – едко подмечает Дэн.

Пожалуй, он самый неблагодарный слушатель, а Надя – самый упрямый рассказчик.

– Да я сама видела черное облако над заброшенной шахтой! Хочешь, завтра отведу тебя туда, если не веришь?

– Я уезжаю рано утром, – отнекивается он, как будто это единственная причина, по которой экскурсия в угольную шахту не состоится.

За разговором дорога кажется короткой и приводит к деревянному дому на отшибе. Он стоит на перепутье, словно обозначая точку, в которой пересекаются три вытоптанные тропинки.

Надя убегает, чтобы позвать отца, а Дэн остается ждать во дворе. Только сейчас он замечает, как тихо на улице. Даже дворовые собаки в округе молчат. Тишину нарушает скрип ржавых петель. На пороге появляется мужик – с лицом рыхлым и морщинистым, похожим на старую картофелину. Дэн изображает самую доброжелательную улыбку, что у него есть в запасе, здоровается и протягивает руку. Он чувствует прикосновение холодной заскорузлой ладони и едва сдерживается, чтобы не выдернуть руку из крепкой хватки, будто тисками зажавшей его пальцы.

– Про ночлежку спрашивал? – хрипит хозяин дома. – Дочь говорит, ты готов заплатить.

Это застает Дэна врасплох. Об оплате и речи не было, хотя он понимает, что без нее ночлега не получить. Приходится достать смятые купюры, которые Надя недавно спасла, а теперь пристроила в семейный бюджет.

– Столько хватит?

Мужик хватает пару сотен и тут же прячет в карман своего трико.

– Добро пожаловать! – изрекает он, и лицо его искривляется улыбкой, в которой не хватает пару-тройку зубов.

Прихрамывая, мужик заводит гостя в дом. Тесные комнаты-соты обставлены старой мебелью, пропахли пылью и выглядят точно музейные. Из этой исторической экспозиции выбивается только новехонький телевизор. Странные люди – те, что смотрят «удобные» картинки в неудобных домах. Так думает Дэн, озираясь по сторонам.

Откуда-то из темных глубин комнат выплывает рыбоподобная женщина, держащая на руках малыша. Взгляд у нее стеклянный и удивленный, пухлые маленькие губы беззвучно шевелятся. Вся округлая и покатая, словно обточенная водой, она выглядит полной противоположностью Нади. Хозяйка провожает Дэна в комнату, отведенную для него. В этом крохотном пространстве умещается лишь кровать и колченогий стул у окна. Стекло с трещиной покрыто болезненно-белесым налетом и пропускает такой же мутный свет. Но даже в потемках на обоях видны грязные истертые пятна.

– Это комната Нади.

Хозяйка словно бы оправдывается, и то, с какой небрежностью, нарочитой холодностью она говорит, подтверждает домыслы Дэна, что перед ним – мачеха девочки.

– Можете отдохнуть после дороги. – Тут ее голос становится мелодичным и томным, почти убаюкивающим.

Но Дэн полон энтузиазма: рассказывает о своих путешествиях, спрашивает об интересных местах в округе. Когда же он достает фотоаппарат и ловким движением закидывает ремень на шею, учтивая улыбка женщины резко сменяется гримасой ужаса.

– Ты даже не представляешь, какое зло носишь на груди! – восклицает она с остервенением.

Дэн замирает как напуганный зверек. Он – добыча, и каждый последующий аргумент когтями впивается в его тело.

– Фотоаппараты крадут души, отпечатывая их на снимках. – Ее слова отдают каким-то дремучим суеверием. – Ты знаешь, что это опасно для детей?

Будто бы защищаясь от нападения, она прижимает ребенка к себе с такой судорожной силой, что тот начинает хныкать. Дэн ошеломленно молчит, не сумев подобрать ни одного слова в ответ. В голову лезут только ругательства, которые он не смеет произнести вслух.

– Ты знаешь, что нельзя снимать людей со вспышкой?

Дэн отрицательно качает головой.

– Вспышка будит внутренних демонов.

– Я... я это учту, – наконец, выдавливает он. От напряжения у него разболелась голова, и он трет виски кончиками пальцев.

– Прежде чем взять в руки опасную вещь, научился бы с ней управляться. – Женщина глядит на него с укором.

Ситуацию спасает хозяин дома, который появляется в дверном проеме. Ему хватает одного взгляда, чтобы присмирить супружницу. Она охает и вылетает из комнаты. Ребенок заходится в истерике, и кажется, что от его плача сотрясаются стены.

– Не обращай внимания на эти бредни. Она стала такой мнительной... – хозяин хмурится, – после трагедии с нашим старшим сыном.

Дэн не знает, как вести себя в таких случаях. Ему становится неловко и стыдно. На слова надеяться бесполезно, но всегда можно изобразить на лице сочувствие, что он и делает, а после торопливо покидает дом. Однако на улице тягостное чувство не проходит. Может, зря он затеял это? Дэн подумывает, не удрать ли ему отсюда, пока не поздно. Он озирается по сторонам, точно уже планирует побег.

– Ищешь местную достопримечательность? – вдруг спрашивает Надя, подкравшаяся незаметно. – Так она здесь одна.

– Дай-ка угадаю: продуктовый магазин?

– Ветряная мельница.

Дэн присвистывает. Впервые за долгое время его разбирает настоящий азарт.

– Покажешь дорогу?

Надя охотно соглашается. По пути Дэн расспрашивает о деревне. После обвала угольной шахты жизнь здесь стала угасать. Деревенские, потеряв работу, разъехались кто куда, а железнодорожную станцию прикрыли за ненадобностью. Остались только старики и те, кто побоялся покинуть насиженное место. Отец Нади, по ее словам, так прирос к этой земле, что выкорчевать его смог бы только ураган. Но в деревне печально веет запустением, а ураган не придет туда, где ему нечего разрушать.

Дэн фотографирует домики: заваленные на бок, перекошенные или вросшие в землю. Где жилые, а где заброшенные – не отличишь. За всю дорогу им попадается только пару крепких домов, хотя и они похожи на огромных дохлых рыбин, всплывших на поверхность луж: чешуя краски поблекла и вздыбилась, окна подернулись мутной пленкой. Но каким бы увлеченным он ни был, у него не получается отделаться от неприятного чувства, который вселил ему недавний разговор. Дэн не придумывает ничего лучше, чем обсудить это с Надей.

– Твоя мачеха и впрямь такая суеверная, что боится камеры?

– Ага, до чертиков боится.

Он замечает на лице девчонки ехидную усмешку. Видимо, ее забавляют причуды мачехи или... К нему приходит смутная догадка.

– Значит, ты привела меня в дом назло ей?

Надя опускает взгляд и тянет с ответом, чем окончательно выдает себя. Дэн чешет висок – как делает всякий раз, когда растерян. За сегодняшний день ему приходилось повторять это так часто, что впору заработать плешь.

– Тебе лучше поберечь свою камеру, – снова заговаривает Надя. – Однажды она разбила мой полароид, потому что я щелкнула ее сына.

На это Дэн ничего не отвечает. Пытается определить, кто из этой семейки самый странный: девчонка, сочиняющая небылицы, или женщина, которая выдумывает суеверия.

Кажется, они друг друга стоят.

– А если бы твоя камера и вправду могла заглядывать в душу, что бы ты делал?

– Перестал бы фотографировать, – бубнит он, все еще поглощенный дурными мыслями. – Для человеческих душ и подвалов есть одно общее правило: не нужно соваться туда, если боишься темноты.

Его рассуждения нагоняют тумана, в котором теряются все Надины слова. Остаток пути они преодолевают в тишине и вскоре добираются до развалин ветряной мельницы. Она стоит на пригорке, зияя провалом в стене – из него, точно из вспоротого брюха, вывалились намокшие, прогнившие внутренности: камни, сломанные доски, ошметки побелки...

Дэн начинает фотографировать, мечется из стороны в сторону в попытке найти удачный ракурс. Пока щелкает затвор камеры, Надя неподвижно созерцает мельницу, а потом выдает:

– Это нехорошее место.

– Ммм, – задумчиво протягивает Дэн. – Что на этот раз?

Надя бросает на него быстрый взгляд, преисполненный нетерпения, и начинает рассказ.

– Жил здесь когда-то мельник. Собак терпеть не мог. Поговаривали, от того, что когда-то бродяжные псы его кота задрали. А уж когда по деревне собаки стали пропадать, поползли слухи, будто мельник в жерновах собачьи кости молол. Однажды ночью поднялся такой сильный ветер, что завывал по-волчьи. Вооружился мельник топором и вышел на улицу. Едва он за порог – накинулся на него огромный пес, покатились оба по земле. Мужик, не глядя, размахался топором, и быстро пса уложил. Вскочил с земли – и сам же под мельничные лопасти угодил, да так, что голова с плеч слетела. Забился мельник в агонии, стал свою голову искать... Нащупал, схватил за волосы, приладил себе на шею да поясом перевязал, а после упал наземь без чувств. Очнулся ранним утром, пошел к реке умыться. Только глядь на свое отражение в воде – а голова-то песья. Попытался снять, но за ночь она к шее приросла. С того времени в деревне и завелись псоглавцы.

Дэн ощущает комок в груди и холод, который неприятной пульсацией расползается по всему телу. Не хочется признавать, что это страх, но определенно нечто схожее с ним.

– Чудесная история, – хмыкает он с напускной небрежностью и решает подойти поближе, чтобы снять фактурную кладку камня.

Не успевает парень сделать и пары шагов, как Надя останавливает его пронзительным визгом:

– Не ходи туда!

От неожиданности Дэн вздрагивает.

– Я сделаю пару кадров и вернусь.

– Нет! – Она хватает его за рукав куртки и тянет обратно. – Это опасно! Там черт на лопастях!

Надя тычет пальцем в сторону мельницы. Ветхие лопасти напоминают крылья огромного насекомого – такие не то что черта не удержат, а от дуновения ветра переломятся. Но Дэн не хочет затевать бесполезный спор. Лучше вернуться сюда завтра утром и самому исследовать мельницу.

На обратном пути Дэн спрашивает:

– Интересно, а куда делась голова мельника?

Надя непонимающе хлопает глазами.

– Я о том, почему собака не обзавелась человеческой головой?

Девчонка пожимает плечами и отвечает, что таких легенд не слышала. Дэн едва сдерживается, чтобы не засмеяться. Надя обиженно надувает губы и ускоряет шаг.

Домой они возвращаются засветло.

Дэн устал и замерз, а потому первым делом заваривает в термосе чай. После ужина, устроившись на кровати, он просматривает сегодняшние кадры и так увлекается, что продолжает отматывать назад, в прошлое...

Воспоминания – как открытая рана – еще свежи и болезненны.

Когда-то, тысячу фото тому назад, он был увлечен только девушкой с веснушками. На одних снимках она позировала, принимая нарочито расслабленную позу, на других была застигнута врасплох. Дэну нравилось ловить случайные моменты, а девушка сердилась, когда он фотографировал без предупреждения. Однажды она сказала ему: «Твоя одержимость тебя погубит». Но если Дэн и был одержим, то ею самой. Вскоре эти слова стали по-своему правдивыми. Их расставание произошло неожиданно и буднично, как будто в комнате с яркими лампочками вырубили свет. До сих пор Дэн не привык к темноте и слепо блуждал по жизни: колесил по городам и селам, чтобы найти себе место; фотографировал что угодно – только бы вернуть утраченный интерес.

Но каждый раз он совершает одну и ту же ошибку. Глупо пытаться сбежать от прошлого, которое всегда носишь с собой. Наручные часы – ее подарок – слишком дороги ему, чтобы избавиться от них. Время не лечит, а лишь напоминает о ней.

Мысли прерываются внезапно. Он слышит ругань за стеной. Слов не разобрать. Вначале звучат голоса взрослых, а затем добавляется звонкий девчачий голос. Следом хлопает дверь – да с таким грохотом, что стекла в оконной раме сотрясаются. Минуту спустя с улицы доносится странный хлюпающий звук, словно кто-то шлепает ногами по лужам. Дэн осторожно выглядывает в окно и замечает Надю. На дворе промозгло и сумеречно, а она с рыданиями перебирает яблоки, складывая гнилье в отдельное ведро.

С усталым вздохом Дэн покидает комнату и присоединяется к девчонке. Протягивает ей соленую шоколадку, которую купил днем и не успел развернуть. Надя всхлипывает напоследок и, схватив угощение, ловко прячет за пазухой. Она кажется странной, хотя Дэн признает, что причина кроется в ее желании привлечь внимание. Неотесанный папаша, мнительная мачеха и капризный брат – в такой компании неудивительно сделаться странным. Дэн понимает ее чувства. Подростки обращают любую проблему в драму, а взрослые делают наоборот. Вдвойне сложнее, когда тебе двадцать: ты можешь быть и тем, и другим.

Дэн спрашивает, что случилось, и получает в ответ:

– Меня никто не любит. Я для них – просто прислуга.

– А по-моему, ты просто ревнуешь к младшему брату...

Тут лицо Нади искривляется, точно ее заставили съесть гнилое яблоко. Кажется, она готовится заплакать. Дрожащий голос шепчет:

– Я боюсь, что они избавятся от меня... как сделали с мамой.

Пораженный услышанным, Дэн переспрашивает:

– Что... они сделали?

– Отдали дивовищам. Я сама видела, как ее связали и увезли отсюда.

– Слушай, я... – он запинается и выдыхает, – могу чем-то помочь?

– Ты уже помогаешь, – девчонка смотрит ему в глаза и слабо улыбается.

Они продолжают перебирать яблоки в молчании. Каждый думает о своем, но Дэн уверен, что в эту минуту их мысли сходятся где-то на железнодорожном перепутье, пойманные в паутину рельс и шпал.

Суеверия пугают, но оставляют надежду на спасение тем, кто следует им. Словно бы люди, наказанные за свое невежество, получили урок, познали таинство – и отныне неуязвимы. Вспышка не разбудит внутренних демонов, а их самих не привяжут к рельсам одной стороной тела... Вот почему они верят.

Темнота и холод наседают со всех сторон. Надя жалуется, что замерзла, и Дэн предлагает разжечь костер.

– Разве городские умеют? – удивляется девчонка.

– Я всего лишь из города, а не с другой планеты.

Пока он возится со спичками и щепками, Надя рассказывает деревенскую байку о непослушном мальчике, утонувшем в бочке. Затем она, нервно кусая заусенцы на пальцах, признается, что в полнолуние видит во сне мальчика-утопленника, который каждый раз норовит утащить ее за собой под воду.

– Ты знаешь, что сегодня за ночь? – спрашивает она, глаза ее сверкают. – Последняя в октябре. Ночь, когда к тебе в дом может прийти всяк и отовсюду.

Дэн начинает узнавать в этом хэллоуинские страшилки. Ну конечно! И как он сразу не догадался, в чем дело. С ухмылкой он смотрит на Надю – она рассказывает с таким серьезным лицом, что можно и впрямь поверить в это. Незаметно для самого себя, Дэн превращается в хорошего слушателя, и фантазия девчонки тут же распаляется.

– Мальчик из бочки, – так она говорит об утопленнике, – любит полнолуния. И сегодня он придет.

Дэн поднимает взгляд на небо: круглая луна слепит, точно прожектор. На миг парень представляет, что прямо на него несется поезд, чье мощное грохочущее тело вот-вот вынырнет из темноты и накроет собой. Дэна пробирает озноб.

– Откуда ты все это берешь? – хрипло спрашивает он.

– Я видела его наяву.

Дэн застывает в недоумении, пытается уловить в ее мимике ужимки или ухмылку – хоть что-нибудь, выдающее, что она шутит. Но сейчас Надя как никогда серьезна.

Внезапно ее лицо оказывается так близко, что их губы едва не соприкасаются. Дэн резко отстраняется. Она еле слышно говорит:

– А если не веришь – оглянись.

Он оборачивается – и замечает поодаль силуэт, который маячит на фоне сарая, а потом начинает приближаться, двигаясь неестественно и рвано. Дэн вскакивает со скамьи, оступается и врезается во что-то металлическое. Ржавая бочка с грохотом заваливается, извергая на землю поток водянистой смрадной жижи. За эти мгновения панического страха воображение успевает нарисовать всех чудовищ: сложенных пополам дивовищ, мельника с песьей головой, мальчика-утопленника... а потом силуэт превращается в хромого хозяина.

– Папа! – восклицает Надя и обреченно шепчет: – Он все слышал...

Хозяин дома выглядит сурово. От напряжения вены на его шее вздуваются и, кажется, вот-вот лопнут.

– А ну марш к себе! – Голос, исторгнутый из тщедушной груди, похож на рычание. Надя безропотно подчиняется воле отца и скрывается в доме.

Дэн смотрит на сурового отца, и неприятные мурашки ползут по коже. А вот сейчас он доверяет своему дурному предчувствию. Первая мысль – бежать отсюда! Но следом приходит осознание, что на дворе ночь и податься некуда. Дэн уговаривает себя тем, что лучше не лезть в семейные распри. Он всего лишь гость-одноночка, который исчезнет утром; а странная семейка продолжит жить в своем захолустье, будто внутри закупоренной бутылки.

Дэн возвращается в комнату на ночлег. Он устал, духота маленького помещения окончательно его разморила. Окно не открыть: деревянную раму, разбухшую от сырости, заклинило. Поддается лишь форточка. Прохладный воздух быстро проникает в комнату, принося с собой запах гнилых яблок, мокрой земли и дыма. Потягивая чай из термоса, Дэн наблюдает, как осенний туман жмется к стеклам, делая их еще мутнее. Он все думает о дивьих людях: кто живет в заброшенной шахте, привязан к рельсам или носит на человеческих шеях песьи головы... Он даже пытается выведать что-то в интернете, да только связь барахлит. Дэн бродит по комнате, топчется у окна, взбирается с телефоном на кровать и тянет руку к потолку. Наконец, мобильный бог, сжалившись над ним, кое-как загружает страницу. Из короткой заметки Дэн узнает, что дивьи люди – вовсе не плод воображения Нади. В легендах так звались народы, которые населяли отдаленные области мира, а потому считались дикими. Одни были звероподобны и уродливы, другие красивы, но все – диковинны, странны и чужды тем, кто о них говорил.

Больше узнать не удается. Дэну любопытно, но не до того, чтобы весь вечер по-шаманьи возводить руки к небу, силясь получить сигнал свыше. Вторая неудача постигает его, когда он пытается закрыть форточку, а та, с трудом вырвавшись из плена разбухших рам, теперь не становится обратно. Вот проклятье! Придется оставить как есть.

Дэн решает спать в одежде, чтобы не замерзнуть ночью. Он заворачивается в тонкий флисовый плед, который совсем не греет, и укладывается на тонкий рваный матрас. Как бы не провалиться на пол среди ночи... Уснуть пытается долго, но тщетно. Мысли не дают покоя: одна за другой лезут в голову, беспокойно крутят его тело в неудобной кровати. Весь обращенный в слух, он реагирует на каждый звук: детский плач из-за стены, далекий вой бродяжных собак. И только мерное тиканье наручных часов успокаивает.

Когда удается задремать, ему мерещатся шаги, шуршание и возня под кроватью. Он думает о мышах. Наверно, дом на краю осени и полей стал убежищем для грызунов. Вот что общего между ним и полевыми мышами – они ищут убежище и замерзают. Холодно... Мысли проваливаются в бездну крепкого сна.

Теперь ему снятся ощущения: мигрень, бьющая по вискам (больно!), чьи-то холодные прикосновения (неприятно!), которые будто бы тащат его по слякоти (неприятно и больно одновременно!).

Следом грезятся звуки: крики, плач, металлический лязг цепей.

Потом он понимает, что это ему не снится. Все происходит наяву.

Дэн резко возвращается в сознание, но ничего не видит. Темнота порождает воображаемых чудовищ. Дышать трудно. Ему не хватает воздуха – а тот, что попадает в легкие, вызывает тошноту. Шею неприятно царапает грубая материя, и Дэн, наконец, понимает, что это мешковина, а воняет гнилой картошкой. Он хочет снять с себя этот удушающий колпак, но руки связаны за спиной.

А что если этот смрадный запах, темнота и скованность значат совсем иное? Может быть, руки не слушаются, потому что сломаны, а сам он уже мертв и погребен под слоем земли и гнили.

– Эй, ты в порядке? – Голос Нади прорезывается сквозь его затуманенное сознание.

– Нет, – честно признается он. – Что происходит?

– Не волнуйся, мы оба связаны.

Разве от этого ему легче? Нет. Страшнее – да.

– Почему?

– Мачеха думает, что это из-за меня брат пропал... А я не знаю, где он! Может, ты знаешь?

– Нет.

– Ты ведь его не фотографировал? Нет? Я, конечно, брата не особо люблю, но теперь-то о нем беспокоюсь.

Дэн ее не слушает. Он чувствует резкое головокружение и пульсирующую боль у виска. Кожа зудит от пота и грубой мешковины. К горлу подкатывает тошнота. В какой-то момент ему явственно кажется, будто это вовсе не его голова. Жуткая мысль заставляет Дэна лихорадочно метаться. Он пытается снять мешок: крутит шеей, мотает головой... Потом догадывается подтянуть колени к себе. Согнувшись пополам, будто те самые дивовища, он как-то умудряется стянуть мешок. Влажный холод врывается в легкие.

Давясь воздухом, Дэн истерично спрашивает:

– Это... моя... голова?

Откуда-то из угла слышится сдавленный смешок.

– А ты уже веришь в псоглавцев?

В сарае темно, свет проникает только в щели между досок. Прищурившись, Дэн все-таки замечает силуэт в ломаной, неестественной позе. Надя прикована к цепи, что крепится к торчащему из стены железному штырю. Руки подняты вверх, и девчонке приходится почти лечь на пол, чтобы не вывернуть суставы.

Увиденное приводит Дэна в ужас. Чего ждать от человека, способного приковать свою дочь цепями, будто животное? Путаясь в собственных ощущениях, Дэн в отчаянии повторяет вопрос:

– У меня моя голова?!

– Вроде, твоя, – снисходительно отвечает Надя, точно потешается над ним. – Только у тебя волосы в крови. Кровь похожа на вишневое варенье, ты замечал?

Он шумно выдыхает. Следует успокоиться, чтобы придумать, как отсюда выбираться. Его руки связаны за спиной, но это лучше, чем сидеть на цепи. Дэн оглядывается вокруг в поисках любого острого предмета, которым можно перерезать путы. Рядом с дверью он замечает древки огородного инвентаря. Наверняка там есть что-то подходящее. Ход его мысли прерывается лязганьем замка. Следом открывается дверь, впуская в сарай дневной свет и мачеху. Лицо ее опухшее и заплаканное, волосы растрепаны, одежда выпачкана. Даже не взглянув на Дэна, женщина устремляется к Наде:

– Я обыскала дом и весь двор... Где мой сын?

Мачеха едва не набрасывается на девчонку, а та испуганно отползает назад, гремя цепью.

– Куда ты спрятала его, чертова девка?!

– Это все он! – сквозь слезы восклицает Надя. – Посмотри под его кроватью!

Дэн не сразу осознает, что она показывает на него. А понимает с опозданием, когда мачеха срывается:

– Я знаю, что это сделала ты! Сумасшедшая, как и твоя мамаша!

Она угрожающе нависает над девчонкой, распластавшейся на полу. Еще движение – и будет удар. Но первой бьет Надя: лягается, без разбора лупит обидчицу ногами. Застигнутая врасплох, мачеха отступает: машет руками и после пары ломаных шагов падает навзничь. Падает туда, где ее поджидает острое лезвие косы. Момент – и отсеченная голова катится по полу, замирает лицом вверх прямо перед Дэном. Он вскрикивает от ужаса. А Надя, эта хрупкая плаксивая девчонка, вдруг начинает смеяться – заливисто и звонко, едва не захлебываясь собственным хохотом. Смотрит на обезглавленное тело, делает шумный вдох, а потом заходится в новом приступе.

Животный страх начинает управлять телом Дэна. Он вскакивает и бросается к стене, где хранятся инструменты. В углу он находит ржавый нож и, изловчившись, хватает его. Руки связаны за спиной, поэтому парень изгибает их под каким-то немыслимым углом, чтобы продеть лезвие под веревки.

– Смотри, что случается с теми, кто встречал черта на лопастях, – говорит Надя. – Они лишаются головы.

Дэн старается не слушать ее и думает лишь о веревке.

– Ты мне тогда не поверил, а я тебе жизнь спасла. Ты ведь тоже меня спасешь?

Он не отвечает. Даже если и хотел что-то сказать – не смог бы. Тошнота подкатывает к горлу. Он задыхается. Наконец, путы мертвыми змеями падают на пол. Дэн бросается к выходу. В спешке наступает в лужу крови и поскальзывается. Только сейчас он понимает, что обуви на нем нет.

– Ты куда?! Вернись! Не оставляй меня!

Отчаянный вопль девчонки вонзается в спину. Дэн не оборачивается и выскакивает на улицу. Он снова в том дворе, рядом с тем же домом. В эту секунду Дэна не заботит, как он объяснит обезглавленный труп в сарае и удастся ли ему самому выжить. В голове пульсирует одна навязчивая мысль. Нужно забрать камеру.

Дэну страшно, но он все равно идет в дом. Прислушивается, озирается по сторонам. «Твоя одержимость тебя погубит» – проносится в мыслях. Даже сейчас она лезет со своими треклятыми замечаниями, черт бы ее побрал!

Он крадется в комнату за своими вещами. Звенящая тишина тянется за ним, оставляя надежду, что в доме никого нет. Когда же Дэн открывает последнюю дверь, то натыкается на хозяина. Тот сидит на полу, держа в руках окровавленные лоскуты. Дэн знает, что внутри, но все равно смотрит.

Хозяин поднимает голову. Мутно-серые глаза с красными распухшими веками пронзают его безумным взглядом.

– Ты с ней заодно! – хрипит он.

– Нет-нет, это ошибка... – мямлит Дэн.

– Он спрятан под твоей кроватью, на которой ты спокойно спал...

Дэна бросает в холодный пот. Язык не слушается и будто бы занемел. Но говорить нужно.

– Это сделал не я!

Дэн тянет разговор, чтобы найти камеру. Взгляд блуждает по комнате: вот его распотрошенный рюкзак и разбросанные вещи на полу, а вот и камера на стуле. Парень прикидывает: два прыжка туда и обратно. Ему хватит нескольких секунд, чтобы метнуться к камере и вернуться к двери. Главное, выбраться из этой комнаты, а потом человеку с хромой ногой не угнаться за ним.

Рывок – и Дэн, подцепив камеру за ремень, уже мчится обратно. На втором прыжке он чувствует, как его хватают за ногу. Парень падает наотмашь, погребая под собой свою же камеру. Что-то хрустит и ломается. От этого звука сводит зубы. Нет, это не его кости, а объектив. У Дэна вырывается матерное словцо, а следом – крик боли. Руки хозяина, точно тиски, сжимают лодыжку. Дэн пытается вырваться, но делает себе только хуже: чем сильнее сопротивляется, тем крепче давят пальцы. Тогда он заставляет тело расслабиться. Это сложно, но ему удается. В момент, когда хватка чуть ослабевает, Дэн со всей силы бьет свободной ногой. Не понимая, куда пришелся удар, он перекатывается на четвереньки, вскакивает и бросается прочь. На бегу перекидывает ремень камеры через плечо. Замешкавшись, он теряет спасительные секунды. Хозяин нападает со спины, издавая при этом почти звериный рык. Дэн пытается увернуться, но понимает, что пойман за ремень фотоаппарата. Одно мгновение на раздумья – и Дэн изгибается всем телом, чтобы выскользнуть из ловушки. «Аркан» остается в руках ловца, а добыча удирает.

Бегом по слякоти, не разбирая дороги – главное, подальше отсюда. Носки промокли, ступни саднит, будто с них содрали кожу. Сердце колотится отбойным молотом. Рану на голове щиплет от пота. Ушибленная нога начинает ныть. Бежать он больше не может.

Прихрамывая, дрожа от озноба, Дэн бредет по бездорожью. Когда кажется, что силы уже на исходе, парень замечает на горизонте точку – она движется, приближается и приобретает очертания грузовика. Это один шанс из тысячи, но он выпадает Дэну. Парень начинает размахивать руками и кричать.

Грузовик затормаживает так резко, что его заносит. Из кабины высовывается усатый шофер:

– Ты чего? Жить надоело?

Нет, как раз наоборот. Дэн сбивчиво объясняет, что ему нужно добраться до ближайшей станции.

– Так это в противоположную сторону, мне не по пути, – отнекивается мужик.

– Я заплачу! – в отчаянии восклицает Дэн, хотя понимает, что у него нет ни копейки с собой. Все скудные сбережения остались в рюкзаке, который сгинул вместе с остальными вещами.

– Цена вопроса?

Дэн начинает судорожно соображать, что делать. Он машинально хлопает себя по карманам – может, там случайно завалялись деньги? Пусто. И тут взгляд цепляется за наручные часы, которые поразительным образом уцелели. Да. Часы! Ему не хочется с ними расставаться, но еще больше не хочется умирать. Он снимает их с запястья.

– Вот. Ремешок кожаный и механизм хороший.

Шофер усмехается.

– Ну и зачем мне такая цацка? Я в костюме за баранкой не езжу.

– Их... можно обменять. Вы же бываете в городе? В ломбарде за них неплохо заплатят.

Решительное несогласие стирается с лица шофера. Он с ухмылкой косится на Дэна:

– Ладно, залезай!

Второпях Дэн накидывает капюшон толстовки, чтобы скрыть испачканные кровью волосы. Как там она говорила? Хлебная корка с вишневым вареньем? Вот же мелкая дрянь! Дэн садится и прячет босые ноги под перекошенным сидением. Остается уповать, что плата за проезд беспокоит шофера больше, чем внешний вид пассажира.

– Не пожалеешь? – спрашивает мужик, когда часы исчезают во внутреннем кармане его куртки.

Дэн качает головой. Часы – разменная монета на его спасение. Отказаться от прошлого намного легче, если понимаешь, что делаешь это ради своего будущего. И он готов заплатить такую цену.

Грузовик трогается с фырканьем, дребезжанием, лязгом. Шофер молчит недолго, поскольку история с часами никак его не отпускает.

– И откуда в нашем захолустье пацан с такой цацкой?

– Случайно тут, проездом.

– А обувь твоя где?

Дэн вздрагивает от неожиданного вопроса и говорит первое, что пришло в голову:

– В грязи потерял.

Шофер лукаво усмехается в усы, как будто чувствует вранье.

– И откуда же ты бежал?

– С окраины, – коротко отвечает Дэн.

– Дааа... слыхал я про ту окраину. Лучше туда не соваться, а то живет там семья полоумная... Даже мы их боимся.

Дэн молча ждет продолжения. Он уже знает, что таким рассказчикам не нужны вопросы, а неожиданная пауза выдерживается ради интриги. Вскоре шофер продолжает:

– Одни беды от них, потому что сами они – беда. Вначале мать их буйная всю деревню изводила, пока люди в белых халатах не приехали. Руки-ноги повязали – и увезли. Потом новая хозяйка в дом пришла, да только и с ней жизни никакой не было. А уж как сын ее захлебнулся в бочке, так сама она и повернулась. По деревне слухи пустила, будто падчерица братца своего и опрокинула.

Шофер снова усмехается. Дэн молчит. Правда обрушивается на него, как ведро ледяной воды. Он – фотограф, поэтому всегда замечал детали. Но, прячась за объективом, отвык видеть целое. Сейчас недостающие фрагменты собирают историю воедино.

Сколько легенд ни выдумай, но страшнее яви нет.

Надя – жертва больной фантазии. Безумие взращивалось всеми, кто ее окружал, – и каждый получил его сполна. Не дивовища погубили ее мать. Мальчик-утопленник мучил сестрицу во снах не просто так. А вспышка опасна лишь для тех, кто вскормил внутренних монстров своей ненавистью.

Да, теперь он верит: явь кишит дивьими людьми. Дикими, странными, преисполненными жестокости, ревности и безумия. Они уродливы внутри, с изнанки... – а это куда хуже. От осознания ему хочется плакать навзрыд, как маленькому. Что-то клокочет в груди, сдавливает горло.

Внезапно грузовик попадает в черное искрящееся облако. Дэн заходится в кашле, и слезы наворачиваются на глаза.

– Потерпи, парень, – сипло говорит шофер, – это просто угольная пыль из шахты.

Они выныривают из черного смога, за которым ничего не видать. Грузовик мчит по бездорожью, подскакивая, вихляя и громыхая, а когда пыльное облако исчезает вдалеке, останавливается у обочины.

– Лучше здесь выйти. Будет легче поймать попутку в город, – говорит шофер. –Поезда, я слышал, нынче не быстрее гусениц.

Дэн благодарит его и вылезает из кабины. Прихрамывая, обходит грузовик. Внезапно шофер окликает его и через окно протягивает свои стоптанные ботинки:

– На, возьми!

Парень начинает отнекиваться. На полуслове его перебивают:

– Возьми, кому говорят! Начинать путь хорошо налегке, но не без обуви.

На лице Дэна появляется кривая ухмылка – то, чтоосталось от его сломанной улыбки. Пока он надевает ботинки, мотор с хрипом заводится.Дэн бросает провожающий взгляд на грузовик, который его спас. Боковое зеркало ловитсолнечные блики и слепит глаза, но он готов поклясться, что видит это наяву: отражениечеловека с песьей головой.

КОНЕЦ