Если раньше мне казалось, что мой дом – моя крепость, то именно сегодня ко мне пришло осознание, что мой дом – моя тюрьма. Клетка из четырех бревенчатых стен, в которой я буквально похоронил себя заживо.

Вокруг все было серое, мутное и едва различимое. Деревянные балки, выкрашенные в черный цвет, сходились под потолком в идеальные девяносто градусов, пересекаясь ровно над той точкой, куда упирался мой взгляд.

Голова моя, но в то же время чужая до безумия, будто пришитая на скорую руку полуслепой швеей. Не иначе как одна из старух Мойр постаралась в отместку за нарушенный жребий. Отдала мою черепушку кому-то другому, а мне всучила эту «бэушку» самого хренового качества со всепоглощающей мигренью, которая явно хотела выселить из черепной коробки прежнего жильца, а именно – мой мозг. Сука.

Сориентироваться во времени суток не представлялось возможным из-за полного отсутствия солнца и темно-серых портьер, которые довершали ситуацию, словно вишенка на торте. Нет, скорее уж словно контрольный в голову.

Я с трудом приподнимаюсь на локтях. Диван предательски продавливается. Помню, с каким трудом отвоевывал его у дизайнера, который категорически отказывался привносить цвет в монохромную гостиную. Теперь в моей «зеленой маслине» с кодом 6003 по палитре RAL образовываются две вмятины, которые категорически отказываются ликвидироваться, потому что их причина не способна оторвать свой зад от дивана.

Кое-как приняв душ и приведя себя в более или менее божеский вид, бреду на кухню в поисках съестного. Нашлось немногое. Пачка хлопьев, кофейные капсулы в порванной картонке, несколько картофелин, пара подсохших гранатов и упаковка закрытого молока, сроком годности готового пережить меня самого (из чего только делают эту дрянь) – в общем, негусто. Дом явно был не рад незваному гостю. Я бы тоже обиделся, если бы про меня забыли на полгода, а потом нате! Как снег на голову.

Прости, родной. Здесь безвариантовщина.

Нажав кнопку включения на Nespresso, иду на поиски телефона. Кофемашина шумит ничуть не хуже соседа с перфоратором в девятичасовое воскресное утро. Раздражает.

Телефон находится быстро. Лежит тихонько на столешнице из темного дерева, не подавая признаков жизни. Одного прикосновения к нему хватает, чтобы понять, что это не мой сотовый. Черный. Восьмой айфон. Но вот чехол подкачал. Мой был из кожи, а этот силиконовый. Чужой.

В голове мгновенно проясняются события вчерашнего вечера. Колени предательски подкашиваются.

Значит, это ее. Интересно, ее уже ищут? Ладно эти двое из клуба. Но мама? Об этом не подумал. Надо было еще вчера решить этот вопрос. Черкануть смс или отправить какое-нибудь фото из «яблочных» запасов. Но почему-то большинство гениальных мыслей приходит к людям постфактум.

Выдохнул. Успокоился. Поставил телефон на зарядку.

Налил себе воды – опустошил стакан и следом еще один. Состояние организма выровнялось с минус два до отметки ноль. Не пять с плюсом, но хоть что-то.

Надо было решиться. Сделал – будь добр отвечать.

По дороге к спальне краем глаза замечаю свое отражение в настенном зеркале. Увиденное впечатляет. Всклокоченные темные волосы, россыпь веснушек на болезненно-бледном лице и взгляд, полный отрешенности и тоски («Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него – и потом сотри...»). Да уж... Хорош романтический герой!

Подхожу к двери спальни. Из-за нее не раздается ни звука. Первая мысль: «А вдруг все-таки переборщил?» сразу отметается. Сделав глубокий вдох, словно перед погружением, аккуратно проворачиваю ключ в замке и медленно, будто в ожидании удара, приоткрываю дверь.

Я ждал чего угодно. Только не той картины, что раскинулась перед моими глазами.

Регина сидит на застеленной меховым покрывалом кровати, скрестив ноги по-турецки. В ее руках красуется «Облачный Атлас» Митчелла, а в глазах неподдельный интерес и невозмутимое спокойствие.

– Помешал? – произношу я и сам удивляюсь отзвукам стали в голосе.

Она поднимает голову на звук, упираясь в меня недовольным взглядом. Будто это не она моя гостья, а я вломился в ее владения.

– Где я? – вкрадчиво произносит девушка, закрывая книгу.

– Юг Москвы. Полчаса езды от Трехгорной. Можно сказать, что ты у меня в гостях.

– У меня есть подозрения, что ты никогда никого не водил к себе в гости, – цедит Регина, и стужи в ее голосе хватит на то, чтобы заморозить добрую половину Москвы.

Я просто выпадаю в осадок. Будь я на месте этой девчонки, уже бы вдарился в панику, начал звать на помощь или, на крайняк, умолять отпустить. Но нет же. Эта спокойно разговаривает и даже умудряется язвить. Инстинкт самосохранения отсутствует напрочь.

– Денис, – говорю я, наконец, совладав с собой.

– Я знаю кто ты, – останавливает она. – Фидем Денис Аристархович. Двадцать четыре года. Прописан по адресу Руновский переулок десять строение один. Мне продолжать?

– Не стоит.

Я чуть склоняю голову набок, прикидывая дальнейшее развитие событий, но почему-то в голову ничего путного не приходит. Да уж, остросюжетный киднеппинг. Нечего сказать.

– Кофе будешь?

Само собой срывается с языка, и я ловлю себя на мысли, что невероятность происходящего граничит с абсолютным бредом душевнобольного.

– Опять хочешь опоить? – Она вопросительно приподнимает бровь. – Пожалуй, откажусь.

– Просто кофе.

Она смотрит на меня с недоверием, но все же откладывает книгу в сторону, спуская ноги с кровати.

Мгновение спустя мы оба сидим на кухне. Я пью кофе из большой белой кружки. Регина же лишь греет пальцы о бока своей чашки, не делая ни глотка. Предусмотрительно. Видимо, чувство самосохранения не полностью атрофировалось.

Она то и дело водит глазами по помещению в поисках альтернативы тому выходу, что находится за моей спиной.

Зря старается. Ее нет.

– Что ты мне вколол?

Ее голос, внезапно прорезавший звенящую тишину, бьет по ушам.

– Кетамин.

Она сводит к переносице брови и закусывает щеку изнутри.

– Как узнала имя? – парирую я, старательно напуская на себя безразличный вид.

– Старый паспорт.

Я тут же ставлю себе двойку за подготовку. Никудышный из тебя похититель, Фидем. Откровенно говоря, просто хреновый.

– Что тебе от меня нужно? – она пристально изучает меня взглядом.

Кофе резко становится безвкусным. Я отставляю чашку в сторону и тру ладонями виски. Кажется, мигрень, едва почуявшая нелегкий разговор, решила нагрянуть вновь.

– Регина, – я осторожно подбираю слова, прощупывая почву. – Ты веришь в судьбу?

Лицо моей собеседницы удивленно вытягивается.

– Что прости?

– Судьба, сансара, небесное провидение. Называй как хочешь... – Уже начинаю жалеть, что не успел отрепетировать заранее красивую киношную речь. – Смысл не сильно изменится.

– Я верю в себя, – отрезает она, не оценив мой спич. – К чему ты ведешь?

Я помалкиваю, оценивая вероятность того, что получу по затылку близстоящим графином (подлинное муранское стекло, никакой IKEA) в ту же секунду, как только разорву с ней зрительный контакт или же осмелюсь ей сказать правду. Девяносто пять процентов. Что же... искренне верю в оставшиеся пять.

– Что ты знаешь о реинкарнации?

На лице девушки растерянность и недоумение сливаются в одну палитру. Вопрос явно риторический. Воспринимаю ее молчание как готовность внимать и продолжаю.

– Не пойми меня неправильно. Я не призываю тебя верить, ни в черта, ни в Бога, – делаю паузу, собираясь с мыслями. – Но ты просто не можешь отрицать существование чего-то такого свыше, что подталкивает этот мир, придавая ему импульс и задавая направление. Мы все. Все живущие ныне. Мы лишь простая физика. Закон сохранения энергии. Рождение, смерть. Все это эфемерно. Лишь переход от одной формы к другой. Все то, что мы знаем, любим – лишь миг среди определенных декораций. Душа бессмертна, а божественная искра, которой мы обязаны жизнью нетленна. Мы те, кто жил прежде задолго до. И мы же те, кто будет жить много поколений спустя...

– Это какой-то розыгрыш? – Перебивает она. Если до этого самообладанию Регины можно было позавидовать, то сейчас ее терпение явно подходило к концу. Она явно ждет, что сейчас из-за раздвижных дверей выскочат ее друзья с хлопушками, конфетти и криками «шутка!». Но ничего из этого не следует. – Если да, то это абсолютно не смешно.

Я знаю, что это совсем не то, что рвалось с ее языка. Уверен, в изначальном варианте там было что-то похожее на «сектант», «фанатик» и еще парочка в таком же духе. Но она слишком рациональна, чтобы позволить себе такую оплошность. Прирожденный журналист. Адаптация и мимикрия на максимуме.

– Давай предположим, хотя бы на долю секунды, что то, о чем я говорю – не бред сумасшедшего. Психология не отвергает теорию перерождений. Наоборот, – я подаюсь вперед, насколько это позволяет кухонный стул, едва удерживаясь на краешке сиденья. – Любое подсознание является надежным хранилищем для памяти о череде предыдущих рождений и смертей.

Недоверие в глазах Регины полностью оправдано.

– Разве тебя никогда не мучило дежавю? Многочисленное, непрекращающееся. Будто целые эпизоды из жизни закольцовываются?

Заранее зная ответ – будет отнекиваться до потери пульса – прерываю поток ее мыслей.

– Учти, если ты сейчас скажешь нет, то ты солжешь. Ты это знаешь. И знаю я. Потому что мне знакомо все то, что ты испытываешь. Воспоминания о прошлых жизнях. Отголоски многочисленной себя в более ранних ипостасях. Ты их слышишь, и слышу я. Потому что сейчас ты мой сплошной флэшбек, Регина.

Наконец-то в точку. Она выглядит ошарашенной.

– Задайся вопросом, почему ты все еще здесь? Я сижу на месте. Не заламываю тебе руки. Выход в той стороне. Ты уже нащупала его взглядом. Тогда почему? Да потому что где-то в глубине души ты начинаешь прислушиваться к моим словам и ловить себя на мысли, что в чем-то я прав.

Она выдерживает паузу, разглядывая собственные пальцы, сплетенные вокруг чашки с нетронутым напитком, а затем вскидывает голову и выплевывает будто проклятие.

– Я начинаю ловить себя на мысли, что, даже если я попытаюсь уйти, ты не позволишь мне этого сделать.

Если бы слова приравнивались к пощечине, то на моей щеке уже бы алел след ее ладони.

Господи, до чего же по́шло...

Мы оба пленники. Ее держит запертая дверь. Меня – круговерть воспоминаний и ощущений, связанных с карамельным золотом ее глаз. Словно одно ее присутствие позволяет мне наконец отбросить все то, что сковывало меня годами, вызволяя наружу то самое, что именуется душой.

– Неужели ты совсем ничего не чувствуешь?

Осмеливаюсь и беру ее за руку. Меня словно прошибает током. Это все уже слишком.

Она не одергивает ладонь. Инстинкт самосохранения? Непротивление злу насилием? Пожалуй, все сразу. Взаимности не следует. Пальцы холодны как лед, равно как и ее отношение ко мне.

«Ну а чего ты хотел, придурок? Чтобы на нее резко снизошло просветление, и строптивица тут же кинулась в твои объятия?» – подсказывает ехидный внутренний голос.

Ничего подобного.

– Я чувствую, что ты не в себе. Твердишь о какой-то судьбе, реинкарнации и прочей около религиозной теме, а на деле похищаешь меня, отбираешь телефон и запираешь в каком-то непонятном месте. Тебе не кажется, что это очень вредно для кармы?

– Карма не определяет судьбу. Все предрешено заранее. Я тот, кто я есть. Тот, кем был всегда, – отпускаю ее руку. Даже забавно. Ее психика столь слаба, что выстроила защитную стену, отгораживающую от собственных воспоминаний, но при этом не настолько слаба, чтобы вестись на мой дар убеждения. – Но мне хочется быть лучше для тебя. Ради тебя.

– Опомнись! Да я тебя вижу первый раз в жизни!

Взрывается она, вскакивая на ноги, и в меня летят остатки недопитого кофе из моей же кружки. Некстати замаячивший на краю сознания Джордж Клуни из рекламы белозубо добавляет: «Что же еще».

– Далеко не первый...

– Хватит! Все это какой-то абсурд. Нейрохимическая бредятина, которая разъедает твой мозг. Ты явно не в себе.

Я утираю рукавом серого свитера капли с лица и в пару движений сокращаю расстояние, появившееся между нами, прижимая ее к столешнице.

– Прекрати свою истерику, – шиплю я.

Она глядит на меня широко распахнутыми глазами, готовая в любой момент закричать, и на долю секунды мне и самому становится жутко оттого, в кого я превращаюсь рядом с ней. Делаю глубокий вдох и отступаю к стене.

– Я понимаю, что тебе нужно время, чтобы вспомнить и принять, – каждое слово словно наждаком по горлу. – Я не причиню тебе вреда, но и отпустить тоже не могу. – Не этого я ожидал.

Хотя уж лучше так, чем то, через какие круги ада проходил я сам, вспоминая былое.

Просыпаться ночами. Задыхаться от фантомных болей уходящей жизни. Тонуть. Получать пулю. Истекать кровью. И так по кругу на репите. Засыпать стариком, не просыпаясь в собственной постели, чтобы затем подскочить на накрахмаленных простынях юнцом двадцати с небольшим лет, который состарился на несколько столетий за одну ночь.

Но больше всего тревогу начало бить сознание, когда в голове начал всплывать древнегреческий язык. Словно мешок с неудачно утопленными котятами. Ты приказал долго жить. Но жизнь не подчинилась.

Я ломаюсь. Это страшно. Нервы вытягиваются в струну, становясь ломкими. Ломко. Ломка. Меня всего выворачивает от собственной неполноценности, будто лишь половина меня, остро нуждающаяся в своей второй части. Электронный уровень, недобравший большую часть электронов.

С братьями не поделился – опять-таки страшно. Страшно, что не поймут. Но еще страшнее, что поймут и начнут жалеть. Вот и пришлось выплывать самому. Ромке наплел про депрессию. А сам тут же к мозгоправу.

Толковый мужик, кстати, был. Сухопарый. Очки такие в модной черной пластикой оправе. По нему сразу было видно – проводит дезинфекцию тараканов в головах у крутых дядек. И не просто там травит каких-то стасиков, а прямо конкретных таких. Мадагаскарских.

Правда, даже он ограничился скупым: «Отдохнуть бы вам, молодой человек. Налицо все признаки переутомления. Составьте график сна. Правильно питайтесь. И бросьте эту вашу дурную привычку курить. Она вас ни до чего хорошего не доведет. Так вы себя и в могилу сведете».

– Доктор, я только что оттуда, – отшучивался я.

Отшучивался, но курить все-таки бросил. Правда, потом чуть было не начал снова, когда впервые столкнулся глазами с Региной.

На дворе тогда стоял март. Не тот мерзкий и промозглый месяц, когда люди ненавидят весну и клянут на чем свет стоит размокший грязный снег под ногами в очередной раз, замочивший им обувь, а теплый период, с уже набухшими зелеными почками, сулящими грядущее тотальное обновление природы. Цербер особенно любил такую погоду.

Не знаю, что творилось в моем воспаленном сознании в старших классах, когда мне в голову пришла гениальная мысль назвать щенка черного дога Цербером. Наверное, рассчитывал, что от этого он станет более грозным. Настоящим защитником, мрачным стражем своего хозяина. Но против природы не попрешь, и мягкий нрав животного категорически отказывался становиться под стать своему имечку.

Как итог, получилась грозная с виду псина с нравом щенка. От этого было множество проблем. Начиная от наполовину съеденной обуви, заканчивая групповыми валяниями на полу в те моменты, когда эта обезумевшая от счастья махина радостно летела встречать меня в прихожей. Причем независимо от того, пришел ли я в спортивной худи или же в дорогущем твидовом пиджаке. Шансов скрыться от всепоглощающей любви не было никаких.

Вот и тогда в марте у меня априори не было шансов. Правда, в этот раз постарался не Цербер. Он тогда вообще вел себя на удивление тихо и примерно. Эдакий пай-мальчик. Кажется, это вообще был первый и единственный раз, когда он был образцовым питомцем, а не скопищем неуемной энергии, готовым зализать насмерть любого. Видимо, все-таки животные чувствуют некоторые вещи лучше людей. А может, он просто не хотел попадаться под руку обозленному мне. Все-таки бросать курить дело нелегкое, и трехдневное отсутствие никотина тотально сказывалось на самочувствии. Ломало нещадно.

А потом все прекратилось.

Резко так. Будто кто-то попросту щелкнул выключателем и все раздражение и злость улетучились словно по мановению волшебной палочки.

Я сначала даже опешил. Решил, что показалось. Покрутил башкой по сторонам и тут увидел ее. Больше было некому. Она шла с другой стороны сквера, уткнувшись в телефон. Судя по движению ее пальцев – скролила ленту. Причем делала это как-то слишком быстро. Бездумно. Машинально.

В тот момент мне показалось, что все те слои хитина, что я наращивал годами, подобно древу, обрастающему временными кольцами – мне больше ни к чему. Ни к чему, если рядом со мной будет она.

Словно услышав мои мысли, девушка подняла голову от экрана. На ней был огромный красный шарф, мешающий мне рассмотреть ее лицо целиком, но это было и не нужно. Меня накрыло сильнейшее дежавю. Казалось, будто мы знакомы сто лет. Почему-то резко захотелось дотронуться до нее. Коснуться русых волос, услышать ее голос, взять за руку. Это желание было столь естественным и настоящим, что я даже испугался собственных эмоций. Это было абсолютно не в моем духе.

С Цербером же начало твориться что-то совсем странное. Да, он был любвеобилен, но только по отношению к близким и знакомым, и как любой другой воспитанный пес никогда не позволял себе кидаться со своими нежностями к незнакомцам.

До этого момента.

Я резко дергаю поводок на себя, сраженный прытью своего черношерстного друга.

– Да чтоб тебя! – выпаливаю я, едва устояв на ногах. – Это еще что за выходки? Прекрати!

Собака едва ли меня слышит, продолжая тащить меня в сторону незнакомки.

Нет, приятель, пока что твой хозяин здесь я. Мы возимся пару минут, а затем оба с удивлением обнаруживаем, что девушка растворилась где-то в продолжении аллеи.

– Ну что, доволен? – недовольно кошусь на черную морду.

Пес ничего не отвечает, но в его глазах мне явственно видится упрек. Почему-то курить захотелось пуще прежнего.

Так или иначе, но после этого случая девушка не шла у меня из головы на протяжении нескольких недель. В тот момент, когда я уж было решил дать себе обет – завязать с мыслями о ней, судьба решила подшутить надо мной. Я, конечно, знал, что у этой сучки сильная комбинация на руках, но ведь не так чтобы целый флеш рояль!

Следующие пару месяцев я безбожно выпадаю из колеи, а небесное провидение глумится надо мной, раз за разом сталкивая нас нос к носу в тех или иных локациях. К концу апреля красный шарф незнакомки стал мерещиться мне везде. Будто незримый соглядатай, следующий по пятам за мной, куда бы я ни следовал.

Кукушка бы съехала окончательно, если бы не очередная счастливая случайность.

Я был в «Дите». Ромка снова травил какие-то байки перед самым закрытием клуба, я же слушал его вполуха, больше притворяясь, что слушаю, сам же отчаянно стараясь не отключиться прямо сидя. Все-таки бессонные ночи давали о себе знать. Внезапно в груди потеплело. Прямо в том месте, где в кость и плоть было запрятано сердце. Это было странно, ведь ее здесь никак не могло быть.

Не могло, но она была. Улыбалась с фотокарточки водительского удостоверения, валявшегося на барной стойке. Я тут же схватил заветный кусочек пластика, впитывая в себя каждую букву, напечатанную на нем.

Решение пришло молниеносно. Думаю, если бы я был героем, какого-нибудь дурацкого мультфильма, похожего на те, которыми частенько засматривался в детстве, то именно в эту секунду над моей головой загорелась бы лампочка. Насчет лампочки, конечно, не знаю, но пути к отступлению точно уже горели. Нет, полыхали адским пламенем, порожденным на удивление легким решением. Я должен украсть ее.