В школьные годы я была лучшей пианисткой и скрипачкой в Калининграде и Калининградской области. Не было ни одного конкурса, в котором бы я не заняла первое место. Родители всегда гордились мной и хвастались всем своим знакомым, какая у них хорошая умница-дочка. Мной гордилась вся семья, и поэтому, каждый раз, когда к нам приезжали родственники на праздники, любое застолье начиналось с того, что я садилась за пианино, стоящее в гостиной, и начинала исполнять любимого бабушкиного Шопена. Бабушка с маминой стороны, ее звали Женя, никогда не могла наслушаться моей игрой, самой ее любимой композицией был "Осенний вальс".

Другая бабушка, с отцовской стороны — ее звали Чхве Ымхи, но для меня она была просто хальмони (п.а. 할머니 — "халь-мо-ни" — бабушка на корейском языке) — была не меньшей любительницей послушать музыку. Классику она любила также сильно, как и баба Женя, однако чаще всего она просила меня играть южнокорейских исполнителей. Любимым композитором бабушки, на тот момент, был современник моих родителей, Ли Рума. Мелодию "River Flows in You" хальмони заставила меня выучить на летних каникулах, когда я поехала к ней после второго класса (мне было восемь лет, это был две тысячи третий год). С тех пор я ездила в Корею на летние каникулы без былого оптимизма и задора, каждый раз вспоминая те мучения, через которые мне пришлось пройти с хальмони.

Как и было сказано ранее, в семье все любили меня и гордились моими талантами и заслугами, вот только я сама никогда не получала от этого удовольствия. Дома я была лучшим ребенком на свете, самым любимым и бесценным, однако понимала, что не будь я умницей и красавицей, то никогда бы не заслужила родительскую любовь. Поэтому все свои шалости я оставила до того дня, как начала самостоятельную жизнь.

Переезжая в Корею, чтобы учиться в лучшем университете страны, я настояла на том, чтобы жить отдельно. Родители долго не могли смириться с тем, что я решилась заселиться в общежитие, поскольку они хотели, чтобы я остановилась в доме у корейской бабушки. Но с уверенностью в сто процентов, я бы сказала, что не пережила бы деспотичные правила ее дома.

Хальмони была главой отцовской семьи и владелицей небольшого ресторанчика, в котором подавали корейскую кухню. Она была жесткой и властной женщиной, воспитавшей моего отца. Было очевидно, что спуску она мне не даст и будет держать в ежовых рукавицах. Со старшими спорить было нельзя, можно было только слушаться и во всем соглашаться, использовать наивысшую степень уважительной формы общения и всегда следовать их правилам в доме. А я не хотела оказаться в такой же обстановке, какая была у родителей дома. Я ждала свободы и новых приключений от студенческой жизни, коих бы не случилось, живи я с бабушкой.

В мой жизни все было подчинено правилам старших членов семьи. И я всегда старалась следовать им, чтобы не оказаться на месте глупого брата, у которого вместо головы была тыква от рождения. Я была достаточно умна, чтобы понять: если хочешь получать больше карманных денег, всегда одеваться по последней моде и не хватать подзатыльников от бати, то нужно быть совершенством. Но, соответствуя недостижимому идеалу в глазах родителей, я никогда не могла быть собой, поэтому и ждала того великого дня, когда смогу выйти из-под родительского крыла.

Поступление в Сеульский Национальный Университет — было лучшим моим решением за всю жизнь. Оказавшись в Сеуле, я поняла, что значит жить свободно, вдали от глаз родителей.

Свою развязную жизнь я начала еще под конец школьных лет, в Калининграде, когда было особенно популярно устраивать вечеринки и вписки на даче в будние дни, пока родители работают в городе. Мои одноклассники так и делали, а я, как отличница и самая популярная девочка школы, была главной знаменитостью на таких тусовках. Алкоголь, сигареты, громкая музыка и душный подвал, закрывающийся на засов, со старым диваном у стены для уединения парочек — вот так мы отрывались в России.

В Корее же я нашла новый способ быть бунтаркой — закрытый от глаз непосвященных людей бар с рок-музыкой. Рок-музыка в Корее была еще более андерграундной, чем рэп и другие непопулярные музыкальные направления, из-за скандала, произошедшего в две тысячи пятом году на телевидении, когда рок-музыканты решили раздеться догола в прямом эфире на канале MBC. После этого на музыкантах с подобным направлением поставили крест и стали выпускать в эфиры только поп-исполнителей. Однако, несмотря на негласный запрет любой музыки напоминающей рок, фанатов все еще было много, примерно столько же, сколько и противников подобных стилей. Поэтому закрытые бары, в которых вход был только для "своих", пользовались большой популярностью среди любителей рока. На крохотных сценах выступали малоизвестные певцы и певицы со своими группами, музыку которых распространяли за счет дисков, переписанных друг у друга на компьютерах дома, или же пересылкой мптришек по bluetooth (конечно же был еще и YouТube, но туда в основном приходили за просмотром видео, а не за прослушиванием музыки).

Я, как любительница и фанатка рок-музыки, очень удивилась, когда приехала учиться в Корею и не нашла никого, кто любил бы Tokio Hotel и Nirvana, среди своих одногруппников. На меня всегда смотрели косо и искренне не понимали из-за "неправильных" предпочтений, и только к концу первого семестра я заметила второкурсника, который был больше похож на невидимку.

Кан Минсу был местным отшельником и нелюдимым студентом с факультета педагогики, однако позитивным и дружелюбным малым. Его считали странным из-за того, что он был слишком фанатичен в отношении Бога. Минсу был убежденным католиком и после занятий в университете много времени проводил в церкви. Он пел в церковном хоре и проходил ежедневную практику, чтобы в будущем стать пастором. Это была его заветная мечта. Главным и неисправимым грехом Минсу, от которого он не мог отказаться, было — как он считал сам — слушать "непристойную" музыку.

Однажды я совершала прогулку по кампусу и случайно выронила iPod где-то на траве, недалеко от входа в университет. Мне повезло, что на устройство было загружено несколько фотографий со мной: так Минсу смог найти меня, хоть и потратил на поиски несколько недель. Только я все то время думала, что потеряла любимые плейлисты навсегда. Минсу был очень застенчив во время нашего знакомства и все время улыбался, смотря в пол. Он в тот день признался, что прослушал все плейлисты и альбомы, загруженные на плеер. Кан Минсу был невероятно удивлен и взволнован тем, что нашел человека с похожими музыкальными вкусами. Но потом я рассказала ему, что приехала из России, и там очень популярна рок-музыка, чем сильно шокировала Минсу.

Минсу был несказанно рад, что познакомился со мной и предложил сходить в небольшой бар "Cichlidae", расположенный в самом конце района Итэвон. Кан Минсу был одним из тех людей, кто часто втайне ото всех появлялся в барах, где играла рок-музыка. Он-то и познакомил меня с закрытыми барами и клубами Кореи.

В любимом баре Минсу играла группа из четырех человек, они называли себя Rоxy Kids. В составе был бас-гитарист Ли Хосок, барабанщица Чон Еджин, а позицию гитариста и вокалиста занимал Шин Вонсок. Их клавишник все время менялся, из выступления в выступление, поэтому, приходя в бар по пятницам и воскресеньям, я и Кан Минсу перестали надеяться на знакомство с постоянным участником. Но с остальными ребятами мы были в хороших отношениях; мне даже удалось как-то угостить всех пивом, хоть меня и отговаривали оплачивать счет, поскольку я была самой младшей в компании и не имела постоянного заработка.

В начале второго семестра первого курса, который начинался в конце августа, я предложила ребятам из Roxy Kids свою кандидатуру в клавишники, чему те очень обрадовались. Ли Хосок первое время поносил меня на чем свет стоял, поскольку я утаила от них свои "невероятные" способности и талант, а Кан Минсу тихо дивился тому, какая я "необычная" девушка. Но я-то знала, что если бы раскрыла свои возможности сразу, то меня бы назвали хвастуньей, поэтому продолжала молчать до тех пор, пока старшие ребята не разрешили называть себя оппами, а Еджин не позволила звать себя онни. Так и прошли мои первые два курса: репетиции по вечерам рабочих дней с группой.

— Эй, Риэ, — Кан Минсу ждал меня после репетиции у бара, чтобы вместе пройтись до общежития. По вечерам, даже в рабочие дни, в Итэвоне было чрезмерно шумно, поэтому мы шли обходными путями до следующей станции метро пешком, без особой спешки, наслаждаясь январским воздухом. — У тебя же был опыт в игре на органе? Хочешь в эту субботу аккомпанировать в хоре на утренней Святой Мессе? У нас человек заболел... И его некому заменить.

— Хах, даже не знаю. По-моему, утром у меня нет занятий, так что, наверное, я смогу. Только надо посмотреть, какие у вас там ноты, я хотя бы так постараюсь подготовиться. Правда, я не смогу что-то обещать прямо сейчас. Я еще готовлюсь к предстоящим экзаменам и сдаче проекта, все-таки второй курс заканчивается совсем скоро, поэтому надо хорошо подготовиться. Скажу тебе точно только в пятницу, — я в голове прокручивала планы, думая над тем, как выкрасть свободное время и помочь другу. — К тому же, я играла на органе всего ничего и не уверена, что получится сделать это идеально... Там гораздо больше педалей, в которых я все время путалась, когда училась играть еще в музыкальной школе...

— Думаю, что после твоих стариков-классиков из музыкальной школы, о которых ты мне рассказывала, тебе уже ничего не страшно, — опустив голову вниз и смотря на заснеженную дорогу под ногами, пробубнил Минсу. Он был высоким и всегда стеснялся своего роста, поэтому он неизменно ходил низко сгорбившись, с понурой головой, чтобы казаться намного ниже, чем есть на самом деле. — Мне кажется, что у тебя должно все получится. В любом случае нам нужно всего несколько мелодий. Священник Пак не будет к тебе придираться, наш музыкант такой же неопытный.

— Да, наверное... — я посмотрела вверх и заметила, что с неба начал падать легкий и невесомый снег, кружась в вихрях и танцах морозного ветра. — Мне всегда было проще учится музыке, чем другим. Учителя говорили, что у меня талант. В рок-группе я тоже быстро освоилась, хоть раньше и не пыталась импровизировать. Шин Вонсок до сих пор не может понять, как у меня это получается... — с гордостью на душе прошептала я.

— Ты не должна этого стесняться, — напомнил мне Минсу и потрепал по голове, замечая мою скованность. — Со мной ты можешь быть искренней!

— Корейцы все равно отличаются по своему менталитету, я боюсь показаться грубой, — призналась я, как делаю это всегда, когда общаюсь с другом.

— Мы же друзья, так что не нужно скромничать. Я же с тобой не скромничаю и все говорю открыто, — напомнил мне Минсу. Да, Кан был очень застенчивым, когда мы только начали общаться, все время краснел, когда я с ним заговаривала, но в конце концов все-таки привык и раскрепостился, становясь ближе ко мне.

Кан Минсу был единственным, с кем я общалась в университете. Одногруппники по курсам менялись с приходом новых семестров и новых предметов, я не успевала со всеми познакомиться. Я общалась в основном только с теми, с кем делала университетские проекты, но наше общение все равно не заходило дальше деловых обязательств. Чаще всего я руководила группами по проектам и занимала позицию лидера, поскольку была самой ответственной. Даже если случалось так, что в группе я оказывалась самой младшей, все равно брала на себя основную массу организационных моментов. Преподаватели любили меня за основательный и серьезный подход к любому студенческому проекту разной сложности, следовательно ставили самые высокие баллы сразу всей группе. Именно по этой причине большинство однокурсников и одногруппников всегда хотели попасть в мою команду, чтобы заполучить хорошие оценки, ведь они влияли на итоговый балл в аттестате по предмету.

— Хорошо, оппа, я еще исправлюсь, — усмехнулась я, толкнув Минсу в бок плечом.

Кан тоже признавался мне и не раз, что я единственная его подруга в университете. Хоть он и старше меня на год и в университете пробыл гораздо дольше, но так и не смог наладить ни с кем отношения. Кан Минсу был лучшим студентом на потоке и был у всех на слуху, однако никто не знал его в лицо, потому что никому не интересны парни-невидимки, их никто не замечает. Кому будет интересно общаться с тихим парнем, лицо которого даже не видно из-за челки, нависшей над лицом из-за вечно опущенной головы? Правильно, никому! Кроме тех, кто не является таким же отшельником.

Если быть честной, то я отвыкла быть на дне социальной пирамиды. В русской школе я смогла добиться уважения к себе, всеобщей любви и обожания, оказаться на пьедестале, но, переехав в другую страну, с другой культурой и менталитетом, я резко оказалась смешанной с грязью. Повезло, что внешность у меня была азиатская, иначе, имей я европейское лицо, было бы множество рисков оказаться еще ниже в социальной цепи, чем можно представить.

Было непривычно первое время притягивать к себе косые взгляды: слухи о том, что я фанатка рок-музыки расползлись по кампусу довольно быстро, и даже соседки по комнате отказывались со мной общаться, нередко начиная подшучивать и издеваться. Иногда, когда я делала ошибки в разговорной речи, они еще и цеплялись к тому, что не я кореянка, а какая-то иностранка, приехавшая из российской глубинки. И им было все равно, что Калининград — маленькая российская европа, а я — наполовину кореянка, наполовину русская. Так и хотелось им в лицо сказать: "Вы — чертовы расистки! Пропадите пропадом!" — но только незачем это было. Какая разница, что обо мне говорят? У меня не было цели заслужить их уважение и любовь, ни в этот раз, ни в этой жизни. Я приехала учиться в Корею и жить свободной жизнью, вдали от родителей. Все остальное меня не волновало.

Ситуация немного смягчилась после завершения первого курса — я смогла заполучить уважение некоторых задир. Люди, с которыми я познакомилась на общих курсах, быстро разнесли огромную партию слухов по всему университету: "Самая умная первокурсница отыгрывается на старших за грубости в свою сторону".

Я посещала предметы в университете, на которые могли ходить люди с разных потоков, курсов и факультетов. Часто в группе могли оказаться студенты с разных учебных направлений и курсов. Была эдакая мешанина из людей разного возраста и уровня знаний. Когда начиналась дележка на мини-группы по выполнению проектов, я брала самые сложные темы и не стеснялась выводить себя в лидеры. Однажды, когда в мою группу попала пара девочек из потока первого и второго курса, которые часто высмеивали меня за предпочтения в музыке, называя извращенкой, я быстро показала им, где раки зимуют.

После распределения обязанностей в проекте, я провела всю группу от начала до конца работы. Были люди, которые думали, что, окажись они в групповом проекте, то смогут ничего не делать, вот только я не собиралась приписывать свои и чужие заслуги другим. Во время сдачи я сказала преподавателю, что над проектом работали не все. Некоторые люди из группы, включая знаменитую парочку халявщиц, смеявшихся надо мной, не предоставили свою часть работы. Впоследствии они не получили удовлетворительные оценки. И остались проходить курс повторно.

С тех пор в кампусе меня начали уважать и боязно обходить стороной, если дело доходило до конфликта. К концу второго курса такое стало случаться все реже и реже. А потом и вовсе конфликты утратили свою актуальность. Но если дело касалось совместной учебы, то только самые смелые и храбрые напрашивались ко мне в проекты, желая достичь высот.

— Не хочешь перекусить? — я указала Минсу на палатку, стоящую у дороги, в которой пожилая женщина продавала омук и ттокпокки. Уличная еда в Корее была самой вкусной из всего, что мне доводилось попробовать, однако я все равно скучала по пышкам с клубничным вареньем, которые мама часто готовила нам с братом по выходным. В последние несколько лет она стала делать это реже, поскольку у папы оказался повышенный холестерин: теперь мама избегает жирных блюд в доме.

— Я угощаю тогда, но ты должна будешь прийти в субботу, — настоял оппа на моем появлении в католической церкви.

— Ладно, ладно, — согласилась я. — Отправь мне по почте ноты, которые нужно будет сыграть, — я подошла к палатке и улыбнулась продавщице. — Здравствуйте, можно, пожалуйста, острой жареной курочки и две порции ттокпокки?

***

Расправившись со всеми важными делами до субботы, я все-таки наведалась в католическую церковь по просьбе Минсу, чтобы аккомпанировать Святую Мессу. При входе все обмакивали руку в святую воду и перекрещивались пятью перстами. Минсу рассказывал, что пять перстов символизируют пять ран Иисуса Христа. Я не стала перекрещиваться и двинулась дальше. Прямо напротив меня, в глубине храма, расположилось "сердце" — ящик с дарами хранительницы — тело и кровь Иисуса Христа, известные как хлеб и вино. Вдоль основной части храма, где проходили молитвы и чтение священных книг, были расположены лавки — отличительная часть католического храма. Однако, со слов Минсу, большую часть службы католики стоят, также как православные христиане.

Я не была верующей, однако моя мама была христианкой, поэтому часто водила меня на воскресные службы в монастырь, расположенный на отшибе города. Туда было долго добираться, однако моей маме нравился святой отец того храма, поэтому она ездила отпускать свои грехи только к нему. Меня заставляли молиться вместе со всеми и по два-три часа отстаивать службы. Моей любимой частью всегда была покупка просфоры. Казалось бы, обычный хлеб да и только, но как он был приятен на вкус... Особенно свежеиспеченный...

Становясь старше, я все реже стала соглашаться ездить в монастырь, поскольку веры как таковой у меня не было. В детстве я выполняла мамины желания, поскольку другого выхода просто не видела, но с приходом осознанности начала понимать, что смыла в походах в церковь нет. Я делала исключения только для бабы Жени, когда та приезжала к нам в гости и изъявляла желание посетить церковь. Она была слишком настойчивой, и я не могла отказать. Брат же, с самого детства противился любым требованиям матери и бабушки, о того и получал множество раз по шее, но все равно стоял на своем.

Стараясь привить мне любовь к Богу, мама сделала все возможное, чтобы в конце вызвать у меня отвращение ко всему, что связано с верой. Имея высокий IQ и безграничный доступ ко всем ресурсам из интернета, я больше склонялась к научной точке зрения и Теории Большого Взрыва. Было проще поверить в зарождение вселенной из некоторого сингулярного состояния, чем в то, что существовал высший разум, который придумал человечество. К тому же, было странно осознавать, что все женщины были созданы из мужского ребра, как указано в Библии.

Минсу встретил меня недалеко от входа в церковь и познакомил со священником, преподобным. Меня долго вводили в курс дела, рассказывая о том, когда вступать и в какой момент играть ту или иную часть, а в конце спросили:

— Ан Риэ, вы верующая? — священник смотрел на меня и ожидал честного ответа, а я, как девочка, стремящаяся к одобрению старших, без доли сомнения ответила:

— Конечно, я верю в Бога. Я верю, что он находится среди нас и помогает преодолевать трудности. Я каждый день молюсь и благодарю его за то, что он помогает мне и наставляет на верный путь, — если бы ложь в моих словах можно было как-то измерить, то эта цифра равнялась бы плюсу бесконечности. Умение искусно лгать — самый полезный навык, который я обрела за всю свою жизнь. В правдоподобность моих слов поверил бы даже самый искусный чтец мыслей, ведь даже когда я врала, то в красках представляла все, о чем только мог сказать мой язык.

— Это очень хорошо, дочь моя. Что ж, тогда тебе стоит надеть что-то подобающее, чтобы не привлекать внимание прихожан, — священник поверил моим словам и даже одарил нежным взглядом, гордясь тем, насколько хорошую подругу смог завести себе его ученик. Минсу же смотрел на меня с осуждением, прекрасно зная, что я никогда не верила в Бога и верить не собиралась.

Когда священник ушел куда-то восвояси, Минсу подошел ко мне как можно ближе и тихо прошептал на ухо: "Даже я поверил твоим словам", — снисходительная улыбка тронула черты его губ, но быстро сошла на нет. Я в отместку показала язык и выставила руку вперед, требуя, чтобы мне дали черное ученическое облачение, в котором ходил сам-друг на территории церкви.

Минсу проводил меня на балкончик, где стоял небольшой клавишно-духовой инструмент, возвышаясь над основной частью храма. Орган был скрыт от чужих глаз, лишь подняв голову к потолку, прихожане могли заметить инструмент, за которым мне предстояло спрятаться и сыграть необходимые людям ноты.

Месса началась. Я играла медленные мелодии по нотам и сопровождала песнопения местных священников и прихожан. Было сложно сыграть хорошо, однако до начала службы я смогла немного освежить навыки игры на органе. Я старалась как можно точнее воспроизвести то, что было написано в нотной книге, однако сама, во время игры, замечала собственные ошибки. За каждое неправильное движение ногой или рукой мысленно ругала свою неопытность. Когда хор закончил петь гимны во имя господа, и голоса сникли, я вздохнула с облегчением.

Преподобный взошел на анвон и начал читать проповеди, наставления апостолов и ветхий завет — нужные, для прихожан слова. Два часа длились слишком долго, и, когда это все закончилось, я, сыграв последние ноты под конец Мессы, встала со стула, и пошла переодеваться в свою одежду. Однако, проходя через зал богослужения, на полпути к комнате для служащих храма, я внезапно столкнулась с профессором по математическому анализу.

Профессор Сон Сухо преподавал на моем факультете и вел две пары в неделю. За этот год обучения я несколько раз повздорила с ним по поводу справедливости оценивания моих работ, поскольку он часто занижал оценки. Однако, несмотря на все усилия и старания профессора — опустить меня на несколько пунктов ниже в рейтинге — я все равно оставалась в пятерке лучших не только среди учеников экономического факультета, но также и среди всех студентов второго курса.

— Профессор, — я склонилась в уважительном и приветственном поклоне, надеясь, что наш диалог не затянется, поскольку любая наша встреча была переполнена лишними и лживыми формальностями — расспросами на тему учебы, успеваемости, да и жизни в целом.

— Ан Риэ, приятно видеть вас здесь. Что привело вас сюда? — профессор Сон с удивлением смотрел на мое черное платье и покрытую голову.

Профессор Сон Сухо любил заводить разговоры со студентками и интересоваться их жизнями, но я всегда была для него орешком под непробиваемой скорлупкой. Для меня было странно общаться с профессорами на темы, которые не касаются лекций, проектов или итогового тестирования. Заходить дальше необходимого не было смысла и интереса. К тому же, профессор всегда казался мне человеком, любящим превышать должностные обязанности. Его всегда окружало огромное количество студенток, желающих не только проявить свои "знания", но и получить что-то взамен, чем профессор Сон — по моему мнению — без скромности пользовался.

Мне иногда казалось, что профессор специально занижал оценки, чтобы натолкнуть меня на какие-то неправильные действия, осуждаемые в приличном обществе. Например, это могли быть взятки или секс. Минсу соглашался с моими подозрениями, поскольку сам нередко являлся свидетелем двусмысленных действий профессора в отношении молоденьких студенток. Иногда, когда я шла выяснять или уточнять какие-то вопросы относительно лекций к профессору Сону, то Кан Минсу всегда увязывался за мной, объясняя свои действия простым интересом, но я знала, что так он пытался уберечь меня от непоправимого.

— Она работает в храме органистом, профессор Сон, — как всегда, вовремя пришел на выручку Минсу, зная о моей неприязни к учителю. Минсу низко поклонился профессору, на что получил лишь легкий кивок головой. — Простите, но нас ждет еще одна репетиция, поэтому Ан Риэ мне очень нужна. Священник Пак послал меня за ней.

— Ах, вот оно как... — мужчина сделал какие-то свои выводы, поэтому понимающе покивал головой, награждая меня невиданной ранее теплой улыбкой. Обычно он смотрел на меня всегда грозно и снисходительно, особенно тогда, когда я начинала проявлять интеллект и глубину знаний на лекциях, подмечая его ошибки. — Вы здесь проходите обучение вместе с Кан Минсу? — поинтересовался профессор Сон, не сводя с меня заинтересованного взгляда.

— Да, — одновременно кивнули я и Минсу. — Да, нам пора, — мы оба согнулись в прощальном поклоне и быстро ретировались в комнату для персонала, не дожидаясь ответа мужчины. Наверняка профессор находился в душевном раздрае от нашей спешки и неудачного разговора, но мне и другу было далеко до чувств профессора, потому что в наших головах была одна единственная мысль — бежать.

Захлопнув дверь небольшой комнатки, Минсу несколько раз перекрестился, смотря на икону Христа Спасителя, попросил у Бога прощения за свою ложь профессору и прочитал короткую молитву во спасение своей "грешной" души. А потом развернулся ко мне и стрельнул убийственным взглядом.

— Господи, ты понимаешь какой грех я совершил, пытаясь отмазать тебя от этого человека? — вздохнув спросил меня друг, сменяя зародившийся в душе гнев на милость.

— Конечно понимаю, оппа. Ты совершил грех во спасение своей лучшей подруги. Прости, что я вынудила тебя это сделать, — я коварно улыбнулась, чувствуя собственную важность. Было приятно осознавать, что друг солгал ради меня, хоть и зная, что это грехопадение.

Хоть Минсу и утверждал всегда, что люди по натуре своей все грешники — что всем нам нужно замаливать свои грехи до конца жизни — все равно он старался быть менее грязным и оскверненным нечистыми помыслами. Для меня все эти верования и догадки о чистоте души были слишком сложными и мудреными, поэтому заморочки Минсу меня мало трогали. Однако мне льстило, что он делает что-то для нашей дружбы вразрез со своим мировоззрением.

— Выйди, я переоденусь, и посмотри, пожалуйста, ушел ли профессор Сон? — попросила я, наблюдая раздраженное лицо Минсу. Ему не нравилось, что я всегда извинялась исключительно ради формальности, потому что внутри никогда не ощущала себя виноватой. Минсу был всепрощающим и незлым человеком, чем я зачастую злоупотребляла.

— Ладно... — протянул он, отворяя дверь. — Я подожду тебя снаружи, у входа в церковь.

— Правда, Минсу оппа, я не хотела, чтобы ты подставлялся. Ты сам сделал свой выбор! — вдогонку крикнула я, наблюдая закрывающуюся дверь.

Хоть Минсу и считал себя грешником, самым главным злодеем — если исходить от мерок друга — в нашей парочке была я. Я врала, занималась сексом с первыми встречными-поперечными, курила, пила, устраивала истерики на ровном месте и нередко использовала нецензурные выражения, однако, именно от этой речевой привычки пыталась избавиться, как только могла, и даже делала успехи. Многие знакомые считали меня милой, поэтому когда с моих уст им приходилось слышать сквернословия, то чуть ли не падали в массовые обмороки. Родственники и учителя не знали о моих недостатках, потому что я все тщательно скрывала. И только друзьям из России и Минсу доводилось наблюдать мои неидеальные стороны.

Минсу спокойно относился ко всему, что я могла вытворить, и не пытался навязать свою веру и мировоззрение. За это я была ему очень благодарна. Но иногда друг все-таки мог сделать замечание и даже прочитать какую-то лекцию, наставляющую на верный путь. Я в такие моменты никогда не спорила с Минсу и просто соглашалась во всем, а потом делала все тотчас наоборот. Единственное, на что он смог повлиять, так это мое сквернословие. Благодаря его уговорам я все-таки стараюсь не ругаться матом по сей день, лишь изредка делаю это на русском языке, чтобы Минсу не заметил.

И, наконец закончив с переодеваниями, я, наряженная в черные облегающие джинсы-дудочки с низкой посадкой, белом свитере и черном пальто, по-тихому вышла из церкви. Кан Минсу, в ожидании меня, не стал тратить время впустую и решил почистить дорожки у церкви от недавно выпавшего снега, занимаясь "служением народу". Он тоже успел сменить черное платье на уличную куртку, поэтому сейчас больше походил на местного уборщика, чем на будущего священника.

— И долго ты этим заниматься будешь? — я встала рядом с другом, наблюдая, как тот методично очищает и так вылизанную до кристального блеска дорожку. Оппа не обратил на замечание никакого внимания, продолжая свое нудное и скучное занятие. — Нам вообще-то надо успеть покушать, а потом нужно будет тащиться в бар на выступление! — я раздраженно пнула льдышку, которая очень кстати оказалась рядом с ботинком. — Еще репетицию нужно успеть провести и саундчек! И прочитать параграф по банковскому делу!

— Это вообще-то твои планы, а не мои, — заметил Минсу, все-таки обращая на меня внимание.

— А тебя ждет книжка по детской психологии! — я потрясла рюкзаком, принадлежавшим Минсу, который захватила с собой из комнаты для служащих церкви.

— Иди без меня, я тебя догоню, — монотонно ответил друг, делая очередное движение лопатой, провоцируя скрежещущие звуки трения металла об асфальт. — Просто мне захотелось почистить дорожки...

— Я это заметила! — цокнула языком, понимая, к чему все это делается. — Ты так наказываешь себя за ложь?

— Это не наказание, а метод исправления и заглаживания вины, — бубня себе под нос, объяснил Минсу. — Я тебя догоню, иди.

— Оппа! Ты можешь тогда вечно скрести этот чертов лед и снег только за одну любовь к непристойной музыке! — проныла я, задирая голову к чистому и солнечному небосводу.

— Когда закончишь ныть, иди и поешь. Возьми мне нэнмен и американо из кофейни, в которую мы постоянно ходим, на вынос, — Минсу всегда игнорировал мои слишком эмоциональные высказывания и переводил тему, считая, что так я успокоюсь гораздо быстрее. — Возьми мою кредитку из кошелька.

— Опять эта холодная лапша? Серьезно? — продолжила я в своем репертуаре, вспоминая вкус супа, похожего на русский холодец. Меня аж передернуло от воспоминаний. Я как сейчас помню отвращение, которое испытала, когда впервые попробовала нэнмен. — Сейчас же зима!

— И клубнику в стекле возьми на десерт, — непринужденно парировал Кан мой выпад. Он с виду казался таким холодным, когда сосредотачивался на каком-то важном для себя деле, но сейчас я видела подавленную улыбку, норовящую озарить лицо Минсу. Его забавляло мое ребячество, но он старался не подавать виду. — Не тебе судить о моих вкусах.

— Ладно, тогда встретимся в баре, — я скинула рюкзак друга в подтаявший сугроб, вытащила из бокового кармана пластиковую черную карточку и пошла в сторону дороги, ведущей к метро. — Свой кофе я возьму за твой счет! — издалека выкрикнула я, покидая территорию церкви, но ответа так и не дождалась.

***

— А что если мы сделаем так, что основной такт будет вторым, — я указала на ноты. — Вонсок, поверь, песня станет более... Как сказать? Заводной! Во! Под нее будет приятнее танцевать, да и подпевать веселее. Как вам такой вариант? Онни, — на этот раз я обратилась к Чон Еджин, — добавь больше энергии в ритм! Пусть это будет что-то убийственное!

— Эй, Риэ, постой... Слишком много информации, объясни еще раз, — попросила Еджин, отпивая шипучую газировку из жестяной банки. — Как, по-твоему, это должно звучать? Ты у нас, конечно же, гений, я в этом не сомневаюсь, но мы-то — нет! Так что — будь добра!

— Ну, смотри! — я села за барабанную стойку, взяла палочки и сделала несколько ударов по барабанам. У меня это получилось не так искусно, как у Чон Еджин, однако смысл потуг был довольно-таки понятен. — В этот момент должна вступить бас-гитара, а после идут слова. И все на второй такт, так будет мелодичнее! А припев должен быть очень... Как сказать? Качевым! — все время забывала нужные слова на корейском, поэтому ориентировалась по ситуации, стараясь подбирать синонимы максимально близко к тому, что хотела сказать. — Чтобы люди хотели прыгать и трястись от нашей музыки! Понимаете?

— Мне кажется, я понимаю, о чем ты, — Шин Вонсок и Ли Хосок согласно закивали, пробуя сыграть партии так, как я предложила. Еджин подхватила нашу импровизацию и добавила ударные, пока я старалась над клавишными аккордами. За всю репетицию мелодии мы несколько раз сбились с общего ритма, но продолжили в том же настроении, в каком и начали.

Владелец бара проходил мимо подсобки, где мы регулярно устраивали репетиции, и застыл в изумлении. Он был поражен нашей игрой до глубины души. Расщепленная мелодия рок-гитары била по ушам и издавала рычащие и скрипящие, но от того не менее мелодичные звуки, а вокал Шин Вонсока только добавлял сумасшествия в нашу игру. Вонсок зажимал ложные связки и пел таким голосом, словно это были визги и крики мучеников из Ада, а на припеве он переходил на глубокий бас с примесью штробаса, изображая демона-мучителя. На припеве я сменила настройки синтезатора, переходя от обычного звучания нот к гробовой и мистической музыке. Чон Еджин била по барабанам с невероятной силой и скоростью, чтобы создать верный ритм, на который ориентировались мы с Вонсоком, а Ли Хосок связал все наше невероятное детище импровизации в единое целое, добавляя грува. Мы медленно, но верно, за два часа улучшили нашу песню и довели ее до идеала.

Когда мы закончили играть и вернулись в реальный мир, покинув музыкальный транс, в котором пребывали почти четыре минуты, то заметили аплодирующих нам не только хозяина бара, но и бармена с Минсу, которые спустились сверху, узнать, что за сумасшествие творится в подсобке. В глазах Минсу блестело и сверкало невероятное и умопомрачительное восхищение, какого я не видела уже очень давно, с тех пор, как он праздновал выход нового альбома Bring Me The Horizon "Sempiternal". Никто из наших незапланированных зрителей не мог сформировать единой мысли, поскольку их челюсти уже несколько минут прибывали на полу и не думали возвращаться на место.

— Рты прикройте, а то муха залетит, — сострил Вонсок. — Знаю, мы были на высоте.

— Не то слово... — вырвалось у бармена, который до сих пор не мог прийти в себя.

— Эй! А ну быстро за работу, Бом! Хочешь остаться без зарплаты?! — резко крикнул хозяин бара, Пак Джисон, на своего работника. — А вы! — резко обернулся к нам мужчина. — Быстро на сцену! У вас начало через пятнадцать минут! Гости уже ждут вас! Ни гроша не получите, если не сыграете так же, как сейчас!

— Поняли, босс! — хором ответили мы, наблюдая разгневанную физиономию мужчины пятидесяти лет.

— И ты! — решил в конце концов доконать всех хозяин бара, тыкая пальцем в Минсу. — Что забыл обычный смертный в помещении для персонала?! А ну марш отсюда! Умереть хочешь?!

— Но, господин Пак! Вы сами разрешили мне сюда спускаться! — без капли стеснения напомнил Кан Минсу мужчине. Мы уже давно привыкли к крикам дядечки. Сколько бы он не гневался, все равно нас очень любил, как собственных детей. Дядечка был одиноким и всегда грезил о семье. Мы дарили ему ощущение дома в баре.

— Ишь, чего захотел! Иди наверх и не мешай моим работникам! — Пак Джисон кинул острый взгляд на всех нас, прокряхтел что-то и отправился в кабинет, решать какие-то проблемы с документацией, которую вечно носил в папке с собой — зачем? — мы не знали.

С ребятами мы перетащили музыкальные инструменты на первый этаж, с трудом волоча барабаны по лестнице; подключили всю электронную технику к колонкам; провели небольшой саундчек кавер-разогревом, сыграв несколько песен группы Green Day, и перешли на свой репертуар. Посетители бара были также шокированы нашей новой песней, как и Пак Джисон, не показавший своих истинных чувств, поскольку был скуп на комплименты. Народ записывал нас на видео и активно аплодировал после каждой песни, выражая симпатию.

Я чувствовала, как музыка будто проходит по венам и наполняет меня изнутри, стреляя адреналином по самому сердцу, заставляя его биться чаще. Переполненная ощущениями от резких ударов в барабан и убийственного громыхания гитар, я будто уплыла в другой мир, где все держится только на внутренних ощущениях. Музыка перенесла меня туда, где не было место физическому воплощению привычных вещей этого мира; было только ощущение полета и размеренный стук сердца в такт ударных.

Раньше, когда я начала только изучать музыку, для меня она выглядела очень математичной и переполненной логикой. Одна нота, как по формуле, всегда следовала за другой. Гаммы напоминали мне основу, по которой строится все остальное. Но чем глубже я погружалась в мир нот, тем больше они мне стали напоминать буквы, складывающиеся в слова, позволяющие выразить внутреннее состояние души... Даже больше! Музыка заменила мне человеческий язык. Ничто другое не могло мне помочь выразить внутренние переживания, кроме как музыка. Она стала моим проводником и связью с другими людьми, понимающими язык звуков.

Мне был дарован талант, способный установить связь с любым человеком, вне зависимости от его языка, менталитета, родины и расы. И я этим пользовалась, давая людям возможность услышать свои переживания, при этом не использовав ни единственного слова. Мне повезло, что ребята из группы дали возможность проявить себя и свой талант.

Благодаря нашей группе у бара была большая прибыль, поэтому все проценты с продаж алкоголя и еды капали в карманы членам группы. Деньги эти, конечно же, были небольшими, на них вряд ли можно было прожить хотя бы достойную неделю в Сеуле, но это всегда был приятный бонус. Наша группа выступала не ради денег или популярности, а ради творчества и самого процесса игры. Нам было важно, чтобы у группы были хоть какие-то отзывчивые слушатели, каких мы и находили в баре "Cichlidae". По выходным сюда приходило множество фанатов нашей игры. Завсегдатаи знали, в какое время мы начинаем наши выступления.

По завершению небольшого концерта, который никогда не затягивался дольше, чем на час, я спустилась со сцены вместе с Хосоком, Вонсоком и Еджин, чтобы поклониться всем присутствующим и пойти к барной стойке. Минсу уже ждал меня с кружкой пива и рюмкой соджу: я собиралась немного выпить прежде, чем ехать домой.

— Вы были невероятны! — восхищенно сказал нам бармен, смешивая какому-то посетителю алкогольный коктейль.

— Спасибо, — хором ответили мы.

***

В понедельник, после ситуации в церкви, на лекции по математическому анализу, я не получила ни единого косого взгляда от профессора Сон Сухо. Наоборот, он лишь один раз посмотрел в мою сторону, чтобы одарить улыбкой. А на экзаменах, которые начались в конце января — спустя две недели — профессор поставил наивысший балл без каких-либо разбирательств — с первого раза! — и я даже не приложила к этому руку, что было довольно-таки удивительно. Обычно мне приходилось бороться за каждый балл, вгрызаться в профессора, словно собака, и требовать пересмотра. Но, видимо, для верующего человека было важно поощрять людей его же веры и убеждений.

— Мне кажется, что на профессора Сона повлияла наша ложь, — согласился со мной Минсу, когда мы обсуждали оценки, полученные за экзамены, сидя в кафетерии. — Возможно, что раньше он пытался добиться твоего внимания, зная, что ты из России, и вполне можешь оказаться дурнушкой, выбивающей высокие баллы через постель, — друг потянул кофе через соломинку, отвлекаясь на миг, но потом продолжил: — А ему было бы это на руку. Но, когда профессор увидел тебя в той же церкви, куда ходит сам, то быстро изменил мнение. Уж очень мы удачно тогда разыграли ту сценку. Как оказалось, моя ложь действительно была во спасение.

— Чокнемся за это! — мы столкнули наши пластиковые стаканчики в качестве тоста. — Хочешь, пойдем в нашу любимую едальню через дорогу? Там сегодня акция: берешь одну тарелку ттокпокки, а вторую получаешь в подарок! — предложила я, допивая последние капли холодного американо.

— Звучит отлично! Пойдем! — согласился Минсу. — Нужно хорошо отпраздновать окончание экзаменационной недели!

— Именно! — мы подхватили пальто с крючков, стоящих рядом со столиком, и отправились на улицу.

С Минсу мы вечно ходили по каким-то кафешкам и много ели, а после устраивали недолгие прогулки по городу, обсуждая всякую ерунду. Вообще в корейской культуре нельзя было просто так пойти и встретиться с друзьями в парке. Все мои выходы из общежития сопровождались походами в разные столовые, рестораны западной и азиатской кухни; также это все не обходилось без посещения кафешек с напитками, а если встреча с кем-то выпадала на выходной день, то это обязательно были еще и бары. Удивительно, но корейцы пьют чаще русских, однако здешние пьянки очень редко заканчивается буйством или еще каким-то криминалом. В основном корейцы культурно выпивают за поеданием каких-то вкусных и сытных блюд, что мне очень нравилось, поскольку я сама такое любила. Из-за своих пристрастий, как раз таки, я и обзавелась лишним жирком на животе (чем я не особо-то была обеспокоена).

Соседний ресторан, который находился очень близко к нашему кампусу, часто устраивал разнообразные акции. Например, на день всех влюбленных, когда девушки признаются парням в любви, проходила милая акция: "Поцелуй своего парня на публике и получи две бесплатные порции рамена". Я в тот день сговорилась с первым встречным парнем, который сидел в одиночестве за столиком, и поцеловала его, за что мы оба получили бесплатную еду. Позже наше общение продолжилось уже на горизонтальной плоскости в мотеле, а на утро меня и след простыл. Как сейчас помню: это была моя первая неделя в Корее, я приехала, чтобы обустроить свое место в комнате общежития до начала учебного года, стартующего в начале марта. Это было забавное время.

Когда я начала общаться с Минсу, посещения ресторанов и кафе в разы увеличились, но за это время я почти не потратилась, поскольку друг за все платил сам, ссылаясь на то, что я младше. Я иногда угощала его кофе в отместку, но только в тех случаях, когда ходила за напитками в одиночку.

Расположившись в ресторанчике, мы заказали две порции ттокпокки и две тарелки с жареным рисом. Минсу нахваливал еду и вкусно причмокивал, пока я проверяла почту с недавно купленного нового сенсорного телефона. Новый смартфон позволял заходить в интернет с любого места, где ловила 3G-сеть.

— Что будешь делать на каникулах? — спросил меня Минсу, пережевывая тток.

— К родителям поеду, — пожала я плечами, перебирая палочками рис. — Как и на прошлые каникулы. Может быть поеду в Питер, северную столицу России. Там сейчас мои школьные подруги учатся, хочу с ними повидаться. А в Сеул приеду за неделю до начала учебы, — я скосила взгляд на окно, наблюдая, как прохожие без всякого интереса осматривают внутреннее убранство ресторана через стекло. — Мне, на самом деле, нечего дома делать. Там ужасно скучно, родители будут о всякой ерунде спрашивать... Это только докучает.

— Тебе не повезло, что у тебя нет братьев или сестер. Мои родители вечно на младших отвлекаются, а про мое существование забывают. Это очень удобно. Меня никто не трогает, — в голосе Минсу слышалось спокойствие и удовлетворение ситуацией. Друга действительно устраивал тот порядок вещей, который установился в его жизни. Минсу искреннее довольствовался тем, что имеет.

— Ага, тебя никто не трогает, пока думают, что ты студент бизнеса и экономики... и не пытаешься стать священником! — сарказмом ответила я, вспоминая историю, рассказанную мне Минсу. — Тебя там случайно еще не начали водить по свиданиям вслепую?

— Пока еще нет, — вздохнул друг.

Вот еще его один большой грех — ложь родителям. Ничего не подумайте, Кан Минсу никогда не врал им напрямую и ничего не утверждал, однако, когда его родители спросили, подал ли он документы в университет, подразумевая экономический факультет, то получили положительный ответ. И вот, скоро пойдет четвертый год его учебы, а Минсу все молчит о том, что учится на педагога по математике. Друг каждый день извинялся за это перед Богом и просил у него помощи и силы, чтобы наконец рассказать все родителям, вот только божественный свет все никак не прибудет с ним.

Кан Минсу был наследником крупной компании по производству полуфабрикатов, построенной его дедушкой. Минсу в будущем должен унаследовать эту компанию, вот только ему самому это было совсем не нужно. Он мог пользоваться семейными деньгами, машинами, жить в хорошей квартире, а не в общежитии, угощать всех студентов университета бесплатной едой и увеличивать свою популярность, вот только он не видел в этом никакого смысла. Обычная жизнь — вот, что было по-настоящему интересно другу.

Я не была такой, как мой друг. Будь у меня такая богатая семья, я бы никогда не сказала "нет" всем тем богатствам, которые они могли бы предложить. Мне кажется, я бы смогла отказаться от своей мечты ради денег, но проблема в том, что у меня не было какой-то особой мечты, которая движет мной изо дня в день. Единственное, чего я всегда хотела — свободы от родителей — и этого я точно добилась. Сейчас я спокойно плыву по течению и не знаю, чего бы мне хотелось на самом деле.

— Когда начнут, обязательно скажи! Я хочу на это посмотреть! — я подцепила палочками рисовый клецк и закинула в рот, ощущая остроту соуса на языке.

— Не волнуйся, я обязательно закажу тебе билет на первый ряд за соседним столиком, чтобы ты могла нас подслушать, — Минсу кисло улыбнулся, будто лимон проглотил, и отодвинул от себя тарелку с едой. — Наелся, — вяло сказал он, а потом вскинулся: — Вот зачем ты заговорила про семью?! Теперь мне есть неохота!

— Ты сам виноват, — так же мрачно заметила я, вспоминая ссоры с братом. Я отзеркалила действия Минсу, двигая тарелку к центру стола — тоже перехотелось есть. — Какая разница! Пойдем в кампус, я устала. Заберем еду с собой.

Никому из новых знакомых я не говорила о том, что у меня есть брат. Вспоминать наши ссоры мне абсолютно не хотелось, а рассказывать друзьям о том, что я и вовсе не желаю общаться с братом, не хотелось. Люди воспринимают неправильно тех, кто не общается со своими близкими, и начинают осуждать. За несколько лет до окончания школы, я поругалась с братом и перестала с ним общаться. Когда я рассказала об этом своей близкой подруге, то она осудила меня, поскольку для нее подобное было немыслимо.

Некоторые дети, выросшие в полноценных и дружных семьях, не могут понять проблему тех, кто рос в постоянной агрессии. "Просто извинитесь друг перед другом! Наверняка он это сделал не со зла! Поговорите!" — так отвечали мне все, но я знала, что брату было все равно на мои чувства. Да, моя семья была полная, но в ней царил абсолютный разлад и непонимание. Родители предпочитали не замечать наши с братом ссоры и без зазрения совести пропускали их мимо своих глаз, рассчитывая на то, что мы сами найдем путь к примирению. Но мы не смогли наладить общение и перестали контактировать. Иногда я завидую своим друзьям, которые хорошо общаются с братьями и сестрами, любят друг друга и заботятся. Брат меня никогда не любил и не желал мне счастья, он только умел досаждать и издеваться в любое удобное для него время.

Моя школьная подруга отлично ладила со своей сестрой, у них были общие интересы и взгляды на жизнь. Они могли до бесконечности болтать по телефону и обсуждать проблемы друг друга, давая советы или элементарно выслушивая проблемы. Они вместе любили ходить на шопинг и брать меня с собой. Вот только рядом с ними я всегда была лишним человеком, поэтому приходилось беспомощно наблюдать за их милым и дружным общением. В такие моменты всегда было завидно: мне всю жизнь хотелось иметь сестру, которая заменит мне всех людей на свете. Это была несбыточная мечта.

Однажды, незадолго до летних каникул, после первого семестра в университете, Минсу позвал меня на выходные к себе в дом в Пусане. Тогда-то он мне и рассказал всю правду о себе и своей родне, поэтому дальше я врала семье Кан уже от своего лица. Я напридумала им сказки о том, что Минсу первое время был моим наставником в университете, ведь я нерадивая студентка из России, ничего не знающая об укладе жизни в Корее. Родители Минсу быстро поверили мне и отстали от сына уже насовсем, переставая докучать со своими вопросами, на которые друг никогда не мог найти "приличный" ответ.

Младшие брат и сестра Минсу, Минхо и Минджи, были очень дружны с оппой. Минсу хорошо заботился о сиблингах, во всем помогал и никогда не ругался с ними. Минхо был во втором классе старшей школы, а Минджи в первом. У них была разница всего в год, поэтому между собой они были гораздо ближе, чем со старшим братом. Несмотря на подростковый возраст, в котором все дети становятся неуправляемыми задирами и врединами, Минхо и Минджи оставались спокойными и тихими подростками. Я в их возрасте только и могла выносить всем мозги во двор и купать в грязи.

Все-таки основное влияние на детей оказывают взрослые и играют большую роль в формировании дальнейшей личности своего чада. Думаю, в хороших и дружных семьях вырастают действительно достойные люди.

***

Российский Новый Год я пропустила так же, как и Рождество, и Старый Новый Год. Приехала я в Калининград в первых числах февраля, чтобы справить первые две недели каникул дома перед началом третьего курса. Все это время я избегала брата так же, как и он меня. Лишь иногда мы пересекались на кухне по вечерам, потому что оба не спали допоздна. У родителей был большой дом, поэтому мы спокойно могли обходить друг друга стороной и не устраивать скандалов.

Мама каждое утро за завтраком жаловалась на то, что Унчон — так звали старшего брата — занимается всякой ерундой и снимает видео в интернет. Матушку это очень беспокоило, ведь ее сын был близок к тому, чтобы стать безработным. А мне было плевать на это с высокой колокольни, поэтому все, что я делала в таких разговорах — кивала головой в такт маминым визгам. Единственное, что трогало меня во всей этой ситуации — последствия — вечные распинания родителей по поводу "ужасного сына" только раздражали.

Брат жил на мизерную зарплату, которую получал от заказов на индивидуальный пошив одежды. Ему повезло, что родители не выперли его из дома, иначе денег на проживание у него бы уходило гораздо больше. Я не понимала Унчона совершенно: он был взрослым кабаном двадцати двух лет, окончившим лучший дизайнерский университет во всей России с красным дипломом (что было большим шоком для всей семьи), однако он так и не смог найти работу. Мама говорила, что первое время, когда Унчон только вернулся в Калининград после учебы, он вообще жил за их с отцом счет. Я недоумевала, почему брат не остался в Москве и не смог найти работу там, ведь он четыре года прожил в столице. Взрослый мужик, а сидит на шее у родителей — как так? В мои взгляды на жизнь реалия брата никак не вписывалась и портила всю картину о настоящих мужчинах.

Пару раз мне доводилось пройти мимо комнаты брата и посмотреть на его "блогерскую кухню" со стороны: выглядело это довольно-таки убого и прискорбно. Какая-то коробка, обклеенная фольгой и с лампочкой внутри, заменяла подсветку и стояла за штативом, к которому была то ли прикручена, то ли приклеена камера. К стене был прилеплен огромный белый ватман, заменяя фон. А рядом со стеной стоял табурет, окруженный стопками из книг по истории искусств. И дополняли все это мракобесие листы в линейку с какими-то записями. "Страдает какой-то ерундой", — подумала я тогда и закрыла дверь в комнату Унчона, чтобы не видеть его бардак.

Брат всегда был главным разочарованием для всей семьи. Школу он окончил на сплошные тройки, даже по физической культуре у него стояла четверка, потому что в зал он наотрез отказывался ходить, и сдавал только теоретическую часть. Родители хотели, чтобы он поступил на экономиста и сдавал математику и обществознание в качестве выпускных экзаменов, но Унчон все сделал по своему: сдал литературу с английским языком и был таков. На его бюджетное место в институте повлияли результаты ЕГЭ, которые Унчон сдал с отличием, не набрав ни по одному предмету меньше восьмидесяти баллов. Как он это сделал? Никто не знал. Брат пожимал плечами и утверждал, что это магия чистой воды и свечей, поставленных в церкви. Я и мама знали, что он валял дурака весь год, поэтому мы сошлись на мнении, что Унчон списал все до последней запятой у кого-то из тех детей, с которыми вечно устраивал разборки за школой. Вот только долю сомнений в нас поселил тот факт, что этот раздолбай умудрился окончить университет с отличием.

— Он наверное подкупил преподавателей, — без сомнений заявила я, когда мама вновь завела разговор о брате. — Или купил диплом в переходе, потому что сам не смог окончить университет, — хохотнула я. — Даже в Корее половина профессоров берут взятки, что уж говорить о России. У нас вся страна на коррупции построена, — я помешала чай в кружке, разглядывая чаинки, плавающие на донышке. — К тому же, будь он хорошим студентом, то он бы точно смог найти себе работу. Все-таки у него же должно быть хорошее портфолио по завершению учебы, иначе, чем он там занимался?

— Ох, не знаю, Риэ. Унчон же пытался найти себе тут работу, да вот не смог. Верно, подметила, у него должно быть... — мама оборвала себя на полуслове и посмотрела мне за плечо, на дверной проем. — Унчон... — я тоже обернулась.

Унчон пытался сохранить спокойствие и холодность на лице, однако в его глазах стояла настоящая, горькая обида. От накопленной злости внутри, не имеющей права выйти наружу благодаря сдержанности, у брата слегка потряхивало руки. Унчон был напряжен всем телом. Если бы я плохо знала собственного брата, то подумала бы, что прямо сейчас он решится наброситься на нас с мамой, и перережет нам обеим глотки. Однако брат все еще держал себя в руках, поскольку мать бы он никогда даже пальцем и не тронул. Мама была единственным человеком в его жизни, которая могла его бить и не получать ответный удар.

— Вам, что, делать нечего? — раздраженно сказал Унчон, поглядывая на меня убийственным взглядом. Я ухмыльнулась его реакции. Уж кто-кто, а я всегда специально поддакивала матери, только чтобы позлить дорогого братца. Чаще всего я не была согласна с нелогичными и абстрактными выдумками матери: она всегда была излишне драматичной. — Мама, ты каждый день обсуждаешь меня с отцом, своими подругами и Риэ. Не надоело? Я тебе тысячу раз уже сказал, что постоянную работу я не могу найти, не потому что я плохой студент, дизайнер или специалист, а потому что сфера моды в России абсолютно не развита, — я закатила глаза на слова брата. Он всегда хотел что-то доказать родителям, хоть и знал, что это абсолютно бесполезно. Я перестала пытаться еще в детстве и выбрала самый легкий путь для спокойной жизни: подстроилась под выбор родителей. — Ты, вон, до сих пор на рынке свою одежду покупаешь! Это уже о многом говорит! Для того, чтобы пробиться туда, куда я хочу, нужно иметь какой-то статус! А у меня его нет!

Как определить провал родителей? Очень просто: они должны признать вас своим разочарованием, или вы должны стать разочарованием для себя. Брат был человеком, знающим с самого начала, кем он является по жизни. Унчон был уверен в себе с первого дня своего существования (так мне казалось), он шел напролом несмотря ни на что, чтобы добиться своей цели. Однако у этого были свои последствия: ненависть и разочарование отца, непринятие матери и разлом наших братско-сестринских отношений. У Унчона всегда была своя вера и правда, которым он следовал. Брат был мечтателем и идеалистом; такие люди становятся лидерами среди единомышленников и отщепенцами в остальном обществе.

— Господи, что тебе мешает просто устроится в какую-то компанию! Да хоть куда-то! А не ходить и расклеивать объявления об индивидуальном пошиве! Занимаешься какой-то ерундой! Вместо того чтобы искать работу, сидишь в этих! Этих! — мама на момент запнулась, пытаясь подобрать слово. — Этих своих интернетах! Вон! Тетя Люда звала тебя к себе на фабрику по производству тканей! Чего ж ты не пошел-то, а?! — мать ударила мокрым полотенцем по столу, отчего грохочущий хлопок разлетелся по всей кухне эхом.

Родители признали Унчона своим разочарованием задолго до того, как он стал подростком. Миссия отца и матери — стать хорошими родителями и вырастить достойных членов общества — провалилась еще в самом начале. Второй их провал случился со мной, когда я, будучи ученицей восьмого класса, затушила сигарету об асфальт на школьном дворе с мыслью о том, что не живу своей жизнью.

— Мам, а этому бестолочу проще на твоей шее сидеть, жить в твоем доме и есть твою еду. Паразит он, да и только, — назло брату сказала я, чтобы задеть его как можно больнее. Напрямую я Унчону ничего не сказала, но брат и без этого понял, что эти фразы предназначались ему.

Я поняла, что стала разочарованием для себя, когда научилась говорить то, что не думаю, чтобы заслужить одобрение учителей в школе, родителей дома и друзей на вписках. Я не занималась в своей жизни ничем таким, чтобы действительно меня увлекало, да и не было желания. Я не знала, кем являюсь, поскольку пыталась соответствовать чужим идеалам всю жизнь, меняя маски одну за другой. Все мои подруги курили и встречались с парнями, то же самое делала и я, чтобы не выбиваться и быть такой, как все — обычной. Мама и папа хотели, чтобы я училась, была красивой и умной, талантливой и покладистой — я это и делала, потакая их желаниям. Но находясь во всем этом бедламе, я забыла про себя и свои желания.

— Зато родители ни гроша не влили в мое обучение и не оплачивали общежитие. Я сам себя выучил, пока кто-то шикует за границей на родительские деньги! Не смейте обесценивать мой труд! Я сам все делал! Своими знаниями окончил институт! — ядовито выплюнул брат. Я чувствовала на физическом уровне, как Унчон просверливает во мне дыру убийственным взглядом. — Вот умора, я посмотрю на тебя, Ри, когда реальность ударит по тебе! Дура! Думаешь, твоя заграничная корочка будет нужна тут, кому-то в России? А ты видела количество нетрудоустроенных корейцев с двумя, а то и тремя высшими образованиями? Там конкуренция на работу еще выше, чем России!

— Очень интересно, — протянула я, вставая из-за стола и направляясь в сторону выхода. — Твое мнение для меня очень важно, спасибо, — мило улыбнувшись брату и обойдя его, прошла в гостиную. Такое безразличное поведение разозлило Унчона еще больше, и он со злостью ударил кулаком по косяку.

Наверное, я сделала свой первый и осознанный выбор, не находясь под чьим-то влиянием, только будучи студенткой: начала играть в рок-группе. Хоть игра на пианино не была моим выбором изначально, но в возрасте девятнадцати лет музыка начала мне нравиться. И я даже стала играть на клавишах по собственной воле.

Да, пока я не знаю, чего хочу от своей жизни на самом деле. Однако у меня все еще было то, что по-настоящему трогает за душу — музыка. Возможно, когда-то мое увлечение приведет меня к чему-то большему, чему-то действительно стоящему. А пока я могу только следовать своим старым установкам, чтобы не провалиться в бездну отчаяния, пока буду искать себя настоящую. Не все должно меняться сразу. Изменения должны происходить плавно и незаметно.

Я села за пианино, стягивая вязаное нечто, что покрывало инструмент сверху от пыли, и сложила на спинке стульчика, стоящего рядом. Медленно подняла крышку и полюбовалась на старые добрые клавиши. С улыбкой на лице я сыграла несколько нот из мелодии мультфильма "Пароход Уилли" 1928 года.

— Унчон! Какую чушь ты несешь! Риэ любой работодатель с руками оторвет, как только она закончит учебу! В отличие от тебя, она всегда была старательной и талантливой девочкой! — мамины крики были хорошо слышны с кухни даже несмотря на то, что старое пианино издавало внушительные и громкие звуки. Мама могла перекричать даже ракетный запуск, в этом я не сомневалась ни на секунду, особенно тогда, когда дело касалось ругани с Унчоном. Я чувствовала себя потрясающе каждый раз, когда мама вставала на мою сторону. Было приятно, что она меня защищает от злых слов брата, на которые мне никогда не хотелось отвечать. — Конечно, какой нормальный человек возьмет тебя на работу! Ты посмотри на свой характер! Ты и дня не продержишься на нормальной работе! Вечно споришь со мной и папой! Ни в чем не помогаешь! Хоть бы в комнате своей прибрался! И не смей обзывать младшую сестру! И не повышай на меня голос!

Под заводную песенку из старого мультика мама продолжала ругаться с Унчоном, пока я рефлексировала свою жизнь, бездумно нажимая на клавиши.