О, руины Бромьунара. Я проклинаю вас, ибо нет мне больше покоя. Древние, занесенные снегом камни забрали мою душу, и теперь я стремлюсь к ним, как умирающий от жажды ползет из последних сил к воде.

Первый раз меня привело сюда любопытство. Любопытство и какое-то полузабытое чувство долга, рожденное в тот момент, когда я обещал Мирабелле найти посох.

Жаль, она не увидела моего триумфа.

В светлом зале, где сам воздух пропитался склепом и пылью, меня встретили призраки. Я не боялся призраков — вереница убитых мною за золотые монеты или жалкий проржавевший кинжал стояла за спиной, касаясь загривка бесплотными ледяными руками. Они шептали мне в уши проклятия, и голоса их были такие же пыльные и сухие, как воздух Бромьунара.

Я не боялся призраков.

Стоя у самых дверей, я смотрел на Арена. Молодого, способного ученика Арена. Тогда еще живого. До сих пор не понимаю, зачем они пришли сюда, что влекло их — в отличие от меня, их не ждала коллегия с засевшим в ней талморским безумцем.

Призраки растаяли, подобно туману, оставив меня наедине с безмолвием забытого, уснувшего храма. Я сделал шаг, оставляя позади церемониальную дверь, и вдруг застыл.

Там, у самого преддверия лабиринтов, источивших холодную гору, он впервые заговорил со мной. Я с трудом понимал его рычащую речь, но седобородые были хорошими учителями. Кто ступил во тьму древнего храма? Когда-то голос спрашивал это и у Арена, и у тех отчаянных смельчаков, кто решился потревожить покой заброшенного склепа. Отвечали ли они ему? Я — нет.

Я шел все глубже, замирая от каждого шороха, задерживая дыхание, скрываясь в тенях. Мои верные стрелы даровали вторую и окончательную смерть несчастным драуграм, вырванным из объятий вечного сна. Ссохшиеся уродливые мертвецы с редкими волосенками на черепах не видели меня. Они стояли, нелепо крутя головами, и их кости хрустели. Этот хруст в торжественной тишине пропахшей тленом и вечностью гробницы казался болезненно громким.

А он говорил со мной. Трусливым людям не найти здесь милости. Верно. Я не ищу твоей милости, голос. Я ищу посох, который, наверное, в силах будет исправить то, что натворил Анкано в неуемной своей жажде власти. Каджитам неведома привязанность, но Толфдир был ко мне добр, и я постараюсь вернуть ему долг.

Каждое слово, произнесенное им, осушало ману до дна, и для мага это оказалось бы трагедией, самой настоящим кошмаром, ведь они привыкли полагаться на свои огненные шары и ослепительные молнии.

Но я не маг. Может быть, у меня имелись способности, но я жаждал снискать славу на другом поприще. Пара исцеляющих заклинаний, обморожение и пламя, которые я в спешке выучил прямо на месте, бесполезный для моих каджитских глаз огонек — вот и весь немудреный арсенал, так и оставшийся храниться на задворках памяти. Вот лук и кинжалы — это да. В этом я знал толк.

Я пропал в Бромьунаре на долгих три дня. Тогда еще я считал его Лабиринтианом, детищем Шалидора, но столь глубоко было мое невежество, что сейчас я ужасаюсь при одной только мысли об этом.

И да ослепнет узревший тебя.

Я ослеп, хотя в душных залах всегда царил полумрак. В глазах плыли стеклянистые червячки, и лук подрагивал в моих заледеневших пальцах. Драугры могли бы благодарить богов за эту слабость, но стрелы мои всегда бьют без промаха.

Здесь никогда не было смены дня и ночи — ровный бесконечный свет старых жаровен, тусклые факелы на стенах. И призраки. Я шел за ними, каждый раз безучастно удивляясь тому, что моих невольных проводников становится все меньше.

Призраки могли идти вечно. Я — нет. Мне требовался отдых, хотя бы два часа короткого тревожного сна, но здесь не было места, где я мог бы преклонить голову. И я шел, наверное, тоже превращаясь в привидение, пока ноги не принесли меня к концу моего приключения — длинному залу, завершающемуся массивной дверью-головоломкой.

Такие двери были мне не в диковинку — в заплечном мешке, кажется, еще валялись ключи в виде когтистой длани. Эта дверь не стала исключением; алмазный коготь с рисунками на «ладони» слабо мерцал, брошенный кем-то у самого порога.

В этом длинном зале я тщательно запер за собой первые двери — уже простые, которые можно встретить во многих домах Вайтрана или Рифтена, — и сел на камень, пытаясь привести в порядок мысли. Соловьиный капюшон стал мне обузой, затрудняя дыхание, и я стянул его, с невероятным наслаждением вдыхая затхлый, чуть сладковатый воздух. Шерсть на шее и лице свалялась, роскошный пушистый хвост — моя гордость, — припорошен каменным прахом и облеплен паутиной. Жалкое зрелище.

Стены здесь были украшены дивными древними барельефами, и я медленно бродил от одного конца зала к другому, рассматривая искусно выбитые в камне фигурки, проводил пальцем по их очертаниям, пока наконец не увидел его. Драконьего жреца.

Глаза мои вспыхнули алчным огнем. Уже тогда я понял, кто говорил со мной, чей голос раздавался под безжизненными сводами. Друг моего врага. Хотя друг ли? Кем жрец приходился драконам? Слугой? Вестником их кровожадной воли? Я не могу этого знать, но я точно знаю одно — придя в Бромьунар за посохом, я почти обрел и второе сокровище. Маску драконьего жреца.

О да, их маски были желанной добычей, хотя я не могу объяснить, что привлекало меня в этих гротескных железных личинах. Осознание собственного могущества? Может быть. Просто красивый трофей, который я могу положить под стекло витрины в своем поместье? Не исключено.

Пойдём. Прими свою смерть.

Я знал, что ждало меня там, за этой дверью-загадкой, и потому не спешил подбирать алмазный коготь. Достав из заплечного мешка вяленое мясо, сыр и кусок черствого хлеба, я принялся за еду. Вода у меня кончилась еще вчера, и я утолил жажду снегом, что лежал тут же, у стен.

Мне нужно было спешить, и я вычеркнул сон из списка своих потребностей. Подобрав коготь, я смахнул с него пыль и снег и долго вглядывался в крохотные изображения на нем. Это был последний шаг, последний рывок. За дверью ждал меня он. Тот, кто говорил со мной, кто ждал меня, кто пил мою душу, чтобы сделаться сильнее.

Морокеи.

Могущественный жрец, прославивший драконов в те незапамятные времена.

Морокеи.

Всего лишь иссохшее ветхое тело, держащее в лапке вожделенный посох. Тело, которое пожрало двух оставшихся товарищей Арена. Моя стрела не видела между ними разницы.

Он пил мою магию, как восхитительное вино, и теперь я понимаю, что Савос Арен спасся лишь чудом. Но ведь я не маг, верно? Я даже не до конца понимаю, что подвигло меня явиться в коллегию и просить об ученичестве.

Он испил меня полностью и теперь передвигался медленно, изнемогая от блаженной сытости. Великий Морокеи лишил меня магического огонька — ах, какая потеря.

Кинжал рассек истлевшие багровые одежды, твердые, как древесная кора, мышцы, разваливая его грудную клетку надвое, и жрец, издав едва слышный вопль, осыпался на землю. Зазвенела, катясь по камням, его церемониальная броня.

На полу, в куче дымящегося пепла остались лежать посох и маска. Я не мог решить, что из этого мне милее, но пальцы сомкнулись на холодном железе, и я с удивлением понял, что держу в руках эту маску, на которой загораются синие всполохи. Последнюю маску, которую я забрал у ее владельца.

Вот и все. Маска упокоилась в моем бездонном мешке, когтистая рука крепко стиснула бесценный посох. Все еще нужно спешить, и я покидаю последнее пристанище Морокеи, даже не посмотрев на его останки.

Однако у выхода меня ожидает сюрприз. Живой, теплый сюрприз, явившийся в безмятежные ныне чертоги за моей жизнью. И посохом Магнуса. Эстормо, глупец, опутанный паутиной лжи и обмана. Ты пришел сюда за легкой добычей, но не учел одного. Храм не выпустит слабака и труса.

Я не маг. Я крадущийся в тенях вор и убийца, поэтому Эстормо заплатил собственной головой и сотней септимов за свое вероломство. Я не побрезговал даже его сапогами, стянул их с еще теплого тела эльфа и с каким-то странным сожалением выбрался на поверхность.

О, руины Бромьунара. Я смотрел на вас с высоты, и сердце мое наполнялось тоской. Мне надо было возвращаться, но старые камни цепко держали меня. Они что-то говорили мне, но я не мог разобрать ни слова, кроме, разве что, «деревянной маски»... Постойте-ка.

Я помнил досужие разговоры в тавернах Скайрима. Я исходил все дороги этой северной снежной земли, я слышал многое из того, что, казалось бы, истерлось из короткой людской памяти. Какие секреты, хранимые тобой, окажутся правдой, прекрасный Бромьунар? Скрываешь ли ты в своей ледяной сердцевине тайну, которой отравляешь мою истомившуюся душу?

Если бы я мог знать, какой крутой поворот даст река моей судьбы, то все равно бы не отказался повторить этот путь и вновь пришел бы в снега драконьего города. Я сделал бы это тысячу раз, не ведая ни сомнений, ни раскаяния.

В Святилище, похожем на перевернутую дырявую тарелку, я нашел ту самую деревянную маску, и тут же надел ее, даже не потрудившись прочитать записку, что лежала рядом со скелетом. Мир вокруг потемнел.

Я стоял в Святилище, и здесь было светло. Сквозь круглые оконца в потолке сочился свет, и небо было голубым, а не серым.

Я стоял в Святилище, и за его стенами Бромьунар был жив.

Боги! Я захлебывался от восторга, вдыхая свежий воздух храма, ставшего городом. Города, бывшего храмом. Я забыл все на свете, я забыл самое себя, и все, что раньше занимало меня, все, что казалось мне важным, больше не имело значения.
Здесь я провел еще один день, показавшийся мне ничтожной минутой, пока чувство долга не разрушило этот хрупкий миг очарования, не напомнило мне, мучительно разрывая душу, о том, что меня ждут. Ждут меня и посох.

То, что случилось после, стало для меня бесцветным сном. Я не ощущал ни радости, ни удовлетворения от своей победы, и даже гибель Мирабеллы была мимолетной торопливой строчкой в тонкой книге моей жизни.

Всеми остальными страницами теперь владел Бромьунар с его голубым небом и строгими аскетическими очертаниями его Святилища-тарелки.

Потом я возвращался туда все чаще. Надевал деревянную маску и после ставшей уже привычной темной вспышки ступал в Святилище, которого еще не коснулась ржа веков.

Меня влекло сюда все сильнее. Я ощупывал бюсты, заглядывал в сундуки, иногда страстно желая оставить здесь монетку на память. Всего лишь монетку, ведь часть меня уже навсегда поселилась в славном городе.

Я хотел бы выйти наружу и уже никогда не возвращаться в то страшное время, где мне суждено было родиться, но двери были заперты крепко, а сквозь решетки не прошла бы даже моя голова.

Мне оставалось нежно гладить железную окантовку сундука и с грустью смотреть в оконца на потолке, где виднелись на фоне яркого голубого неба островерхие горы.

С великим сожалением я расставался с деревянной маской и снова оказывался в продуваемом всеми ветрами Святилище, насквозь промерзшем, разоренном, изуродованном. Бросив последний взгляд на алтарь, я выходил в метель или, что бывало реже, в алую, занимающуюся над заснеженными горными пиками зарю.

Верный Арвак всегда был под рукой, и я скакал в поместье, нещадно подгоняя призрачного скакуна. Свист ветра в ушах ненадолго освобождал меня от тяжелых мыслей, но стоило только мне ступить на порог своего дома, как Бромьунар взывал ко мне с новой силой.

Я сидел у очага, глядя в огонь, и сердце мое было таким же тяжелым и ледяным, как камни, которые когда-то были великим Бромьунаром. Ни дети, ни сладкоголосый Луэллин не могли вернуть меня в прежнюю жизнь, ведь в глазах моих стояли медовые солнечные лучи, которые пронизывали Святилище, и в этих столбах света кружились пылинки.

Я отодвигал в сторону стул, незаметно проводя пальцами по грубым чертам заветной маски, и снова уходил. Я не замечал встревоженных, полных отчаяния взглядов моей семьи. Бромьунар звал меня, и я не мог противиться его сладкому мертвому голосу.

Я входил в Святилище, трепеща, и, как горький пропойца, прижимал маску к лицу. Ни мед, ни эль, ни даже скума, которую мои родичи продают из-под полы здесь, в Скайриме, никогда не смогут подарить мне даже подобия тех чувств, которые я испытываю, когда вижу над собою чистое небо в круглых оконцах. Когда-нибудь я смогу открыть эту дверь и разорвать замкнутый круг. Я открою ее и останусь здесь, а пока мне дозволено лишь гладить железную окантовку сундука и жадно вглядываться в тысячелетия, что проходят сейчас за этими стенами.

Будь ты проклят, Бромьунар. Ты пожрал меня, но я счастлив служить тебе пищей.