Газета упала на стол.
Он не мог поверить увиденному, а если и мог, то не хотел. Выпрямив широкие плечи, парень принялся безостановочно ходить взад-вперед, взъерошивая время от времени свои каштановые непослушные волосы. Думать? Нет, он не мог спокойно думать; опьянев от злости, брюнет перестал себя контролировать. Как такое произошло? Сперва аптека, затем какой-то участок земли, а сейчас? Куда смотрит, чёрт побери, его отец? Нет, так нельзя всё оставлять, это невозможная наглость. Он должен закрыть этот вопрос. Поставить жирную точку в этом деле.
Билл оторвался с места и с шумом распахнул деревянную дверь, покинув свою комнату, где осталось царить гнетущее напряжение. Стены коридора заполнялись постукиванием каблуков его лакированной обуви. А воздух стал горячим и сжатым, тому виной гнев юного Хофера. Повезло, что на пути брюнета не появилась Адель или садовник, или охрана, ибо он непременно бы отыгрался на них, рявкнув пару раз или послав их к чёртовой матери.
Парень крепко ухватился за металлическую ручку двери и навалился всем телом вперёд, отчего преграда растворилась в сию секунду перед ним, как по волшебству. До ушей молодого человека донёсся голос отца, который оживлённо беседовал по телефону и изредка поглядывал на какие-то бумаги. Когда Билл закрыл за собой дверь, зазвонил второй телефон, и в комнате образовался ужасный шум. Он оценивающе поглядел на Томаса Хофера, что важно сидел за своим большим столом, где умещалось практически всё: компьютер, три телефона (красный, белый и бледно-жёлтый), стопка бумаг и куча прочего хлама. Пора бы устроить генеральную уборку. Он обязательно скажет это в своей манере домработнице, но сейчас на первом плане только серьёзный разговор с отцом. Наконец, мэр оторвал взгляд с каких-то документов и исподлобья поглядел на ворвавшегося в его кабинет сына. По играющим скулам, кривым губам и по искоркам в карих глазах Билла мужчина сразу догадался о его расположении духа и уже собирался выслушивать недовольство вошедшего. Это невозможно оттянуть или перенести на следующую встречу. Мэр Хофер поблагодарил какого-то человека за понимание и бросил трубку телефона, громко вздохнув полной грудью, как бы говоря этим вздохом «мне срочно нужен отпуск». К сожалению, у мэра отпусков не бывает.
— Папа, ты в своём уме? - выпалил резко Билл, как только его отец попытался заговорить.
Лучшая защита - это нападение. Брюнет положил свои руки на пояс и громко фыркнул, прокручивая в голове отцовские ошибки.
— Во-первых, измени свой тон, а во-вторых, я не обязан отчитываться перед тобой за все свои действия и решения. Не дорос ещё, - сталь звучала в голосе мэра. Он грозно расширил глаза и гордо вскинул подбородок, пытаясь дать понять единственному и любимому сыну, что он не желает с ним ссориться. Однако Билл не разделял его мысли, он слишком зол и упрям, чтобы сказать себе «стоп».
— Папа, что ты творишь? Зачем отдаёшь этому мерзавцу столько зданий? Я думал, вы договорились только на аптечное дело!
Томас нахмурил брови, стараясь припомнить вечер выгодного соглашения двух сторон. Мысли его метались из стороны в сторону, он не в силах поймать хоть одну, поэтому сдался и выпрямился в своём кожаном кресле.
— Пойми, сынок, он бизнесмен. Ему нужно куда-то вкладывать свои деньги. Это выгодно. Он будет строить здесь свои магазины или, допустим, рестораны, половина прибыли идёт мэрии, а его здания привлекут новых жителей. Что тебя не устраивает? - объяснил мужчина, жестом показывая каждый план своего коллеги-бизнесмена.
Билл в недовольстве стиснул зубы и медленно подошёл к столу, выпучив глаза прямо на лицо мэра, скулы которого покрылись щетиной.
— Папа, этот человек закупает весь Салли Хилл, понимаешь? Власть у того, кто владеет городом, ты вообще в курсе этого?
— Я мэр - город мой, - заверил Томас Хофер, скрестив руки на поверхности стола. Голос его не дрогнул.
— Это только пока. В будущем ты будешь не владеть городом, а лишь занимать его, - Билл выпрямился, — подумай над моими словами и открой глаза наконец. Николас забирает у тебя город.
Последние слова брюнета повлияли на мэра как удар молнии или мощный заряд тока. Кровь застучала в висках, а грудь затряслась. Однако Томас был упёртым человеком, этим он пошёл в своего деда. Гены дают о себе знать.
— Ты заблуждаешься, Билл.
Парню хотелось обозвать его кретином и слепым дураком, но он не мог. Не потому, что боялся, а потому, что Билл жалел своего старика. Ему нужна помощь, и он готов оказать её. Теперь Олсоны для него объект наблюдения.
Брюнет, ничего не сказав, распахнул дверь настежь и пулей вылетел вон, пытаясь совладать со своим гневом.

* * *
Я так ждала прихода ведьм в своём сне, что от ожидания всю ночь крутилась и вертелась, размышляя о бабушкиных наставлениях, о прошлом Скай, которое больше всего запутало меня. В конце концов я уснула лишь под утро, и, как ожидалось, никто ко мне не захотел наведаться в сон. Сна, собственно говоря, вообще не было. Только темнота.
Всё мое утро опиралось на мыслях. Родители снова о чём-то спорили, и их крики волнами заполняли весь дом, как отравленный газ замкнутое помещение. В школе было уныло - ничего так не раздражает, как нудные уроки географии. Или стрёмные речи нашего директора. Коридоры украшены цветами, в основном это были розы и лилии. Если все говорят правду, то эти самые цветы доставляют в Салли Хилл из больших городов Европы, где их специально разводят в теплицах. Очень красиво, ничего не скажешь. Если вы думаете, что эти цветы привезли по случаю какого-нибудь праздника или другого радостного случая - вы ошибаетесь. Нет здесь ничего веселого. Море крови, слёз и разорванных сердец. Для каждого жителя этот день по-своему тягостен и жесток, но есть ещё два человека, души которых призрачно бледны и холодны. Для этих людей завтрашний день вдвойне жестокосердный. Завтра умрет Фрэнсис Хофер, её варварски растерзает волк-людоед или иначе отец Эдди, или иначе оборотень, или иначе Сара. Но никто об этом пока не знает. Завтра трудный день для всего города, но в особенности для Билла и Томаса Хоферов. Я знаю это и поэтому хочу оказать максимальную поддержку тому, кто мне по-настоящему дорог.
«Мокко» также, как и весь Салли Хилл, готовился к завтрашнему трауру, который останется в наших сердцах до конца веков. Официанты навешали на главную стену, где раньше красовались отзывы посетителей, рамки с фотографиями жертв кровожадного монстра. Вот улыбающийся чёрно-белый портрет Харпер Уинклер, слева от неё Эвелин Гипс, затем Грин, а посередине весит фоторамка с фотографией женщины с тёмными блестящими волосами и широкой улыбкой. Она наклонила голову набок, а по её проблескам в глазах видно, как ей дорога была жизнь, каждое её мгновение, секунда... Как вы уже успели догадаться, это фотография Фрэнсис Хофер. В это мгновение по телу прошёлся ток, заставивший меня ненадолго задержать дыхание. Стена заполнена не двенадцатью рамками с чёрными лентами, как это было в прошлом году или в позапрошлом; теперь их здесь пятнадцать. Добро пожаловать в длинный список Смерти, миссис Чакер. Маленькие серые глаза, пружинистые волосы медного цвета, обычные губы, - на меня смотрит фотография мёртвого друга, слова которого до сих пор звучат в моей голове. Такое ощущение, будто он сейчас оживет и выберется из стеклянной клетки, подойдёт ко мне в своей неуклюжей манере и обнимет. Я бы могла в это поверить, я хотела бы в это верить, но бестолку. Он не вернётся. Эдди мертв. Точно так же, как и остальные четырнадцать человек. Они все мертвы. Эдди записали в число «дюжины» из-за того, что он покончил жизнь самоубийством по причине трагической смерти (убийства) матери волком-людоедом. Боже, знали бы люди правду...
— Я опоздал, - запыхавшись, садится напротив меня Билл, бросая рюкзак и утеплённую джинсовую куртку на красный диван.
Миг - и мои глаза отвлекаются от стены с надписью «Мы вас помним», и я тяжело выдыхаю, отмахивая от себя гнетущий вопрос: видел ли Билл эту стену памяти? Хотя, думаю, если даже и видел, то ему уже не привыкать. Весь город говорит об этом. И так каждый год. Третье февраля - кровавый день.
— Я заказала нам горячий шоколад с зефирками, - выдавив ласковую улыбку, сказала я, кивнув головой на белую чашку.
Хофер обещал посвятить день мне, и он посвятил... Правда, с его обещания прошло два дня.
— Круто. Спасибо. Но мы с Фениксом недавно перекусили, в меня больше ничего не лезет, - он даже не взглянул на горячий шоколад.
Я почернела от обиды и огорчения, но быстро исправилась, чтобы брюнет ничего не заметил.
— Вы с Фениксом хорошо сдружились. Почти всё свободное время проводите вместе.
— У нас много общего. А что, тебя что-то напрягает?
Прямо сейчас рассказать ему свои подозрения насчёт семейки Олсонов нельзя, ибо своими действиями я могу спугнуть Билла. А он мне нужен. Возможно, ещё не время говорить. Да, слишком рано раскрывать карты.
— Абсолютно ничего, - одарила я его своей простодушной улыбкой, резко сменив тему беседы, — ты как?
Билл в недоумении выгнул одну бровь:
— В смысле?
— Я говорю о завтрашнем дне. Ты можешь выговориться, если что, я рядом, - мои слова заставляют парня напрячься и выпрямить плечи, а это не совсем хороший знак, потому я решила добавить, — мы можем завтра поехать в церковь вместе, что скажешь?
Билл наконец-то взглянул на чашку со сладким напитком, в котором маршмеллоу таяли на наших глазах, а затем облизал губы и остановил свой холодный, но сдержанный взгляд на моём поникшем лице.
— Я должен быть рядом с отцом. Для него завтра тоже тяжёлый день.
— Понимаю. Прости.
Хофер взял меня за руку и смягчился. Это позволяет мне избавиться от тяжёлого груза на спине и расслабиться. Такое ощущение, словно всё вокруг перестало существовать, и есть только мы. Почему хоть один день в Салли Хилл не может быть спокойным? Почему всегда что-то да происходит? Человечество - это один большой муравейник, который постоянно подвергается разрухе.
— Всё хорошо. Но мне правда нужна твоя поддержка. Ты веришь мне? - Билл проницательно взглянул мне в глаза, как бы выискивая в них беглого преступника.
Оцепенение. Казалось, прошло минут двадцать-тридцать с того момента, как он задал мне этот вопрос. Он буквально повис в воздухе, и мы дышим им: вдыхаем каждый слог, каждый звук. Ты веришь мне? Когда-то и я задавала подобные вопросы, боясь услышать отрицательный ответ. Брюнет что-то не договаривает, и это настораживает меня. Но я все же дала ему слово:
— Я верю тебе. А ты мне веришь?
Без колебаний Билл отвечает:
— Верю.
Таким странным способом мы, можно сказать, дали друг другу клятву во чтобы то ни стало всегда верить. Верить. Странный набор звуков. В этом слове больше вранья, чем в каком-либо другом. Верить. Но стоит ли? В этом вся проблема.

* * *
Церемония проходила недолго. Высокие двери, имеющие цвет сырого дерева после дождя, отворились, и народ в чёрном покинул стены храма, как открытая бутылка своё содержимое. Те семьи, которые потеряли своих близких, обнявшись, направляются по голой аллее к кладбищу, чтобы навестить тех, что были зверски убиты. Кто-то держит в руках рамки с фотографиями мертвых, другие несут цветы, а кто-то просто медленно плетётся за остальными, сохраняя скорбный взгляд и печальную мину. Мэр со своим сыном идёт впереди всех; у него при себе огромный букет чёрных роз, а в руках Билла Хофера любимая фотография его покойной матери. За ними шествуют, утирая слезы, семьи «дюжины». Так как родственники Чакеров не смогли сегодня прибыть в город, я решила, будет правильным мне хранить память о нём. Рядом со мной плетутся родители. Они крепко держат в руке по одной розе и смирно шагают за остальными, изредка бросая на меня обеспокоенный взгляд. Но я в порядке. Я не хочу сегодня плакать или устраивать бойкот, мне просто хочется вспомнить друга и на мгновение забыть о том зле, с которым мы столкнулись. Напечатав фотографию Эдди, ту самую, что висела в «Мокко», я аккуратно вложила её в деревянную рамку, чтобы сейчас с гордостью нести её в руках. Никто не знает, что сделал Эдди. Он юный герой и жертва обстоятельств. Покойся с миром, Эдди Чакер.
Снег под ногами встречался редко, в отличие от луж или желтой слякоти. Серое небо явно разделяло с нами боль утраты и вот-вот готово выпустить водопад слез.
Чёрная волна дошла до кладбища, где теперь нет места ступить лишнего шагу. Я села на корточки перед могилой рыжего друга и дотронулась холодной рукой до не менее бесстрастного надгробного камня с изображением молодого человека. Если бы не толпа людей, я бы воспользовалась магией и заставила бы вырасти весенние цветы на его могиле. Не сегодня. Мама положила свою наполовину раскрытую розу на остальную кучу цветов для Эдди, а папа отнёс свою для его мамы. Мы зажгли свечи, обменивались добрыми словами или просто молчали, чтобы мертвые знали, что живые их помнят. Заметив мелькающую фигуру Билла среди чёрной толпы, я рысью помчалась к нему, говоря прохожим «извините», «простите».
— Я сожалею, - подбежала и обняла за шею Хофера, крепко сжав веки, как будто это способно всё исправить. В следующую секунду я чувствую его руки на своей спине. Мы стоим обнявшись ещё некоторое время, а потом синхронно, словно договорившись, отдаляемся друг от друга. И теперь мне удаётся разглядеть его мрачное, бледное, почти прозрачное лицо. Разбитый вдребезги парень. Иначе не скажешь. Из ниоткуда чудесным образом перед нами появляются Генри и Скай, а уже за ними виден силуэт Феникса. Мы поочерёдно высказали друг другу соболезнования. Хотя, как по мне, эти приезжие не понимают суть сегодняшнего дня, поэтому мне больно слышать из их уст «соболезную». Генри же смог сделать мне одновременно колко и тепло: он обнял меня и прошептал на ухо «мне жаль Эдди, у тебя милая косичка». Я кое-как выдавила подобие улыбки, в то время как моё сердце обливалось кровью.
— Это ужасная трагедия. Мы и не знали, что здесь водится волк-людоед, - волнующе произнесла Скай, держась рядом с братом.
— Уже нет, - резко бросила я, затем прикусив язык. Не стоило мне этого говорить в порыве гнева.
Все поглядели в мою сторону. Выражение лиц Билла и Генри говорило: «Зря». Чёрт подери.
— Его поймали? - влился в беседу Феникс, изучая физиономию каждого.
Как раньше я этого не замечала, он опасный тип. У него хитрые глаза.
— Нам ничего неизвестно об этом, - соврал Хофер, заснув руки в карманы пальто.
— Что ж, мы скажем своему отцу, тот быстро устранит этого монстра. Охота - наше излюбленное занятие, - продолжил брюнет с безмятежной улыбкой, будто речь идёт о мороженом.
В груди всё онемело. Я пытаюсь сохранять спокойствие, но мои глаза выдают меня, поэтому я опустила их на землю, рассматривая свою испачкавшуюся подошву обуви. Если Феникс сделает это, Билл не сможет обращаться, а это ему необходимо. Держать внутри себя оборотня, это вам не чихуахуа в сумке прятать.
— Нет необходимости принимать крайние меры, Феникс. Мэр поставил забор по всему периметру леса. Люди в безопасности, - сказал в своей холодной манере Генри.
О да, я скучала по этому ледяному принцу.
— Полагаю, с мэром проблем не возникнет? Он и сам будет рад такой идее, а, Билл? А насчёт безопасности я бы так не спешил. Неизвестно, что может произойти уже завтра.
Повисло напряженное молчание. Хофер сверлит неприязненным взглядом Олсона. Они будто ведут немой диалог, где мы остались безучастны. Каждый из нас невольно стал свидетелем того, как скулы на лице Билла твердели и превращались в остроконечный камень, глаза щурились и горели гневом, а тем временем на лице Феникса не дрогнул ни один мускул. Эта игра взглядов продолжалась бы до вечера, если бы к нам не приблизилась мужская фигура. Моя кожа получила кипяток и в ужасе завопила, однако я не издала ни одного лишнего звука. Туман в глазах рассеялся, и мне удалось разглядеть человека.
— О, пап, - отвлёкся Феникс, растянув рот до ушей.
Перед нами во всей красе стоит мужчина сорока с лишним лет, среднего телосложения и пепельными волосами, уложенными вверх. Его глаза имеют форму лепестка ромашки, а цвет их темный, почти чёрный. Нос прямой, а кончик острый, слегка имел благородную форму. Это тот самый Николас Олсон. Его взгляд плавно гуляет сперва по Генри, а затем он перешёл на меня и замер.
— Знакомься, отец, это наши школьные друзья, - каким-то странным голосом представила Скай, указав рукой на нас с Ридлом.
Девушка обратилась к отцу так, словно они друг другу чужие люди. Хотя, судя по внешнему грозному виду Николаса, она его просто побаивается. Я её понимаю.
— Здравствуйте, - чеканя каждую букву, произнёс тот, а после повернул шею к детям, — мы уходим.
— Как? Сейчас? - удивилась девушка. — Мы хотели дождаться вечера, чтобы написать письма мёртвым и бросить в костёр.
Обычное дело. Каждый год в день памяти жертвам волка абсолютно все жители городка пишут письма для мёртвых и сжигают их на городском костре либо в любом другом месте. Главное то, чтобы ветер разнёс пепел предложений по воздуху. Радость в том, что писать можно не только «дюжине», но и своим родным. Это уже традиция.
— Зачем тебе это, Скай? Тебе некому писать письма, - грубо отмахнулся Николас, сверкнув тёмными глазами.
Девушка с пшеничными волосами поникла и спрятала лицо, собираясь с оставшимися силами. Этот человек чёрствый урод.
— Пошли, Скай, - подогнал сестру Феникс, развернувшись к нам спиной.
Никто из Олсонов не попрощался, лишь девушка бросила напоследок потерянный взгляд на Генри, а потом растворилась в толпе. Любезность или фальшивая игра Олсонов подходила к концу. Они долго не смогут играть в идеальных людей. Рано или поздно, но маски падут.
Позже, с наступлением сумерек каждому вручили листок с ручкой. Кто-то прямо в эту секунду пишет письмо на кладбище, рядом с мёртвой женой, которая ушла так скоро, не сказав «прощай». Какой-нибудь одинокий парень, потерявший мать, сидит за своим столом дома и царапает ручкой заветные слова, которые он не смог сказать родному человеку при жизни. Другой же чиркает, а затем скомкает листок в клубок мусора и бросает в угол комнаты, не понимая, зачем он пишет живому человеку, который умер только для него единственного. Кто-то сидит на своей кровати и смотрит на мерцающие огни города, вытирая слезу на щеке. А кто-то сидит за столом в «Мокко», попивая горячий шоколад и старательно выводя каждую букву для рыжеволосого друга, который наблюдает за этим действием со стены из фоторамки.
Я остановилась и дала себе время поразмыслить над заветной речью. Потом, собрав мысли в одно целое, я схватилась за резинку на голове и потянула её вниз, расплетая красную косу. Волосы растрепались и стали волнообразными. Я продолжила писать. Строчка за строчкой... буква за буквой...

«Я не умею писать письма. Наверное, ты бы посмеялся над этим или просто бы кивнул, говоря, что это не конец света. Я немного огорчена тем, что людям обязательно нужен какой-нибудь повод, чтобы вспомнить любимых, которые безвозвратно ушли из жизни. А ещё больше я огорчена тем, что я одна из таких людей. Ты хотел уйти героем - и ты сделал это. Ты сказал мне, чтобы я притворилась, будто мы с тобой никогда не были знакомы, но я не послушалась тебя, потому что не смогла бы. Я хочу, чтобы ты знал, что мы нашли тот «Голос» и отомстили за тебя. Я хочу, чтобы ты знал, что у Билла и Генри всё хорошо. Они оба ничуть не изменились. Но я стала другой. Видел бы ты меня сейчас... Надеюсь, тебе хорошо там, где ты сейчас, ведь именно это ты заслужил. Тьма или свет. День или ночь. Закат или рассвет. Холод или тепло. Ты просто должен быть счастлив. Прошу, не суди меня строго, я же говорила, что не умею писать письма (эх, я раз триста употребила местоимение «ты»). Когда-нибудь мы с тобой увидимся вновь, и ты все скажешь мне лично. Я скучаю по тебе, Эдди. Мы знакомы с тобой совсем ничего, но уже такие хорошие друзья. Это самая ценная драгоценность - дружба.
Искренне твоя, Марго Ван де Шмидт - девушка, которая не умеет писать письма.
До встречи в лучшем мире, добрый оборотень».