Колокола зовут прихожан к мессе. Плевать. Накрываюсь подушкой с твердым намерением спать до полудня, даже если дом вздумают осаждать крампусы с бомбардами. Вспоминаю сквозь дрему, что на мессу идти надо. Где еще увидишь весь гадюшник, то есть цвет городского общества? Спускаю ноги на холодный пол, отрезая пути к отступлению в нагретую постель.

— Бриться, одеваться, завтракать, — бросаю слуге, подоспевшему подкинуть дров.

Опоздаем, но Господь и не такое прощает.

На мессу отправляемся всем домом с чадами и домочадцами. У приходящей прислуги выходной, так что Ларс остается сторожить дом в компании Цезаря, кошек и Ежиной мордочки.

Confiteor мы пропустили, омыли руки под Kyrie eleison. В ноздри врывается аромат дымного ладана, мирра и старого вощеного дерева. В соборе Святого Петра нынче людно, а потому заметно теплее, чем снаружи. Собрались все: Нибелунги со свитой, дворянство, купечество, чиновники, зажиточные ремесленники, простые горожане и всяческий сброд, потому как перед Господом все равны. Не сразу узнаю нового Короля нищих в пристойно одетом и выскобленном до блеска мужчине рядом с Габриэллой Вальберг, то есть уже Фонтенуа. Поразительно, как быстро брак меняет человека. По собольей шубке и легкомысленному полупрозрачному покрывалу узнаю Лоренцу среди знатных дам в передних рядах.

— Кто-нибудь видит бургомистра? — спрашивает Мориц, поднимаясь на цыпочки, — Курт?

Тот качает головой в ответ. Кауфманов и в самом деле нет. Никого из них. Семья бургомистра не пришла на воскресную мессу в Адвент.

— Подумаешь, — пожимает плечами Юг, — Может в другую церковь пошли?

— В какую другую? — отмахивается Мориц, — Имеешь в городе власть и вес — идешь в воскресенье в собор. Отченаш явился, а бургомистра нет.

— Кстати, Юг, — говорю, — Дуй к Отченашу. Пусть поймает мне экзорциста Курцмана.

Ищу взглядом Фогелей. Молитвы мало занимают главу семейства, да и супруга его явно встревожена. Время от времени оборачивается, ищет кого-то взглядом.

Возвращается Юг:

— Сказал, из-под земли достанет.

Одним делом меньше.

К нам бочком протискивается деревенского вида детина. Кланяется столь ретиво, что едва не сносит стоящих впереди студентов.

— Потише, любезный, — придерживаю его.

— Мессир ван Хорн! Здрасьте, с воскресеньицем. По поручению я, не серчайте... ежели молитве помешал.

— По делу говори, — отвечаю, — Мне эти твои красивости и утонченные фигуры речи ни к чему.

— Так это... — теряется мужик, — Господин бургомистр за вами послали. Такое у них приключилось...

— Какое?

— Не велено сказывать.

— Пошли, — решаю, — По дороге расскажешь.

— Так не велено ж! Сказали, даже мышь не должна слышать. Только у них в дому.

— Ты с рыцарем спорить надумал?

Слуга скрипит мозгами.

— Ваша милость и так все узнает, а чтоб на улице зря не болтать, — наклоняется ко мне и переходит на сиплый шепот, — С детишками у них беда.

Что за чертовщина?

— Курт, со мной, — говорю, — Остальные, после мессы домой. Ждите распоряжений.

Зимой дети спят в одной большой кровати, для тепла. Так сказала фрау Магдалена, вытирая слезы. Постель не убрана, тряпичная кукла на ней улыбается вышитым лицом. Рядом три черные жемчужины. Гальдрастав на стене. Бросается в глаза, что руны связаны коряво. Непрошено вмешивается тварь:

Портал не открылся. Ищи того, кто вывел детей через дверь.

Тщательно осматриваем деревянный пол детской — ни соринки.

— Когда здесь убирали? — спрашиваю у фрау Магдалены.

— Вчера утром.

Чисто, будто сегодня, а ведь трое детишек.

Она недоуменно осматривается, будто думает о том же, и заходится в рыданиях. Эдит обнимает ее. Раньше я не замечал близости и теплоты между сестрами, но горе примиряет людей.

— Пойдем, Магда, тебе надо отдохнуть, — шепчет Эдит.

— Что ты понимаешь, — всхлипывает бургомистерша, отстраняясь, — Прошу меня извинить, мессир.

— Магда, — шепчет Эдит.

— Не иди за мной! — едва не кричит фрау Кауфман.

Ее сестра замирает на месте, бессильно опустив руки.

— Все дети родились в двадцатых числах декабря? — сухо интересуюсь я, как только фрау Магдалена вылетает из детской. С ней надо поговорить, но сейчас вряд ли многого добьешься.

— Разумеется нет, — ворчит Кауфман, случайно толкая деревянную лошадку. В том, как она раскачивается, есть что-то неприятное.

— Фройляйн, ваша спальня на этом этаже? Вы ничего не слышали?

— Да вряд ли, — отвечает Кауфман вместо нее, — Молодые спят как убитые. Наша с Магдаленой спальня за стеной, а мы не слышали, где уж Эдит. Ее комната в другом конце, — он устало машет рукой, указывая направление.

— Нет, — Эдит придерживает лошадку, — Ничего не слышала. Проснулась, думала ночь еще, а потом услышала крик сестры и прислуги. Они пришли собирать детей к мессе... Мне нечего вам сказать, мессир.

— Ступай, дитя, ступай. Не обижайся на сестру, ее можно понять.

Бургомистр провожает свояченицу до двери и смотрит, чтобы отошла подальше.

— Вы же понимаете, кто это сделал. Старая ведьма или молодая, какая разница? А жемчуг для вида, чтобы напугать.

Загадочная дама в старомодном платье как раз купила три жемчужины.

— Зачем им это, герр Кауфман?

— Что за странный вопрос, мессир? Денег им мало, им нужна моя смерть. Они ждут, что я приду за детьми.

— И вы придете?

— Что за вздор? Это сделаете вы и заодно станете богаче на одну тысячу гульденов. Плюс к вознаграждению за смерть ундин, которое мы обсуждали. Дело накладное, но я настроен решительно.

— Это бросается в глаза, — ворчу я. Но он прав, поиски следовало начинать с «Трёх ив», а потом уж допрашивать служанок.

Уходя, слышу как переговариваются Кауфманы:

— Почему он, Герберт? Почему не шателен?

— Так надежнее и не будет лишней огласки, душенька.

— А мы боимся огласки? Не хочешь объяснить почему? И ты отец. Ты не пойдешь с ним?

— Да чем я могу помочь? Такому, как мессир, я могу только помешать. Ступай-ка, милая, цветочки полей. Серьезные дела оставь мужчинам.

— Будь проклят тот день, когда меня выдали за полное ничтожество, — кричит фрау Магдалена и ее шаги удаляются.

Возвращаемся домой за конями.

Возле дома нас дожидаются оборванные мальчишки.

— Почтение, мессир, записка у меня, — говорит один и тычет клочок бумаги грязной ручонкой.

— А у тебя что? — спрашиваю второго.

— А мне на словах велено передать, — с достоинством сообщает малец, заложив руки за спину, — С глазу на глаз. И тут же забыть.

— Ты смотри. Тогда начнем с записки.

Почерк подчёркнуто корявый:

Гретель значит жемчуг. Праверьте палавицы пад краватью.

Нахожу ошибки прелестными и вручаю записку Курту.

— Эй, малый, — швыряю мальчишке медяк, — Кто дал тебе письмо?

— Служанка, мессир.

— Чья?

— Откуда ж мне знать, мессир. Служанка и служанка.

— Ладно, беги.

Второго завожу во двор.

— Дама велела передать: церковь Святой Катарины, в десять, у чаши со святой водой.

Церковь дала название площади, на которой живут де Рейны.

— Что за дама?

— Из благородных. Зеленый бархат, меха...

— Ты ее не знаешь?

— Может и знаю, но она спрятала лицо под покрывалом, не разобрать.

— А если подумать? — показываю монетку.

Малец аж облизывается и с сожалением отвечает:

— Не знаю, мессир, но молодая очень.

— Где ты ее встретил?

— Да на рынке, перед ратушей.

— Одна была?

— Да. И торопилась. Быстро откуда-то выскочила и убежала будто гнался кто. Я даже огляделся, мессир. Ничего такого.

— Герб на одежде? Украшения приметные?

— Пояс только рыцарский, грубоват для юной девицы...

— Держи, — даю монетку, — Ларс, седлай коней.

В церковь я вхожу до того как пробило десять. Прислоняюсь к стене рядом с чашей со святой водой, распугивая прихожан. В назначенное время прибегает очередной мальчишка, на этот раз не оборвыш и опрятный настолько, насколько это возможно в двенадцать лет.

— Доброго дня, мессир. Дама велела передать: в дупле Старой липы.

Знаю это место, небольшой сад ближе ко второму кольцу городских стен, где часто назначают свидания. Что ж, пока по пути к Гретель.

В дупле ивы, от которой приходится оттянуть обнимавшуюся парочку, обнаруживается веточка остролиста привязанная к записке.

Спросите у химер колодца Святого Доната.

Почерк аккуратный, правильный. Катриона писала мне только раз и в двух словах... Трудно сказать ее ли это рука. И колодец Святого Доната? Еще один укромный уголок для влюбленных, но уже в старой части предместий, в сторону Святой Адельгейды. С чего бы Катрионе заманивать меня на свидание? Прекрасные Девы чего бы то ни было так себя не ведут. Это ты их смиренно умоляешь о встрече.

Нет уж, начну с ундин.

Солнце пробивается из-за туч, скупо, будто нехотя, освещает шумную ярмарку за городскими воротами и Вороний холм, насмешливо возвышавшийся над ней. Остатки костра присыпал пушистый утренний снег, но их угольная чернота немилосердно режет глаз. Прогоревший столб напоминает перст указующий: «Помни, смертный, этот человек вчера был еще жив, и много ли от него осталось сегодня?» Повешенные с унылой безнадежностью, раскачиваются в такт ветру, ожидая пополнения после вчерашних выборов в Яме.

В «Трех ивах» по-прежнему людно. Вытянуты и накрыты все имеющиеся столы. Среди обслуги полно новых лиц. Вернувшиеся с мессы постояльцы трапезничают, шумно обсуждая казнь душегуба Майне, гром среди зимы и не колдовство ли это. Рядятся, как провести воскресенье, податься ли на ярмарку, в баню или в танцевальный дом.

— О, мессир! — Гретель спешит ко мне.

Беру ее за руку и тащу за собой плевать, что на нас глазеют.

— Присмотри за Вилдой, — бросаю Курту через плечо.

— Куда это мы? — ундина заглядывает мне в глаза.

— В спальню.

— Надо же! Решился? Поверить не могу. Я уж и не надеялась...

— Я тоже. Но откладывать никак нельзя.

— Какое нетерпение!

Мы едва не взлетаем по лестнице. Вставив ключ в замок, Гретель кокетливо заглядывает мне в глаза и целует, легонько, будто испуганно. Отвечаю нежно, чтобы успокоить, немного с напором. В моих интересах, чтобы дверца открылась сама собой и ее не пришлось выбивать. Попав внутрь, отпускаю ундину, отодвигаю кровать и начинаю простукивать половицы.

— Что ты делаешь? — недоумевает она.

— Тайник сама покажешь?

— Какой тайник? Ты меня опять в чем-то подозреваешь?

Нахожу и вынимаю плохо пригнанную доску.

— Что это? — Гретель бросается к прорехе в полу.

Что там могло быть, как не черный бархатный мешочек. Внутри дюжина жемчужин. Все черные.

— Робар, клянусь, — девушка хватается за горло, — Это не моё. Понятия не имею, как они здесь оказались.

— Дети, — спрашиваю я ее, — Где они, Гретель?

— Я не могу причинить вред невинным, ты же знаешь.

— Даже детям твоего отца?

— Они же мои родные.

— А он твой отец, но ты готова его убить.

— И ты знаешь почему. Что с детьми, Робар? О нет! — побледнев, она сползает по стене. В глазах неподдельный страх.

— О нет? — у меня сразу возникают дурные предчувствия. Вот совсем дурные. Кого может бояться ундина?

— Это он! Он взялся за дело...

— Кто?

Она ошеломленно смотрит на меня снизу вверх, будто только что вспомнила о моем существовании.

— Мой морской муж.

— Так. Об этом родственнике я до сих пор ничего не слышал.

Ундина теребит мою руку дрожащими пальцами, прижимается к ней лицом.

— Пожалуйста! Спаси детей... и меня! Он мерзкий. Да-да, он настоящее чудовище, я точно знаю. Может у него рога, три ряда зубов... О, мамочки, у него наверняка есть щупальца... Робар! — вскочив, как ужаленная, Гретель бросается мне на шею, — Он же придет за мной. Что нам делать?

— Нам?!

— Ты же меня не бросишь! Ты обещал защищать Народ! И нам с мамой помочь обещал!

Не без труда отрываю ее от себя и усаживаю на кровать. Плюхаюсь рядом. Правую руку высвободить не удается — вцепилась насмерть. Ундину не узнать: ссутулилась, глаза застыли и смотрят в никуда.

— Гретель, во-первых, ещё немного и я тебя стукну, клянусь. Во-вторых, что ты натворила?

Она поворачивает ко мне заплаканное лицо, тяжко вздыхает, будто собираясь с силами.

— Понимаешь... Это было после Турнира Двенадцати, но до того, как ты пришел в «Три ивы». Я была в отчаянии, не знала, что делать. Тогда я вызвала его...

— Кого?

— Понятия не имею, — трясется Гретель, все крепче стискивая мою руку, — Но он чудовище. Морское чудовище. И мне показалось, что он ответил на мой зов. Я не могла знать точно, потому что ничего не происходило. Совсем ничего. И не каждый же я день таким занимаюсь.

— Гретель, я ничего не понимаю. Какое чудовище? Зачем чудовище?

— Чтобы убить моего отца, конечно. Видишь ли, у нас нет мужчин. Но если ундине нужна защита... она может найти себе морского мужа.

— Чудовище, — осознаю я наконец. Воскресенье продолжается еще интереснее, чем начиналось.

— Он, должно быть, огромный. Уродливый, а как подумаю о его скользких щупальцах... меня тошнит.

— Вилда знает?

— Нет, что ты! Она бы никогда не позволила. Видишь ли, она тоже могла вызвать себе морского мужа, но не стала.

— Гретель, — встряхиваю ее за плечи, — Начинай думать. Зачем чудовищу подбрасывать тебе жемчужины? Он же твой муж и должен защищать тебя. В этом и состоит сделка, если я правильно понимаю.

— И верно, — соглашается Гретель, вытирая слезы, — Но морские мужья коварны. Что если он хочет взять власть надо мной, лишив меня привычной жизни среди людей?

Резонно, но объяснения попроще я бы тоже не отвергал. Гальдраставы и прочие магические фокусы ундины бы заметили, кто бы ни подкинул жемчужины, действовать он должен был без затей.

—У кого есть доступ в твою комнату?

— Мама не считается... Служанки, которые здесь убирают.

— Кто ещё мог здесь находиться долгое время без тебя?

— Ну знаешь, мужчины у меня не ночуют, если ты об этом. Огорчает, что ты такого плохого мнения обо мне...

— В комнату мог проникнуть любой, — соглашаюсь я, — Довольно иметь отмычку. Но со служанками надо поговорить. Иногда все до глупого просто.

Встаю и молча тяну ее за собой.

— Куда мы?

— К Вилде.

— Ты же не скажешь ей! Мама ничего не должна знать.

— Должна.

— Нет! Только не это, — Гретель едва не задыхается от нахлынувших рыданий.

Слегка ее встряхиваю, чтобы взбодрить, и решительно обнимаю.

— Полегчало?

— Не знаю, — она поплотнее вжимается в меня, уткнувшись в шею мокрым носом.

— Довольно нежностей. Пошли.

Картина на кухне мирная: Вилда ставит перед Куртом яичницу с колбасками, кусок штоллена и горячее вино, приговаривая, что такому крупному и видному мужчине вовсе не повредит подкрепиться лишний раз. Служанки возятся в стороне. Вид Гретель говорит сам за себя, а потому Вилда сразу переходит к делу:

— И что вы сотворили, дети? Если мне повезло и это всего лишь ребёночек, я не против. Живите в любви, только жениться не вздумайте. Гиблое это дело.

Курт кашляет и бросает свое угощение, как видно, представив у нас в доме выводок крошечных златовласых ундин.

Перебираемся в каморку Вилды подальше от слуг и гостей. Гретель немного успокоилась, но признание дается ей с трудом. Выслушав дочь, старшая ундина решительно сбрасывает фартук.

— Слугами я сама займусь и постояльцев проверю. Но сперва мы твоего муженька отыщем. Кауфманы — зло понятное и человечье, а что этот вылупок способен выкинуть... Даже думать не хочу... Давай, дочка, мне нужны травы. Нет я сама выберу... ты горстку соли возьми и огниво. Нож у наших вояк сыщется. Гребень?

— Со мной, — кивает Гретель.

— Идём.

— Куда?

— К отцу Рейну, куда ж ещё?

На берегу Рейна Вилда поет свою песнь. Затем сжигает пучок травы. Пепел смешивает с солью, льдом Рейна и кровью Гретель. Рисует получившейся кашицей загадочные змеевидные значки на запястьях дочери и круг, расчерченный крестом над ее сердцем. Старшая ундина вновь заводит волшебную песнь, расчесывая волосы младшей. Красота Гретель сияет еще ярче, а простое платье превращается в роскошный наряд из узорчатого шелка, мехов и бархата.

— Ступай, дитя. Найди своего суженого. Чувствуешь что?

Гретель уверенно кивает и указывает в сторону Бурга.

— Он там.

И где в Бурге могло затаиться целое морское чудовище? В клоаке?

Напевая, Вилда расчесывает меня и это будто придает сил. Затем гребень скользит по волосам Курта, стирая нити седины, морщины, даже сломанный нос стал поровнее.

— А вы, воины, убейте морского мужа, если будет надо.

Вилда нежно обнимает Гретель на прощанье.

— Я знаю, ты сделала это ради меня. И хватит, детка. Не мсти отцу. Дай мне умереть спокойно.

— Мама, — шепчет Гретель, глотая слезы, — Я люблю тебя.

Отворачиваюсь, даю ундинам проститься, да и самому муторно.

— Что дальше? — спрашиваю сухо.

— Ноги сами ее приведут. Идите с ней и сделайте, что должно. Постой, рыцарь, мне б посекретничать с тобой, — Вилда отводит меня в сторону, шепчет, — Нет особого ритуала для Нибельзее. Любой управится, если дойдет. Только прийти нужно на Солнцеворот. Когда крутится колесо, меняется мир. И ты можешь измениться. Всего-то и надо — раздеться донага и нырнуть, достигнув дна.

— И только?

— Ну, знаешь, это немало. Озеро, говорят, дна вовсе не имеет. И о людях, которые такое проделали и выжили я пока не слыхала. Нибельзее не любит отпускать тех, кого поймало, — она с тоской смотрит на меня, — Не ходил бы ты туда. Люди с какими только чертями внутри не живут, и ничего. А как оно без черта обернется, кто ж его знает?

— Я все же попытаюсь.

— Так я и думала, — Вилда вздыхает, — Благословляю тебя, сынок, или как там у вас принято. И уж прости, что моя пигалица тебя втянула в эту дурацкую историю.

Все, что я могу сделать в ответ — наклонить голову. В горле застрял тугой ком.

Курт уже успел вывести коней и подсадить Гретель в седло.

— Прости уж нас, милый, — говорит ему Вилда, — Тебя-то никакие обещания с нами не связывают. А дело опасное. Рейн шепчет сквозь сон, что дочь моя призвала на редкость здорового морского гада.

Курт пренебрежительно кривится в ответ, мол, кто бы дамам не помог. Такая ерунда, эти ваши чудовища.

— А ты, несносная девчонка, знай — это последняя проделка, которую я терплю. Ещё что-нибудь выкинешь, и я сама себя сожгу. Не стану дожидаться смерти от старости или любимого мужа. А страдания матери будут на твоей совести.

— Мама!

— Вернитесь живыми.

Вилда понуро бредёт к дому, по-старчески шаркая ногами.

— Погодите, — нагоняю я ее в два шага, — Вы сказали, Кауфманы — зло. Кауфманы, а не Кауфман.

— Как же, приходила она сюда, якобы штоллен наш отведать. Гретель не было как раз. Зыркала, рыскала, как видно подозревает что-то. Только на нее она думает. На дочку. Не по мне же ее муженьку сохнуть...

По дороге мы проезжаем через ярмарку, неизбежно вязнем в возах, надоедливых лоточниках и людских потоках — торговый день в разгаре. Дружно глазеем на Вороний холм с остатками костра.

— Что, если это не он украл детей, а мой муж? — говорит Гретель.

— И заставил Майне взять вину на себя?

— Дело нехитрое. Прикинулся этим его дьяволом.

— И зачем ему это?

— Чудовище, что с него взять?

В воротах с нами никто не здоровается и даже не смотрит в нашу сторону. Стражники пялятся на Гретель, как бараны, идиотски лыбятся.

Коней оставляем у нас. Если мы хотим застать морского мужа врасплох, лучше передвигаться на своих двоих. Нашему виду удивляются только Ларс с Цезарем, но оба не издают ни звука. Ларс глаз не сводит с ундины, а Цезарь потрясенно принюхивается. В дом заходим ненадолго: я беру меч-бастард, Курт — фальшион.

— Может стоило бы сгонять к Медичи за бомбардой? У них одна осталась вроде.

«Это ж и пороховницу с собой таскать» — скептично возражает Курт.

Тоже правда. К выстрелу все же надо тщательно подготовиться, а будет ли время и возможность... Решаем начать с разведки.

Со стороны все выглядит чинно: рыцарь прогуливается с дамой в сопровождении вооруженного слуги. Гретель взволнована и сосредоточена на своих мыслях, но внезапно отвлекается:

— Смотри-ка. Прекрасная, — и добавляет громко, — Доброго вам дня, фройляйн!

Как же не встретить Катриону в такой момент. С ней братья и Лео де Римон, все верхом. Она смотрит прямо на меня, но не узнает — чары золотого гребня еще не развеялись. Вежливо раскланиваюсь. Мне достается немного: недоуменный взгляд и легкий кивок в ответ на поклон. По одежде и мечу понятно, что я рыцарь, пусть и незнакомый, а еще Курт рядом. Он хоть и выглядит лучше, чем обычно, но вполне узнаваем.

На прогулку Катриона отправилась не раньше завершения мессы, в соборе я де Рейнов не видел, вероятно, пошли в Святую Катарину. Нетрудно догадаться, что она на людях с самого утра. И как только успевает засыпать меня записками и остролистами? Что происходит, черт возьми?

— Не признала, ты смотри, — насмехается ундина, — А в сказках-то суженых узнают в любых обличьях.

— Переживу, — ворчу я. Устал всем объяснять, что между нами ничего нет.

— Зато оглядывается. Глаз-то положила... Осталось ещё итальянку встретить...

— Гретель!

— Молчу, молчу.

Наконец она останавливается.

— Это здесь.

Ундина показывает на дом и мы с Куртом переглядываемся.

— Ты уверена?

— А в чем дело?

— Мы жили здесь раньше. Это дом моего отца.

— О! Может мама что-то напутала... и сказались мои чувства к тебе...

— А может и не напутала. Там живет кое-кто... своеобразный.

— Он страшный? — беспокоится Гретель.

— На месте разберемся.

— Что вы собираетесь делать?

— Постучать в дверь и напроситься в гости.

— Ставни все закрыты... Там, может, и нет никого.

— Все равно надо постучать и решить дело добром. Он мой герольд.

— Ты нанимаешь герольдами морских чудовищ? — изумляется ундина.

— А ты выходишь за них замуж, даже не проверив щупальца.

— Он твой герольд, значит...

— ...не страшнее меня, не беспокойся. Но ведь это может и его слуга оказаться, так что ты не очень надейся. И лучше подожди тут. Может, он тоже тебя чувствует. Спугнем.

— Почему это? — Гретель, хмурясь, играет волосами. Дурная привычка, пора бы усвоить, что со мной этот трюк не проходит.

— Принудительный брак вслепую сомнительная радость. Особенно, если тебя хотят использовать в корыстных целях...

— Ладно, — сердится Гретель, — Я тут подожду. Но не надейся, что долго. Не терпится на суженого взглянуть, пока не овдовела по твоей милости.

Стучу. Ни звука, ни шороха, ни шагов... Киваю Курту, чтобы следил за улицей. Двор здесь на несколько домов, но мне не впервой возвращаться не вовремя. Соседи меня знают и будут смотреть в другую сторону, если заметят. Нырнув в темноту, я перелезаю через забор. Не без удивления замечаю, что Гретель легко переносится следом за мной... Она ундина, я понимаю, но платье должно бы мешать.

— Извини, забыла захватить вязание, чтобы время скоротать, пока ты копаешься.

— Ты вязать умеешь? — спрашиваю я, потрепав по ушам, подбежавшего пса.

— А Прекрасная, небось, ни супу не сварит, ни носков не свяжет? Итальянка, конечно, со всем управится, только как бы ты сам в том супе не оказался, вместе с носками.

Пропустив нападки мимо ушей, я подхожу к колодцу. В былые времена я расшатал камень в облицовке, чтобы спрятать запасные ключи от дома. Каспер часто напивался и всякое случалось. Мы с Мартой боялись, что однажды он устроит пожар или еще что-нибудь выкинет.

Ключи на месте. Спокойно входим через черный ход.

Убедившись, что дом пуст, впускаем Курта и устраиваем поспешный обыск. Приходится зажечь свечи, чтобы не открывать ставни. Гретель очарована заморскими безделицами де Фриза. Вооружившись свечой, ундина указывает нам, что можно достать только с большой глубины, а что родом из очень далёких краев.

— Вот это, например, — она вертит в руках нечто похожее на ажурный цветок из слоновой кости, — Коралл с огромного рифа, который находится рядом с Южным континентом. Это очень далеко. В сторону Индии надо плыть, а потом ещё южнее. Там звери с сумками.

— Это как? — представляю себе волка или медведя, как их рисуют в «Романе о Лисе»: на задних лапах, с котомками за спинами.

— А я почем знаю? Морские говорили. Они выдумщики, конечно, но не до такой степени.

— Я, знаешь, и в слона с единорогом не до конца поверил.

— Но они же есть.

— Может и есть, — соглашаюсь я, — но очень уж странные.

— А ёж тебе не странный? Колючая крыса без хвоста, которая сворачивается клубком?

— Твоя правда.

Курт вертит пальцем у виска.

Гретель не отказывает себе в удовольствии похозяйничать в спальне Лотена.

— У него хороший вкус. И чистые простыни... И одежда в сундуках красивая и сложена аккуратно... Он ведь стройный, ростом только маловат, да? — присев на кровать, она рассматривает бархатный пурпуэн, но вдруг отвлекается.

— Ой смотри-ка, — девушка прощупывает обивку в изголовье кровати, —Тут что-то есть.

Аккуратно вспарываю шов, Гретель вытаскивает мешочек. Внутри дюжина черных жемчужин.

— В подвал, — решаю я.

Уже не заботясь о тишине, бежим вниз. В голове разом проносятся множество мыслей. Явно выдуманное имя, на Самайн был в Вормсе, черный жемчуг, любовь к модной обуви, дальние странствия, Крысиный король... А теперь еще оказалось, что Лотен — морское чудовище, и наверняка с магией на короткой ноге. Надо же было купиться на человеческое, то есть нечеловеческое обаяние.

В подвале на тюфяке, заботливо укрытые одеялом, спят два мальчика лет примерно трех и пяти и девочка лет семи.

— Это они, — шепчет ундина, — Маленькие Кауфманы.

Гретель пытается растормошить детей, но ничего не выходит.

— Магия? — спрашиваю, — Или какое-то зелье?

— Все равно. Гребень и песнь всегда со мной, — говорит ундина, — Разбудим. А пока не утряслось, пусть спят.

Слышится скрежет ключа, хлопает входная дверь. Шаги наверху.

— Будь здесь, — велю ундине, мало надеясь на успех.

Вроде бы помню все половицы и стараюсь быть бесшумным. Но в старых деревянных домах все же сложно перемещаться, ничем не скрипнув. Да и Курт не сказочная фея, чтобы над полом парить. Лотен встречает нас, прикрываясь фальшионом.

— Мессир, герр Шульц.

— Положите оружие, Лотен. Я не хочу с вами сражаться.

— У вас меч в руках, — напоминает он.

— А как вы это себе представляли?

— Иначе, — в полутьме улыбка выглядит странно, — Я думал, что за мной придет... кто-то другой. Вас наняли?

— Не без этого.

— Что ж не буду спрашивать, кому понадобилась моя голова или другие органы, — печально вздыхает Лотен, — Но мне странно, что вы согласились.

— А я бы на вашем месте не удивлялся подобным визитам.

— Вот как? И почему же?

— Во-первых, у вас есть это, — трясу мешочком с жемчугом.

— Понятия не имею, что это.

— Неужели?

— Представьте себе. А во-вторых?

— Вы знаете, что у вас в подвале заперты дети, к счастью, живые?

— Что?! — удивляется Лотен и падает вперёд. За его спиной стоит Гретель с кочергой.

— Вяжем его, а то пока вы, девочки, наболтаетесь...

Сдаюсь, в этом она права.

— Мой муж, — бормочет ундина, пока мы возимся с веревкой, — Такой красивый голос и на вид вроде бы ничего.

Она склоняется над ним в позе Психеи, разглядывающей Амура. История повторяется, воск капает на Лотена, он приходит в себя, дёргается в путах. Взглянув на Гретель, замирает.

— Моя госпожа, рад видеть тебя наяву. Жаль, что при таких обстоятельствах.

— Когда обстоятельства были другими, что-то ты не очень спешил меня увидеть.

— Ты вправе злиться, госпожа, — соглашается он, — Постарайся меня понять. Твой призыв очаровал меня настолько, что я не мог им пренебречь. Но в нем мне почудилось слишком сильное желание чьей-то смерти, и я испытывал некие сомнения на этот счёт. Потому, будучи рядом, я страшился приблизиться к «Трем ивам».

— О, Всеотец... Это шутка? Я же просила огромное, свирепое и жуткое чудовище... У тебя хоть щупальца есть?

— Нет, — пугается Лотен, — Зачем?

— Даже щупалец нет! — распекает муженька Гретель, — А зубы в три ряда?! А рога? Что ты ресницами хлопаешь? Хоть что-то выросло, да?

— Безмерно рад, что вы почти обрели семейное счастье, но, — я трясу перед глазами Лотена мешочком. — Откуда у тебя это, де Фриз? Или как к тебе обращаться? Чудище Морское? — высыпаю жемчуг на ладонь.

Он внимательно рассматривает каждую жемчужину, Гретель заботливо подносит свечу.

— Редкие. Такие моллюски водятся в водах райских островов к югу от Винланда. Это тот самый жемчуг?

Все трясут головами. Лотен печально вздыхает.

— Я не знаю, как убедить вас, что это не моё. И что я не чудовище, то есть чудовище, но не из тех, кто похищает детей.

— Звучит не очень убедительно, если у тебя в подвале трое похищенных детей. Их тоже подкинули?

Злюсь отчасти потому, что уже не верю в его вину. А все ведь так хорошо сходилось...

— Мессир Робар, меня не было в городе пару дней. У меня в кошеле записка от графа де Римона. Я ездил к нему.

— Граф в трауре. Зачем ему герольд?

— Теперь-то и я знаю, что незачем.

Ситуация еще глупее, если задуматься, зачем морскому чудовищу искать покровительство графа. Записка Гоше — нелепейшая вещь из всех, какие я видел. Для начала он зачем-то написал ее не своим почерком, хотя писать мог оруженосец или слуга, если предположить, что граф с его норовом терпел в писарях полуграмотного человека. Подписано крестиком. Да Гоше бы сквозь землю со стыда провалился.

— Вот именно так посмотрел на меня мессир граф, когда я показал ему эту записку! — расцветает Лотен, — Мне кажется, что он подумал, будто это чья-то глупая шутка.

— Орал сильно?

— К счастью, он и меня отнес к жертвам чьего-то скверного чувства юмора.

— Я вижу след от воска... Значит и печать была?

— Не очень четкая и маленькая, — признал Лотен, — будто граф перстень-печатку приложил.

— Странно, но у меня в кошеле похожая записка.

Я передаю свою записку про жемчуг Гретель. Она фыркает.

— Вот мерзавка. Почерк изменен, но он женский.

— Однако вопрос недоверия между нами это не снимает, — говорю я.

— Я знаю, что делать, — заявляет Гретель. Смотрим на нее с тревожным любопытством.

— Если я спою песнь и расчешу ему волосы гребнем, он ответит на все мои вопросы и не сможет солгать... Ты согласен, мой дорогой муж?

— С удовольствием, моя госпожа, я и так расскажу, но буду рад наконец услышать твое пение.

— Мессир?

— Валяйте, — киваю я, — Дурковать, так дурковать.

Гретель и Лотен смотрят друг другу в глаза и почему-то улыбаются. Ундина начинает песнь, и голос ее — нежный, завораживающий, сильный, уносит нас прочь от скуки и серости бытия. Кажется, Лотен не видит никого и ничего, кроме нее.

— Черный жемчуг принадлежит тебе? — нараспев спрашивает Гретель, запуская гребень в волосы Лотена.

— Нет.

— Ты похищал детей в предместьях?

— Нет.

— Ты похитил детей бургомистра?

— Нет.

Склонившись к ее уху я шепчу:

— Спроси, служит ли он Крысиному королю.

— Что за глупость? — ворчит Гретель, но спрашивает.

— Нет, — отвечает Лотен, — Кто это?

— Спроси, не английский ли он шпион.

— Ты издеваешься?

— Да.

Нет, Лотен не английский шпион.

— Может, он всегда говорит «нет», — я пожимаю плечами, — Спроси, был ли он знаком с Фрицем Майне.

Знаком. Я задумчиво смотрю на синие остроносые пулены Лотена.

— Но не очень близко. Он снимал дом до меня... Когда выезжал, забыл несколько книг и вернулся забрать.

— Книги по черной магии?

— Нет. Из ценного и редкого там была «Эдда» на исландском. Но, если нужен весь список, я помню. Мы мило побеседовали. Он был очень образованным человеком и тоже увлекался языками.

— Гретель, спроси как Лотен платил Кауфманам. Через поверенного?

— Нет, — отвечает Лотен, — Фрау Магдалена лично принимала плату. Бургомистр в это не вмешивался.

— Прекрасно, — потираю я ладони, — Гретель, будь добра, спроси, что у них было с бургомистершей?

— С бургомистершей?! — чуть не подскакивает Гретель, — Ах ты изменник, неверный муж!

Лотену прилетает чувствительная оплеуха.

— Гретель, мы не пытаем пленных, и он же ещё не ответил.

— Немедленно отвечай, что у тебя с ней было, развратник!

— Ничего, моя госпожа! Как ты могла подумать, мне даже обидно.

— А с кем ещё... Уж я-то их найду и косы повыдергаю!!!

— Сколько страсти, — очарованно бормочет Лотен, — Ты воистину прекрасна!

Добрые соседи, Дивный народ с их внезапной и неземной любовью.

— Спроси... выражала ли фрау Кауфман знаки внимания, приглашала ли к себе, водила ли в оранжерею...

— Ах и ты тоже! — теперь оплеуха прилетает мне, — До всех добралась, гадюка!

— Моя госпожа?

— Не обращай внимание, я его по дружбе бью. Мы всего-то пару раз поцеловались. Так бургомистерша к тебе приставала, Лотен?

— Увы. Только мы не целовались.

— Тогда я еще не знала, что ты такой милый... Думала, что ты страшный, скользкий и в щупальцах... Не ревнуй...

— Я пытаюсь, моя госпожа, но не очень получается.

— Последний вопрос, — шепчет Гретель, — Ты меня любишь?

— Да, — без заминки отвечает Лотен.

— Ах ты ж мой дельфинчик! — ундина бросается ему на шею и страстно целует.

Курт разводит руками в ответ на мой взгляд. Добрые соседи, что с них взять.

— Гретель, я, конечно, рад счастливому воссоединению супругов, хоть свадьбу вы нагло зажали. Но, если наш дельфинчик невиновен, а я прав в своих догадках, то нам нужно сматываться и чем быстрее, тем лучше.

— Почему? — Гретель с трудом отрывается от счастливообретенного мужа и недоуменно смотрит на меня.

— Да потому, что мы в мышеловке и она вот-вот захлопнется. Быстро развязывай его, а мы за детьми.

Уходим неслышно и незаметно. Небо заволокло тучами, валит снег и кажется будто начались сумерки. Мимо проносятся под перезвон бубенцов и веселые детские крики сани Святого Николая, куда уж на нас глазеть. Лотен бормочет что-то, а Гретель напевает рождественский хорал, на случай если кого-то мы интересуем больше Рождественского деда. Беспрепятственно добираемся до моего дома. Наше неожиданное появление посреди рыцарского зала вызывает переполох.

— Тихо! — говорю я, — Не поднимаем лишний шум. Дети останутся здесь. Юг, ты к герцогу с письмом, которое нам сейчас напишет Мориц. Гретель и Лотен что есть духу мчатся в «Три Ивы».

Курта я сразу отправляю с запиской к Лоренце.

— Во что бы то ни стало притащи сюда ее и детей. Если Лоренцы и Шварцбарта нет, передай письмо Джулии или кому-то из охраны.

— А ты? — спрашивает Гретель.

— А мне тоже есть чем заняться... Лотен, я правильно понял, она та самая из снов?

Лотен улыбается всем лицом и особенно глазами. Тут уж и слова не нужны.

— Тогда чего же мы ждем? Мориц, пиши!

В дом моего приемного отца мы с Морицем попадаем через дверь. Тщательно прячемся под капюшонами, немного шумим, топаем, открываем пару ставен и мелькаем огоньками свечей у окон. Не проходит и четверти часа, как в дом вламывается шателен со своими ребятами.

— Мессир ван Хорн!

— Герр Штрауб! Какая встреча! Опять ловите банду Отченаша?

— Да где уж мне тягаться с птицей такого высокого полета, как мэтр Фонтенуа! Вы-то что здесь забыли? — с трудом сдерживается Штрауб.

— Хозяин попросил меня кое-что захватить.

— Хозяин? Бургомистр? Дом вроде бы принадлежит его жене...

— Нет. Лотен де Фриз, жилец.

— Вы на посылках у герольда?!

— Боже упаси! Но сегодня у него уважительная причина.

— И какая же?

— А вы не слышали?

— Нет, — злится шателен.

— Он сегодня женится. Свадебный пир в «Трёх ивах».

— Подумать только! И что же понадобилось новобрачному?

Мориц любезно сует Штраубу несколько флакончиков с индийскими благовониями.

— Волшебно, — тянет носом шателен, — И для чего это?

— Для брачной ночи! — дружно возмущаемся мы его непонятливости.

— Какие изыски! И кто счастливая невеста?

— Гретель Нойман... Теперь уже де Фриз. Тут, знаете, любой расстарается по части изысков.

— Невероятно! — шателен опускается в кресло, — Я даже не видел его в «Ивах».

— Дело молодое — где-то встретились, как-то сговорились. Что мы здесь делаем я уже объяснил, а вы зачем пожаловали, герр Штрауб?

— Ах да. Мне надо кое-что проверить.

С любопытством наблюдаем, как ищейки спускаются в подвал, шныряют по дому — все чисто. Сам шателен возится в спальне, за обшивкой, конечно, ничего не находит.

— Что же... Кажется, это ошибка. Странные вещи происходят в последнее время. Очень странные.

— Герр Штрауб, а с чего вы решили тут что-то искать? Да ещё и хозяина хотели взять, не отпирайтесь.

Мы сверлим друг друга глазами. Поводов для недоверия более чем достаточно. Но мы оба знаем только части головоломки, которые надо бы сложить.

— Этот танец танцуют вдвоем, — говорю, — Давайте уже начнем, а после будем разбираться, кто из нас кого водит за нос.

— Что ж, мессир, стоит попробовать. Я получил записку. Без подписи.

— Но с ошибками? — предположил я.

— Откуда вы знаете?

— Я тоже в последнее время получаю записки. Она у вас? Покажите.

Записка написана на такой же бумаге и тем же почерком.

У убивцы был сообщник. Вы найдете жемчуг у изгаловья кравати. Зайдите в падвал.

— И что с этим делать? Это нелепый розыгрыш?

— Возможно. Хотя вряд ли.

Шателен вопросительно смотрит на меня.

— Не поделитесь соображениями?

—Наберитесь терпения. Я пока тоже мало что понимаю. Но мы приближаемся к разгадке.

— Кажется, мы не так договаривались, мессир.

— Побойтесь Бога, господин шателен, я же посвященный рыцарь, и слово свое держу. Но всему свое время. Что же мы тут болтаем? Молодожены ждут.

Наконец Штрауб решается.

— Я знаю, кто те дети в дубильне.

— А вы времени зря не теряете.

— Тут дело интересное. В прошлом году дети не пропадали в Вормсе с Самайна по Йоль. Может, сгинуло несколько беспризорников, но кто ж за этим следит. Пропали как раз дети, которые до Вормса не доехали.

— Выкладывайте, Штрауб. Загадочный вид вам не идет.

— Благотворительность покойной фрау Фогель. Она собирала чуть ли не со всей Бургундии сироток рождённых на Рождество. Пару дней сюда, пару дней туда — она не придиралась.

— Никого это не удивило?

— Да мало ли какая блажь придет в голову богатой благотворительнице. Она утверждала, что тоже рождена на праздники, рано осиротела и хочет облагодетельствовать детей подобных ей... Открыла для них пансион у бегинок, обставила покои наилучшим образом. Там сейчас и в самом деле приют. Но те двенадцать сироток так и не доехали. Никто не разбирался, потому что фрау Фогель умерла и всем стало не до детей.

— Умерла на Йоль.

— Да, — моргает шателен.

— Детей кто-то сопровождал?

— Два монаха. Тоже пропали.

— Сгинули в болоте, надо думать. И как это объяснили?

— Зима была суровая, мало ли что случилось в пути, — пытается возражать Штрауб, — Может волки... Неужели вы думаете, что она их убила?

— А почему нет?

— Но зачем?

— Обрести вечную жизнь...

— Господи боже! — шателен опускается в кресло, — Но она же умерла. Я видел ее в крипте. Как живая, конечно, но совершенно точно мертвая... Вы же не думаете, что она живая? — беспокоится Штрауб.

— Я бы не зарекался. Труп разве вернулся?

— А он пропадал? — уставился на меня Штрауб, — Но зачем кому-то труп женщины, умершей год назад? Решительно ничего уже не понимаю, но если в дело замешан кто-то из окружения Фогелей, то у нас большие неприятности. Выходит, Майне нам скормили, как паршивую овцу в стаде?

— Да что вы говорите? И ещё одну овцу вам пытаются скормить в виде де Фриза. Он чужой в городе, его легко подставить... Как и вас. Вы ведь понимаете?

Достаю из кошеля записку про Гретель и поддельное письмо графа де Римона.

— Действовать надо деликатно, — говорит Штрауб, прочитав.

— Поддерживаю. Для начала нам придется разыграть сцену, а потом уж гулять на свадьбе.

Остается надеяться, что три связки барахла, завернутые в одеяла издали сойдут за детей. Кавалькада несется не к бургомистру, как можно было ожидать, и не в ратушу, где и в воскресенье бывают люди, а в Башню Скворцов. Если за домом следят, пусть думают, что наживка сработала.

Предприимчивые ундины быстро развернули свадебный пир. Зал и без того убран хвоей и остролистом к Адвенту, по полу рассыпали душистые травы с лавандой. Лис тоже не сплоховал, притащив с собой целую свиту. Даже пфальцграфиня Рейнская изволила присоединиться. Ее дамы обмениваются любезностями с рыцарями герцога. Гости пьют, едят и радуются торжеству жизни и любви, но разве не для того придумали свадьбы?

Шателен со вздохом идет поздравить молодых. Я же замечаю стол в стороне от общего веселья, за которым пьют и горюют Якоб де Берг и Тристан Хармс. Сюзерен, впрочем, поддерживает их, как может, напиваясь за компанию. В суматохе я упустил, что не одному мне досталось от жизни. Потому я бросаю шателена и плюхаюсь рядом с ними. Наблюдать за счастливыми людьми и Соседями лучше со стороны.

— Мориц, ступай, повеселись...

Хоть мы и на свадьбе, даю ему несколько монеток, вдруг сговорчивая барышня подвернется.

— Немудрено затосковать, когда свадьбы каждый день, — герцог вольготно развалился в кресле-троне Хармса, — Вчера Отченаша женили, сегодня такую красавицу выдаем, что прямо жаль. Как я мог пропустить? Ведь каждый раз смотрел на «Три ивы», когда из Кэмена в Вормс ехал. Да все времени не было.

— Видите, как все повернулось, — Якоб кивает на молодоженов, — Ты знал, Робар?

— Мне только сегодня сказали.

— Я думал, что Хармс будет женихом, — вздыхает Якоб, — С этим как-то легче смириться. Он же шпильман.

— Именно поэтому никогда в жизни, — ворчит Тристан. — Только женитьбы мне и не хватало.

— Это уж точно, — соглашаюсь я, любуясь невестой, прекрасной ундиной, в шелковом платье бирюзового цвета и счастливым женихом... знать бы, что он за зверь.

Пряный пар поднимается над колбасами и куропатками, которые подают нам девушки. По случаю свадьбы о посте решено забыть. Вилда ставит перед нами самый красивый в «Трех ивах» оловянный графин:

— Крепчайший марк, как и просили, ваше высочество.

— Благодарю, добрая госпожа, — распинается Лис, — Марк — дивное снадобье от любой хандры и хвори. Выпьем же за здоровье молодых. И вы, матушка, тоже, прошу вас.

— Как не выпить с такими красавцами!

Пригубив дивного снадобья, Вилда ласково гладит Якоба по волосам.

— Не горюй, сынок. Вижу у тебя в будущем девицу королевских кровей. Ты женись поскорее, не тяни.

— Да уж в очередь за мной выстроились девицы королевских кровей, — вздыхает Якоб, — Не знают, как делить будут. Если бы такая дама на меня глаз положила, я бы ее не упустил.

— Хотелось бы верить, — ворчу я, думая о Кларе де Рейн. Вот чем ему нехороша?

Вилда возвращается к молодым.

— Вам не кажется, что с матерью невесты что-то не так? — Лис задумчиво смотрит ей в спину. Можно подумать, с остальным семейством все в полном порядке.

— Стара, чтобы быть матерью? — пожимает плечами Хармс, — Дети бывают приемными...

— Нет, Тристан, тут что-то другое, — сюзерен вопросительно смотрит на меня, я невзначай касаюсь правого уха. Это значит «да».

— Ого! — выдыхает Тристан, которому эти знаки тоже известны. Но наше внимание уже переключилось на дверь, впустившую немного холода и новых гостей. Лоренца и Шварцбарт. Окинув взглядом зал, она идет к нам.

— Это здесь надираются с горя? Не вставайте, господа.

— Прошу вас, мадонна, — любезно приглашает герцог, — Но сдается мне, ваше горе, как назло, надирается за нашим столом.

— Переживу, — быстрый взгляд в мою сторону.

Меня раздирает желание спросить, какого черта они здесь делают и где дети.

— Вы, мессир Ральф, тоже садитесь, — продолжает сюзерен, — В ногах правды нет. Здесь добрая половина рыцарей Кэмена, мадонне ничего не угрожает.

— В самом деле отдохните от службы, мессир, — очаровательно улыбается Лоренца.

— Благодарю, мадонна, мессиры, — Шварцбарт занимает место за столом.

— Вы не поверите, господа. Зашла к фройляйн Нойман по делам, а оказалась на свадебном пиру. Бывает же такое.

— Это же явная перемена к лучшему, зачем нам эти скучные дела, мой ангел? Тем более в воскресенье. Вам, как обычно, в последнее время, — интересуется герцог, — вино с водой? Про ужасающий отвар трав я предпочитаю не вспоминать.

— Вино, — смеется Лоренца, — И лучше бы горячее. Вы-то привыкли и не замечаете, но снаружи вьюга.

— Мы вас отогреем, — галантно обещает Лис, целуя ручку, — И что нам вьюга за окном, если мы в тепле и компания хорошая?

— Вьюга от того, что Дикий Охотник ярится, — говорит Якоб наставительно.

— Раз в двадцатый это слышу, — улыбается ему Лоренца, — Фигура речи или вы правда в это верите, мессир?

Якоб густо краснеет:

— А чего ж нет, ма...

—...донна, — подсказывает Хармс.

—...мадонна. Матушка сказывала, Охотник ярится, если никак добычу не может заполучить. А сейчас, говорит, дракон наш ее не отдает.

— У вас и дракон свой есть?

— В Вормсе чего только нет, мой ангел. Сходите поужинать к матушке Якоба — она вам и не такое расскажет, — Лис, косится на меня, мол, что сидишь, отмалчиваешься.

На болтовню меня что-то не тянет. Переставляю жаровню поближе к Лоренце. Она делает вид, что не заметила, но придвигается к теплу. Мужчины понимающе отводят глаза. Надо мной они бы потешались от души, но Лоренца выглядит уязвимой и маняще женственной. Шварцбарт, по видимости, вспомнив, что у него выходной, перебирается подальше от госпожи, увлекшись разговором с Хармсом. Занимаю его место.

— Дети? — одними губами спрашиваю я.

— У тебя, — еле слышно отвечает она, — Мы нашли гальдрастав в детской под гобеленом.

— Прости. Это все из-за меня, — сжимаю ее руку под столом.

—Нет, — заявляет Лис, опрокинув одну за другой три порции неразбавленного марка, — Прошу меня извинить, мой долг поцеловать невесту и поздравить ее мать. Или наоборот? В голове путается...

Он, покачиваясь, направляется к молодоженам. Хармс и Якоб на всякий случай прикрывают тылы. Прижимаюсь спиной к стене и с наслаждением вытягиваю ноги — место же освободилось. Лоренца вопросительно смотрит на меня.

— Нет, он не слишком-то и пьян. Больше придуривается.

— Зачем?

— Сейчас увидим... У него нюх на дам в беде.

— Сдаётся мне, эти дамы не бедствуют, — понижает голос Лоренца, — Невеста, как я понимаю, заключила выгоднейшую сделку купли-продажи. А вознаграждение за посредничество получаешь ты... Давно ли ты занимаешься недвижимостью?

— Я лучше промолчу.

Герцог обнимает и целует невесту, жениха, потом — а что уж там! — мать невесты, только почему-то в губы. Кажется, что от игры света и тени волосы Вилды меняют цвет, если поначалу они сливались своим серебром с сединой Лиса, то теперь в них появляются золотые пряди и постепенно золото берет верх над серебром. Морщины исчезают с лица и рук, а старушечье платье мешковато виснет на хрупких плечах. Гомон в «Трех ивах» потихоньку сходит на нет.

—Ха, — смеется герцог, разглядывая прекрасную ундину, стоящую перед ним, — Я так и знал. Что вы пялитесь как истуканы? Забыли, что я, черт меня дери, самый настоящий принц и могу снять злые чары с дамы в беде?

Теперь уже Вилда обнимает настоящего принца и целует в губы. Невеста прыгает от счастья, целует то мать, то жениха, то герцога, но вдруг замирает и с тревогой смотрит на меня.

Подвыпившие гости воспринимают преображение Вилды как нечто само собой разумеющееся, восхищаются и радостно орут, мол, Нибелунги ещё и не такие чудеса творили, а Хармс должен записать новый сюжет для рыцарского романа.

— Отбоя теперь не будет от старушек, — недоверчивая Лоренца с неожиданной легкостью принимает чудо.

— Пора, — говорю я, знаком подзывая Якоба, за ним тут же увязываются Тристан и Вольф.

— Ты что-то затеваешь? Это опасно? — Лоренца задумчиво смотрит на меня снизу вверх, я же стараюсь не думать о ее шее, которую так хочется поцеловать, и о руках, теребящих массивное распятие.

— Почему опасно? Может мы напьемся в более спокойной обстановке... бордель, кости — бесхитростные мужские развлечения. Только и всего.

Пальцы свирепо сжимают крест и я рад, что это не моё горло.

— Ты хоть иногда можешь быть серьезным?

— Христа-то пожалей. Не вынести ему таких ласк.

Парни, бряцая оружием, подходят к нам.

—Три головореза и один шпи... — Лоренца делает паузу — ...льман. Что ты там говорил? Пьянка, бордель и кости?

— Как? Без меня? — нагоняет компанию Мориц.

— А вот и наш бамбино. Никак не мог пропустить веселье. Курта прихватить не забудьте, как бы бедняга совсем не зачах со скуки.

— Ты едешь с нами.

— А как я вписываюсь в бесхитростные мужские развлечения? — язвит Лоренца, — Мессир Ральф, мы едем с господами. Дела с невестой уладим позже, ей точно не до нас — герольд такой душка.

— Что случилось? — спрашивает Хармс, когда мы выходим во двор.

— Пока не знаю. Но хочу пригласить вас провести ночь в моем доме, может понадобиться ваша помощь.

— Да в такой компании хоть к черту в зубы, — говорит Вольф.

— С другой стороны, помощь может не понадобиться и дело закончится веселой дружеской пирушкой.

— Лучше бы хорошей дракой, — ворчит Якоб.

— Куда это вы без нас? — нагоняет нас Гретель. Следом за ней идет Лотен, торопливо опоясываясь фальшионом.

— Вам-то что в тепле не сидится, молодожены? — ворчит Хармс, — Вы чем сейчас должны заниматься?

— Жизнь впереди большая, — беспечно отмахивается Лотен, — успеем.

— Я не могу быть в стороне, — говорит Гретель, — Ты же знаешь, мессир.

Знаю. Да и не так уж сложно догадаться, почему она здесь.

— Не веришь в поцелуй прекрасного принца?

— Принц прекрасен, но не настолько, — отвечает ундина.