Дождь лил, как из ведра. Тучи накрыли Западный Скарлетт, и вода обрушилась на город лавиной, косыми струями заливая и без того серые улицы и дома, закручиваясь в водовороты ливнёвок. Мокли под дождём редкие, похожие на людей, пернатые создания с хищными клювами, покрытыми перьями головами, в одежде, напоминающей стальные латы. Одиночные машины, хоть и двигались медленно, вздымали перед собой волны скопившейся на улицах воды. Город будто погрузился в серое безвременье, и скопившаяся в сердцах безнадёжность выплеснулась на улицы вместе с каплями дождя.

Среди всей этой серости и безнадёжности яркими красками сиял Имперский театр. Сегодня там давали концерт в честь 30-летия правления Эпсилона Игла, и три кольца вооружённой до зубов охраны окружили здание театра. Мобильные группы перекрыли прилегающие улицы лентой с шипами, в переулках прятались вымокшие до нитки тайные агенты, снайперы со специальными зонтиками залезли на крыши. Эпсилон Игл не любил неожиданности. Внедрённые в подполье агенты докладывали, что готовится покушение, и советники рекомендовали отказаться от выхода на публику какое-то время, но он не мог проявить слабость. Народ должен видеть сильного лидера, а не спрятавшуюся в бункер тряпку!

В зале стоял обычный для таких мест гомон, птицелюди переговаривались, здоровались, жали друг другу руки, тёрлись клювами — это заменяло для них поцелуй. Симург тяжело сглотнул, спрятал за спину трясущиеся руки. Он уже подходил к рамке рентген-детектора, когда внезапно его накрыл приступ необъяснимого страха. Хотя керамический пистолет был надёжно спрятан под нагрудным щитком со свинцовой подложкой, он запаниковал и готов был уже сбежать, когда охранник показал рукой, чтобы он проходил и не задерживал публику: внимание охраны привлекла старушка с клюкой, по форме похожей на винтовку, и его пропустили без досмотра.

Грянул гимн. Уже рассевшаяся публика встала со своих мест, повернула головы к закрытому бронестеклом балкону. Эпсилон Игл поднял руку, и все в едином порыве вытянули руки в ответ. Гимн кончился, правитель щёлкнул клювом в микрофон, откашлялся.

— Сегодня великий день! — Начал он. Его усиленный голос эхом разносился по театру. — Все мы не просто так проделали длинный путь от забытой богом половины материка на отдалённой планете до великой державы! Мы готовы к новым свершениям, наша армия и космический флот готовы, я готов повести вас в бой! Но все новые свершения будут завтра. А сегодня мы отдыхаем. Это будет приятный отдых перед битвой. Я бы хотел посвятить этот вечер падшим героям, тем, кто сражался за наше мирное небо над головой, тем, кто навсегда остался в наших сердцах, моему отцу. Почтим их минутой молчания.

Повисла тягостная пауза. На занавесе появилась проекция с камеры, крупным планом снимавшей лицо Эпсилона Игла, и все увидели, как по перьям щеки скатилась скупая слеза диктатора.

Занавес поехал в стороны, открывая сцену с расположившимся на ней оркестром, хором плакальщиц, крупным пианистом попугайской внешности на подиуме. Над сценой парил полупрозрачный экран, дирижёр в чёрных, как смоль, латах пролистывал ноты. Прозвенел первый звонок.

— Прошу Вас, господин! — Юноша-птицеглав в форме служителя театра распахнул перед Симургом дверь балкона, склонился в поклоне.

Он бросил юноше мелкую монету, понадеявшись в душе, что не придётся его убивать. Хотя, какая теперь разница. Дирижёр взмахнул палочкой. Медленно нарастая, прекрасная музыка заполняла театр. В зале погас свет, на экране появилась крупная птица на фоне облаков. Золотой орёл, символ великой мечты, тоски по утраченной способности летать, жажды свободы и пространства. Птица расправила огромные крылья, взмахнула ими и полетела в облака, подсвеченные закатом.

Симург закрыл глаза. Он здесь, чтобы они все полетели уже, расправили несуществующие крылья, вдохнули, наконец, воздух свободы полной грудью. Осталось совсем чуть-чуть. Ждать невыносимо тяжело, сердце бьётся в бешеном ритме, хотя всё расписано по шагам, и он знает каждый шаг наизусть.

В антракте к балкону диктатора доставят порцию любимой еды: часть хвоста левиафана-жнеца. Охранник откроет бронедверь буквально на несколько секунд. Нужно убить сначала его, тогда внутренняя охрана замешкается с закрыванием двери. Затем двух охранников снаружи, потом ворваться внутрь и выстрелить в голову диктатора столько раз, сколько получится, потому что на теле титановая броня. Он нащупал пистолет под нагрудным щитком. Обычно холодная керамика согрелась от тела, и теперь рука схватилась за тёплое оружие, как за спасательный круг, пальцы крепко сжали рукоять.

Не дожидаясь, когда прозвучат финальные ноты симфонии, Симург встал, вышел на прилегающую к балконам галерею. Ему стало душно, растворённая в воздухе влага давила, заставляла дышать чаще. Полураскрыв клюв, он облокотился на перила, уставился в глаза гигантской статуи диктатора.

— Уже скоро, — прошептал он. — Недолго тебе осталось.

Будто вторя его словам, послышался скрип тележки сервировочного столика. Официантка с жёлтым полированным клювом, разодетая в белую броню, катила тележку по галерее. Симург напрягся, сжал рукоять пистолета до дрожи в пальцах. Охранники у двери принялись обыскивать официантку, столик. Время будто замерло для Симурга, он сделал шаг в их сторону, но они не обратили внимания, медленно тыча переносными сканнерами в белые латы. Так же медленно открылась бронедверь. Симург сделал ещё шаг. Толстый охранник вальяжно распахнул дверь на полную, наклонился, чтобы приподнять столик и перекатить его через порог.

Бах!

Голова толстого охранника разлетелась на части. Он рухнул в дверной проём, опрокинув тележку на себя. Охранники у двери судорожно потянулись к оружию. Послышались женские визги.

Хлоп! Хлоп!

Симург выстрелил, не целясь. Слишком близко.

Первый охранник отлетел к стене, второй упал на пол, заливая всё вокруг кровью.

В два прыжка Симург оказался рядом с дверью, перескочил толстого охранника, ворвался в ложу, ударил в клюв преградившего дорогу генерала. Охранники в ложе уже выхватывали оружие. Времени только пара секунд. Он успел три раза выстрелить в сидящего диктатора, пули прошли полупустую голову насквозь и стукнули по бронестеклу. Чучело Эпсилона Игла повалилось вперёд, плюясь синтепоном и соломой из пулевых отверстий.

Говорят, в момент смерти перед глазами пробегает вся жизнь, но Симург видел только падающее чучело. Всё окружающее будто перестало для него существовать, осталось только это вот свидетельство его ошибки. Он ещё успел подумать, что его оплошность станет страшным ударом по всей организации, и что он всех подставил.

Остался один патрон. Симург вскинул руку к виску, но кто-то уже схватил его за руку, выкручивая, на плечи навалились охранники, и последнее, что он запомнил, это был мощный удар электрического тока в подреберье.

Очнулся он в огромном помещении, больше всего напоминавшем подвал или парковку. Перед глазами всё двоилось, двигаться он не мог. Не потому, что руки и ноги скованы, это он и так понимал, а потому, что рефлексы ещё не восстановились. Звуки голосов доносились до ушей будто издалека, они приближались, а затем он снова проваливался в ватную пелену.

— Того, кто это сделал, уже расстреляли? — Прорвался сквозь пелену до боли знакомый голос.

— Да, повелитель, — послышался стук металла о бетон, кто-то явно стоял на коленях перед диктатором. — Из шестиствольных пулемётов.

— Значит, это больше не повторится. Мне нужно, чтобы он оставался в сознании. В этом вся идея! Приведите его в чувства!

Симург не видел, но хорошо представил себе, как диктатор сжал кулаки, как метнул испепеляющий взгляд на собеседника, как хищно задран его клюв. Пленника окатили холодной водой из ведра. Он заморгал глазами, попытался встать, но тут же получил удар дубинкой по икрам, снова упал на колени.

— Знаешь, где мы? — Спросил Эпсилон Игл. — Ты предал меня. Отца предал. Моё доверенное лицо! Как теперь мне жить с этим? А как будешь жить с этим ты? — На последнем слове диктатор сделал ударение.

Он стоял, сложив руки на груди, и с пленником беседовал так же надменно, как со всеми остальными.

— Не буду, — Симург вздохнул. — Хватит уже этого пафоса в речах. Просто убей меня, все попытки выжать из меня данные бесполезны. Я ничего не скажу.

— Думаешь, мне нужна информация? — Сложно было сказать, какие чувства бушуют в душе у Эпсилона Игла, но уголки глаз его смеялись. — Глупец! Девушка по кличке Хумай мне всё рассказала. Вы же любите клички, да? Я проделал с ней такие страшные вещи, что сам их боюсь. Думаю, она рассказала даже то, чего не знала, после моих пыток. Ах да, она же была твоей соратницей, если не сказать больше...

— Ах ты, тварь!

Пленник метнулся к диктатору, цепи, идущие к его латам, натянулись, и мощный удар тока повалил Симурга на пол, заставил корчится от боли. Тело выгнулось дугой, клюв судорожно открылся, не в состоянии произнести ни звука.

— Страдания — вот, что тебя ждёт, — Эпсилон Игл щёлкнул клювом. — Я уничтожу твою волю, лишу тебя всего, даже разума. Ты будешь молить о смерти, но я не столь сентиментален, как говорят ваши любимые люди. А когда твой дух будет сломлен, ты получишь свободу. Но тебе это уже будет не нужно.

— Ты не убиваешь меня лишь потому, что сам боишься смерти... — Еле смог выговорить Симург.

— Довольно! — Перебил его диктатор. — В башне семь уровней. Потом я отпущу тебя, обещаю. Пусть эта надежда заставляет тебя терпеть все истязания. Приступайте.

Он повернулся к пленнику спиной, Симург попытался встать, выкрикнуть проклятия ему в спину, но мышцы снова свело судорогой от очередного удара током. Пленник распластался на полу, жадно вдыхая клювом воздух с примесью запаха горелых перьев. Язык почернел, вывалился из клюва.

Несколько месяцев назад Симург, выходя из подъезда многоэтажки, привычно проверил почтовый ящик, вытащил из него имперскую газету с портретом Игла во всю первую полосу. Он развернул газету, просматривая заголовки, сделал шаг вперёд и налетел на симпатичную девушку с тёмным клювом. На ней были латы с зелёным отливом.

— Простите! — Смущённо пробормотал он. — Я такой неуклюжий!

— Ой, что Вы! — Сказала она нежным голоском. — Это я виновата! Вы не поможете с дверью?

Её голос, милая внешность, аристократичные манеры, даже аромат духов так вскружили Симургу голову, что он немедленно пригласил её на чашечку кофе. Хотя в Западном Скарлетт было строго с опозданиями, он воспользовался своим служебным положением, чтобы Хумай не попало. Всё таки министру промышленности позволено чуточку больше.

Он никогда не гнался за привилегиями. Когда другие министры заводили себе штат помощников, в том числе, интимного характера, машины с мигалками, Симург предпочитал ходить пешком. Это сближало его с народом, давало иллюзию свободы и настоящее уважение со стороны сотрудников.

В Хумай он влюбился истово, страстно, так, как не любил никого до неё. Это его и сгубило. Она оказалась революционером, видным членом подполья. И пусть первая их встреча была случайной: Хумай пришла в элитный дом к своему дяде, академику сельского хозяйства, она всё время говорила с ним о свободе.

— Скажи, что такое свобода? — Спросила она, смеясь. — Наша любовь — это уже свобода или ещё нет?

— Свобода — это осознанная необходимость, — буркнул сбитый с толку Симург.

— Ха-ха-ха! — Она ещё сильнее рассмеялась. — Дурачок! Разве может быть необходимость свободой?

— А что тогда свобода? Нельзя же делать всё, что хочешь.

— Почему? Именно в этом и вся суть. Когда ты свободен, ты можешь говорить, что хочешь, думать, вот что вообще в голову придёт, можешь выйти на площадь Победы и прокричать «Эпсилон Игл дурак!»

— Тише ты! — Симург испуганно оглянулся. — Нас за такие вещи арестуют!

— Вот видишь! — Хумай взяла его за руку. — Даже ты боишься. Считаешь, это правильно?

Теперь, лёжа на бетонном полу, Симург как никогда остро чувствовал всю несправедливость построенного Илом мира. Но он хотя бы попытался всё исправить, они попытались...

На следующий день пытки током продолжились, и он снова выгибался дугой на бетонном полу. Вскоре Симург потерял счёт времени. Окон в помещении не было, и сказать, утро сейчас или ещё ночь, было невозможно. Он безуспешно пытался заговорить с палачами, но, едва он открывал клюв, разряд тока погружал его в судороги. Единственное, что позволяли ему пытавшие его — это дышать.

На третий день по его подсчётам наступила передышка. То ли палачи устали, то ли боялись, что он не выдержит, но ему дали отдохнуть. А после смены охранников Симурга перевели на следующий этаж.

Это был бассейн. Симург с содроганием огляделся: кругом только грязный кафель и стол для охранника на краю. Он даже подумал, что Эпсилон Игл просчитался. Он всё ещё был в хорошей физической форме. Но Симург рано радовался. Его приковали к ржавым кольцам на дне бассейна, и, стоило палачам подняться наверх, как он почувствовал воду под ногами.

Она прибывала, наполняя бассейн, покрывая ступни, взбираясь по икрам к коленям. Вода неумолимо подбиралась к горлу, заполняя щели в броне, колыхалась на грязной плитке, не оставляя шансов к спасению. Симург задержал дыхание, и вода накрыла его с головой. Пузырьки воздуха устремились к поверхности, он закрыл глаза, стараясь не дышать. Волна страха прокатилась от бёдер к затылку. Сердце готово было вырваться из груди и выскочить на поверхность. Симург стоял под водой, прикованный ко дну, и не мог даже пошевелиться. Силы оставляли его. Перья намокли, тянули ко дну. Рёбра сводило судорогой, из глаз полились слёзы, сразу же растворяясь в воде. Он не выдержал, вдохнул воду полной грудью.

Очнулся он на полу бассейна. Охранник в белых латах вытащил у него из клюва трубку. На полу бассейна стояли не высохшие ещё лужи. Симург судорожно вдохнул, откашлялся водой. Доктор начал подниматься по лестнице, и стоящий на четвереньках Симург почувствовал, как вода снова прибывает. И тогда он закричал. Захрипел — голосовые связки отказали. Оставшаяся вода клокотала в горле, а он тщетно пытался вырваться из приковавших его ко дну стальных колец. Ужас, настоящий животный ужас затапливал его сознание, как вода, что взбиралась по телу всё выше и выше.

Мысли, беспорядочные, обрывочные, исчезли. Единственное, о чём он мог думать — это лишний глоток воздуха, но, вскоре, и эта мысль пропала с первыми каплями попавшей в ноздри воды...

* * *

Солнце садилось над городом, и оранжевые лучи осветили вершину башни, прорвавшись сквозь густые облака. Двое охранников в серых латах вывели на крышу пленника. Был он похож на согбенного старика со стёртым клювом и ржавыми латами. Нагрудный щиток погнут, перья поблёкли и давно выпали на макушке. Длинная, как жизнь, тень его волочилась за стариком, будто уже устала ждать его смерти. Пленник поднял воспалённые глаза к солнцу и приоткрыл клюв, будто собирался что-то сказать. Прохаживавшийся вдоль парапета Эпсилон Игл остановился, пронзил пленника взглядом.

— Снимите с него кандалы! — Небрежно бросил он охранникам. — И оставьте нас!

— Но, повелитель... — Начал было ближайший из них.

— Я не спрашивал твоего мнения! — Резко прервал его Игл.

Металлом звякнули кандалы, охранники попятились к выходу.

— Ты помнишь меня? — Спросил Игл старика.

— Кажется, да, — прохрипел тот. — Ты начальник тюрьмы. Угадал?

— Ха-ха-ха! — Игл рассмеялся. — Да ты, похоже, совсем поехал головой за эти семь дней! А представляешь, что я сделал с Хумай?

Пленник напряжёно соображал. Какой-то светлый образ всплыл у него в голове, среди бесконечных страданий и мук, которым его подвергли. Прекрасная девушка и ещё нечто, такое же яркое, как солнце. Он вглядывался в лицо Игла, шамкая стёртым о бетон клювом.

— Я не помню... — Бормотал он.

— Что не помнишь? — Игл надменно задрал клюв. — Как тебя зовут? Кличку, которую взял себе, чтобы напасть на меня? Так я тебе напомню. Симург — эту кличку ты себе выбрал!

— Нет, — пленник покачал головой. — Свобода — вот что я хотел сказать.

Он вдруг бросился на Игла, но тот ловко увернулся, ведь пленник двигался медленно. Симург поздно осознал, что промахнулся, что выскочил за перила ограждения. Эпсилон Игл проводил взглядом падающее с башни тело.

— Я же обещал тебе свободу, — Игл довольно хмыкнул. — Наслаждайся.

Симург стремительно летел вниз. Он развёл руки в стороны, будто их древний предок, золотой орёл, расправил крылья. Ветер свистел вокруг, Симург стал совсем невесомым, и ощущения радости полёта заполнили его душу. Закрыв глаза, он представил себе, как разрезает крылом облака под звуки недавно услышанной симфонии. Теперь он был совершенно свободен, он мог думать, что хочет, делать всё, что угодно, даже летать!