Чёртова весна.
Всё оживает, несётся в пляс, в припрыжку мчится навстречу теплу.
Я не чувствую тепла. Весной я слышу только односложные звуки, вижу только односложные краски, сплошные тривиальности, не скрашивающие пустоту, а вскармливающие. Я научилась принимать состояние вакуума как должное. Научилась страдать ни как-нибудь покрасивше перебирая клавиши в миноре и основательно заливая за воротник (этим я и так нередко маюсь), а незаметно, втихушку, неровно дыша к певучим стенаниям чужой скрипки, и во внутричерепном порядке матеря мертвенную бездыханность к социуму и собственную немощность, нарекая, между делом, уныние покоем.
Главное, реже оборачиваться и смотреть в зеркало, — и шансы пережить ангедонию без лишнего дерьмового драматизма в разы увеличиваются.
Простые правила. Схемы. Комбинации.
Нивелирование, блядь, претенциозного, по принципу оригами.
Концепт, чтоб его, дзен, в основе достижения очищения духа по принципу ритма — одиного из протопринципов, дабы первое, что улавливал взор, было чёткой ритмической формой —организованностью, близкой к идеалу, которой абсолютно ничто, никакие излишества или украшательства, никакие чужеродные элементы не мешают быть основным композиционным доминирующим принципом. Принцип видеть «истинные реальности», инстинктивно питая пристрастие к объектам самым простым, самым минималистичным, ибо чем более созерцаемое зрелище очищено от многообразий случайности, тем легче свести его к ритмической схеме.
Депрессия – не высокохудожественная картина для Каннского фестиваля, не пафосная грусть, не слёзы и сопли намотанные на рукав огромного свитера крупной вязки, не пробуждение профессора философии внутри, толкающего речи глубже Марианской впадины или пизды Саши Грей. Нихуя подобного. Просто схема. Оригами. Просто обострение умирания. Латентное, вялотекущие умирание, под символом анха, стремящееся в завершению комбинации, но не к смерти. Может только мысленно. В сухом остатке, бесполезные помирашки, без цели и вектора, нелепые, как оазис изо льда, среди расцветающей пустыни. Такой кусочек дремучего июньского леса, когда в тени ветвей, в окружении молодой травы стынет сугроб. Покрытый талой коркой снаружи и рыхлый внутри. Небольшой такой и холодный. Я там, под коркой.
Моя весна — сугроб в дремучем лесу.
Моя весна — ноябрь.
Я, порой, смотрю из окна на один клён, который не цветёт уже чёрт знает сколько лет, просто торчит сухим гербарием, пращур грёбаного оригами; смотрю, и нахожу некое сходство с собой. Именно в это время года.
Иногда, замечаю во дворе чокнутого мужика из соседнего дома, и думаю, что его весна ничем не краше моей.
Он, говорят, отродясь-то был несколько шизоватым, ну, а после инцидента и вовсе пошизел на все сто. Говорили всякое, но мало важно, что с ним случилось. То было там, сорок с лишним весен назад. Сейчас он здесь, в мартовском ноябре, не цветёт, и не рассыпается в труху. Просто спит. Так же, как и я.

Забавная способность находить припизднутых среди серой сутолоки. Их видно сразу, невооружённым взглядом. В 90% из ста я попадаю точно в цель. С таким даром можно пахать на дурдом, в качестве мозгоправа. Пожалуй. Но я могу лишь изредка заставлять дурдом пахать на себя. И воображать, что когда-нибудь чёртова карусель заглохнет и осень станет осенью, а весна весной. Я устала быть долбаным Руди. Искренне заебалась. Я просто хочу остановиться, хоть в одном из фрагментов. Чтобы фазы не менялись чаще лунных. Чтобы не слыть грёбаной реинкарнацией то Руди Один, то Руди Два. Не падать, и не взлетать. Просто дышать одинаково. Прокляните меня за желание моногамии, но я знаю о чём говорю.
И всё дерьмо не только в депрессии. К чёрту. Куда страшнее оборотная сторона медали. И опаснее. Это было потрясающе когда-то, из интроверта, становиться вдруг экстравертом. Штиль, который вполне можно пережить, и снова полёт где-то на субатомном уровне космоса в Облаке Аорты; вселенная, бесконечный двигатель внутри, и невъебенный солипсизм — это круто. Казалось. Значение, порой, нисходит позже. Истинное значение. И килогерцы энергии уже не кажутся настоящими; а во вращении вселенной вокруг тебя одной, подозреваешь наёб — искусственный заводной механизм в голове, и эйфория ощущается болезнью, не меньшей чем уныние. Рано или поздно это происходит, и наплевать, кто или что взводит пружину, ты уже знаешь, что завод недолговечен, и пружина, раскрутившись, замрёт оставляя бессилие и штиль.
Штиль не лучше, просто он тише. Бомба зависшая на нулях. Штиль замедляет бег, снимая запрет на сон, но взамен делая, наведывающуюся по старой памяти, бессонницу в сто крат более невыносимой и мозгосносящей; или растягивая кошмары, затуманивая их, и запутывая конгломерат до состояния рецидива Ван Гога. Штиль вызывает острую нехватку смеха, нездорового от безысходности, саркастического от беззащитности; просто смех как панацея от любых собственных изъянов и несовершенств мира, или ещё от какой херни; нехватка, которую жизненно необходимо восполнить. А после заплакать навзрыд, и уснуть. Штиль создаёт коварную иллюзию, беспрерывного сна, будто, это лишь чудится, что ты проснулась, но это вовсе не так. Желание не проснуться, пожалуй, опасный момент и первоочередной минус (а может и не минус вовсе), всё остальное, вполне можно поправить кофеином, никотином и фенотропилом.
Смех, слёзы, сон. Замкнутый круг. Простая схема.
Короче,
ненавижу весну.
Время, когда не можешь писать мозгами, а пишешь душой, которая наредкость безобразна и примитивна, ровно настолько, насколько испорчены мозги.
Время, когда организм вырабатывает собственное снотворное.
Когда надо бежать, но ты плывёшь, тягучим гудроном растекаешься по битому асфальту, и кажется, что куда лучше синдром семиделицы и дикий занос по всем статьям.
Время замыкания, сокрытия, запирания на скрипичный ключ, в себе; когда сказать, что всё окей, безопаснее, чем объяснить почему всё так хуёво.
Время принудительной деятельности; когда прокрастинация и всё из-под палки; реально и не можешь, и не хочешь (может, только насрать на всё с прибором), но делаешь, потому что надо.
Просто время ожидания коды комбинации оригами, растранжиренное в пустую, на пустые мысли, на темноту и интроверсию со знаком бесконечности.