После нескольких лет, проведённых мною в больнице в отделении онкогематологии, вернуться к той жизни, какой живут обычные дети, даже не подозревающие о том, что где-то за пределами их досягаемости есть другой, ещё более жестокий мир, в котором правит смерть, ежедневно забирающая в своё царство не одну невинную душу, оказалось далеко не так просто.

Та утопичная, запредельно яркая жизнь, созданная детским воображением, полная наивных мечтаний, искреннего счастья и радости, разрушилась навсегда, заставив мою ещё не окрепшую душу повзрослеть на несколько лет, поселив в теле ребёнка взрослого человека, познавшего, как мне тогда думалось, все тяготы земного бытия.

Продолжительная болезнь изменила меня так же сильно, как меняет мужчину война. Некогда жизнерадостная девочка, так любившая своих родителей, не знавшая настоящих бед и проблем, превратилась в испуганное маленькое животное, обречённое метаться в тесной клетке до самого конца, напрасно пытаясь спрятаться от свирепого хищника, уже обнажившего свои острые клыки.

Внутри меня наступила вечная зима, нежеланный приход которой я искусно скрывала от родителей, на чьих лицах снова заиграла лучезарная улыбка, чьи глаза, некогда полные тупой боли, озарились живым блеском.

Ни одна живая душа не знала правды. Той самой правды, что стремительно уничтожала во мне остатки детства. Правды, которой я, сама того не осознавая, напрасно изводила себя, вместо того, чтобы просто жить, радуясь нелепым мелочам, скрывающимся, если хорошенько присмотреться, буквально повсюду, радуясь тому, что моя семья вновь смогла обрести покой.

Разумеется, этот нескончаемый кошмар, лишивший меня спокойного сна, не мог длиться вечно.

Шло время. Один день спешно переходил в другой. Рассвет сменял закат. На место лета приходила осень. Жизнь, к которой я на какое-то время потеряла всякий интерес, вновь наполняла собой пустоту, образовавшуюся в моём сердце. Те же страшные образы, зародившиеся в маленькой больничной палате, однажды чуть было полностью не разрушившие меня, постепенно стирались из памяти, становясь просто воспоминанием, очередным испытанием судьбы, которое нам удалось пройти.

Родители, больше всего на свете боявшиеся возможного рецидива заболевания, теперь относившиеся ко мне с особой нежностью, привыкшие, жутко при этом паникуя, звонить врачу даже из-за обыкновенной простуды, частота возникновения которой, как их и предупреждали, заметно увеличилась, всё-таки решились отдать меня в школу.

– Ремо, моя доченька, я прошу тебя, будь осторожна, – сбиваясь, тараторила мама. То был мой первый учебный день, и она, в отличии от других родителей, стоявших рядом с нами, сильно волновалась. Гораздо сильнее, чем я. – Внимательно слушай учителей, не хулигань на переменах и, если почувствуешь себя плохо, сразу же сообщи классному руководителю, договорились?

– Не беспокойся, – я, желая хоть как-то подбодрить мать, положила руки ей на плечи. – Ничего плохого со мной не случится, честное слово. Я буду предельно осторожна!

Слабо улыбнувшись, она провела рукой по моей щеке, после чего, вздохнув, уткнулась лбом в плечо отца.

Я же, помахав им напоследок, поспешила присоединиться к одноклассникам, уже заходящим в здание школы.

Вскоре выяснилось, что опасения родителей оказались совершенно беспочвенными. Мне, привыкшей избегать общения с ровесниками, боявшейся завести с ними пусть даже самую непринуждённую беседу, на удивление быстро удалось найти общий язык с классом.

Несмотря на то, что мы не были закадычными друзьями, везде и всюду следовавшими друг за другом по пятам, общались мы очень тепло, любили обедать вместе и вместе, если случалось, выслушивали замечания учителей за маленькие шалости, без которых я и мои одноклассники в том нежном возрасте просто не могли жить.

Эта школа стала для меня вторым домом. Местом, где всегда было тепло, уютно. И сейчас, вспоминая те светлые времена, я убеждаюсь в этом окончательно.

Я, состоявшая в школьном хоре, куда мама, не желавшая слышать ни единого слова о травмоопасном, по их с отцом мнению, футболе, записала меня без моего же ведома, проводила на этих ненавистных мне занятиях почти всё своё свободное время.

В течение почти всей первой половины учебного года мы с родителями виделись лишь по утрам и поздними вечерами, когда они приходили забрать меня домой, где, уложив в кровать своё уставшее чадо, читали перед сном какую-нибудь книжку и тоже отправлялись отдыхать. Наше общение свелось к минимуму, потому то грозовое облако, что сгущалось над нашими головами и, совершенно очевидно, не сулило ничего хорошего, осталось незамеченным мною.

Всё изменилось, когда наступили рождественские каникулы. И снова в худшую сторону.

Первые раскаты грома послышались откуда-то издалека, когда отец, прежде всегда спешивший с работы домой, старавшийся как можно быстрее расправиться со своими делами, стал постоянно задерживаться в банке, где он уже много лет проработал клерком, ссылаясь на сильную загруженность.

Однако же мама всем своим видом старалась показать, что ничего не изменилось, что жизнь идёт своим чередом. Она боялась и не хотела принимать очевидную правду, свято веря в то, что это в скором времени прекратится и наша семья, постепенно начавшая разрушаться, вновь станет такой же дружной и любящей, как прежде.

Капли ещё только начинающегося дождика упали на землю, когда однажды ночью я проснулась от громких криков, доносящихся с кухни.

Это ругались родители. Чаша маминого терпения, очевидно, переполнилась, и она, прежде никогда не вступавшая в конфликт с отцом, поддерживающая его во всех начинаниях, сыпала проклятиями и говорила о том, как сильно ненавидит его.

Помню, тогда мне стало так страшно, что я, заткнув уши пальцами, с головой закрылась одеялом, всеми силами пытаясь подавить в себе рыдания, готовые в любой момент вырваться наружу, боясь таким образом привлечь к себе внимание разгневанных родителей.

Вскоре их ссора, отголоски которой, несмотря на все усилия, продолжали доноситься до моего уха, вдруг прекратилась. Всё стихло.

Я было подумала, что они помирились и теперь просят друг у друга прощения за все те оскорбительные слова, что сорвались с их уст. Однако очень скоро мне предстояло убедиться в обратном, ведь то, что я сочла примирением двух враждующих сторон, оказалось затишьем перед бурей.

Отец, так ничего и не сказав, даже не попрощавшись со мной, вышел в прихожую, оделся и ушёл из дома, громко хлопнув дверью. Как впоследствии выяснилось, навсегда.