— Цукияма-кун, это ты? — быстро прикрикнула я на незнакомца с прекрасными пурпурными волосами. Были сомнения, что это вышеназванный Цукияма, но попытка — не пытка, если в этой ситуации можно так сказать.

Цукияма не спеша, медленными, продуманными наперёд шагами стал подходить ко мне. Звуков он не издавал, продвигаясь бесследно, словно кот. Наконец, когда парень подошёл довольно близко, стоял недалеко от меня, как рукой подать, он после недолгой паузы, недоуменно прожигая мой взволнованный взгляд, на выдохе произнёс:

— Ох, какая прекрасная ночь... а этот запах...

И было в этой фразе что-то пресловутое. Голос был сладок, насыщен, будто перед ним стояла давно знакомая, милая девушка, с приятным, как он выразился, запахом.

Лёгкое дуновение ветерка рядом с моей оголённой, ещё после недавнего инцидента, кожей и я понимаю, что Цукияма приблизился вплотную. Его горячее пламя дыхания обжигало шею, заставляя лицо и уши непроизвольно краснеть от этих довольно-таки интимных касаний. Сердце, издавшее несколько учащенных биений, вдруг замерло.

— Göttlich! * Скажи мне, кто ты?! — не спеша, растягивая слова, будто таким образом пробуя их на вкус, спросил он спокойным голосом, в то время как я, наконец, отмерла.

— П-полугуль, — неуверенно брякнула я, а затем, поняв, что таким образом общение вряд ли станет дружелюбным, набравшись смелости, вдруг заявила: — Цукияма-сама, даже не думайте меня съесть. Поверьте, вам это будет дорогого стоить.

Гурман тихо ухмыльнулся и не придал этим словам никакого значения, но поспешил перевести тему. Видимо, из-за ситуации с Канеки «Гурман» стал более сдержанным в своих желаниях.

— Видишь, вон там отряд «голубей»? Это ведь ты их сюда «созвала»? — самоуверенно поинтересовался он, будто собирался прямо на месте их перебить. Или... он так передо мной выпендривается?

— В какой-то степени. Я не специально, такого не было в моих планах, — быстро ляпнула я первое, что пришло в голову, и как бы между прочим, краем глаза глянула на рядом лежавшую тухлятину.

Я всё ещё не могу быть уверена в себе после всего произошедшего, но знаю точно, что просто мне отсюда вряд ли удастся выбраться. Всю жизнь я жила в Йокогама и ни разу не задумывалась: а живут ли гули на самом деле? Многие говорили, что в нашем городе порядок с этим, кто-то говорил, что они кишат в Токио. Некоторые отрицали и кличали всю это чушью, в то время, как другие, в это активно верили. А может, их действительно нет в нашем мире, и я просто сейчас попала во вселенную аниме? Вряд ли сейчас мне удастся выяснить это, думаю, ситуация сама в скором времени прояснится.

— Ты новенькая? В нашем районе я тебя раньше не видел, — оторвав меня от мыслей, с подозрением спросил Шу.

Выждав ради приличия небольшую паузу, я как можно более спокойным голосом выдала то, что он, возможно, так сильно хотел от меня услышать:

— Да, я тут относительно недавно.

— Как тебя звать, откуда ты?

Тут-то я выдавать ответ не спешила. Парень не вызывал у меня доверия, тем более, в аниме он ни у кого не внушал доверия. Правда, я смотрела его не полностью, но типчик он явно подозрительный. С подозрением оглядев парня, да так, что он даже чуть дёрнулся под моим напорным взглядом, я всё же выдала:

— Миямото. Меди Миямото. А ты Шу Цукияма, как я понимаю, — загадочно улыбнулась, прищурив глаза. — Я из... — и тут я просто не знала, что и сказать. С одной стороны, врать нехорошо. Родители мне это с детства твердили, но с другой, не соврать — значит причинить себе вред, что будет еще хуже, — я из первого района, — и голос, как всегда, предательски дрогнул, чёрт.

— Из первого? Я слышал, он просто кишит голубями. Тебя ведь это потревожило?

Я не хотела отвечать на этот вопрос. Не хотела продолжать врать, но надо было как-то выкручиваться. Раз уж развела этот сыр бор и бред, то надо бы его как-то расхлебать, что ли.

— Да. Из-за них у меня больше нет семьи, — я опустила голову вниз. Ну всё, завралась окончательно. Теперь главное, чтобы правда не вылезла наружу. — Ты не голоден, Цукияма? У меня тут есть кое-что, — я виновато показала на нечто, когда-то пытавшееся меня съесть, благополучно увельнув от дурацкой темы, заставлявшей меня врать и врать всё больше, тем самым сбив его с курса.

— Нет. «Второй сорт» я не ем, — харизматично, с явным покажушничеством заявил он, а я для себя подметила, что в этом он действительно был прав. Такое есть себе дороже будет. — Ну что ж, идём. Здесь больше нечего задерживаться, — гордо заявил Шу, после секундной паузы.

Кого-то бы эта фраза бы обрадовала, насторожила, предала бы надежду на что-то, но вот меня она заставила вздрогнуть. Все мы знаем «Гурмана» и его вкусы, и это «идём» явно настораживает.

— Цукияма-сан, а что же будет дальше? Следователи не узнают про меня? — попыталась я замедлить его уход, и весьма удачно увиливая от темы.

— Ты предлагаешь приступить к действиям, предлагаешь мне напасть на них?! — закричал Шу, но увидев, как я дернулась, он стих, тихо чертыхнулся, промямлил что-то о своей несдержанности и на выдохе продолжил: — Прости. Видишь вон того парня с седыми волосами? С ним ещё четыре подчинённых.

Я посмотрела в ту сторону, на которую указал Шу. Приглядевшись, я видела высокого седого паренька. Не сказала бы, что он был полностью седым — волосы у корней уже заметно отрасли и были они далеко не седыми — чёрными. Отчего-то лицо следователя, на которого мне только что предложили посмотреть, показалось очень знакомым.

— Вижу. Он довольно-таки молод. Это твой знакомый? — спросила я, в очередной раз запихивая кусок гуля: он стал казаться не таким противным.

— Это следователь Сасаки Хайсе. Это тебе о чём-то говорит?

Кусок мяса встал поперёк горла, отчего я закашлялась. Глаза чуть было не вылетели из орбит после такого заявления. Конечно, говорит. Как-никак, но стаж просмотров аниме уже об очень многом говорит. Сасаки Хайсе — Канеки Кен. Это уже о многом говорит.

Вот только мне мало, что говорит присутствие здесь: я вообще в своём мире или это другой мир, иная вселенная. Тут есть гули, находившееся в городе Токио, судя по пейзажам, но кровожадные существа, о которых я, как некстати, много слышала и эм... так это реальный мир, а невыдумка? Гули на самом деле существуют?

Вспомнив о Цукияме, смиренно, как Хатико, ждавшего мой ответ о Сасаки, я всё же выдала первое, что пришло в голову, дабы не привлечь лишнего внимания:

— Что-то припоминаю. О нём много слухов идёт по сей день, — и благополучно удивилась херне, которую я сморозила, надеясь, что парень ничего не заподозрит.

А у него это и не вызвало никаких подозрений. Он лишь слегка нахмурился, будто что-то вспоминая, свёл брови на переносице и многозначительно сказал:

— Я думаю, этот парень сможет нам ещё помочь.

И вот сиди и думай теперь: идиот или показалось? И интересно представить, как великий Хайсе Сасаки — мегакрутой следователь хер знает кого класса, сможет нам помочь? Разве что, избавит от преждевременных мук, убив нас самым нелепым образом: затолкав свой куинке нам, да поглубже. Тут я, весьма кстати, вспомнила, что скоро товарищ, сидящий слева от меня, упадёт с крыши многоэтажки — надеюсь, это прибавит ему хоть капельку мозгов, придурок.

Почти доев свою ношу, я принялась искать хоть что-то, что поможет мне освоению этого города. К удивлению, быстро нашарив в кармане его брюк карточку, удостоверявшую личность гуля, от которого осталось не так много, я прочитала:

Юдзуки Фурукава.
23 года.
Не женат.
Место проживания: Токио, 20-й район, квартал 7, дом 3.

Рядом красовалось фото.

Красивый. Ну-у, раз у него нет семьи, детей, а идти мне больше некуда, то его дом теперь моё самое надежное убежище. Не, ну, а что? Жалко его, конечно. Пожалею, оплакаю чуть позже и забуду. Как говорят, своя шкура ближе и роднее.

Из задумчивости меня вывел хриплый, мужской бас:

— Ей, смотрите. Вон они! — противный, тягучий мужской голос, обладатель которого кричал во всю глотку, чтобы его услышали, — тупой козлина.

Этот голос был настолько громкий, настолько встревоженный и далёкий от мира сего, что я не сразу поняла, что адресовано это было нам, однако Гурман оказался более предприимчив.

— Уходим. Нам тут не рады, — резко одёрнул он меня.

Шу рывком схватил меня за руку и быстро побежал по крыше, что я едва успевала за ним. Момент. Прыжок. Вот мы уже на другом небоскрёбе. Я непонимающе оглядела его бодрую, довольную физиономию, скрывающую глубоко посаженный ужас, и фыркнула. По сравнению со мной, нетренированной дурой, нагнутой в три погибели, держащейся за колени и судорожно глотающей воздух, он выглядел бодро и свежо, будто такие пробежки и прыжки-паркур для него в порядке вещей, совершаемых довольно-таки часто. Хотя, почему это я так сомневаюсь? Он же от природы истинный гуль, для него это всё вполне нормально, привычно, это для меня всё равносильно десятерым занятием физ-ры, которую я всегда прогуливала.

— Что происходит? Куда мы бежим? — наконец нашла силы спросить я, после небольшой передышки.

— Голуби, видимо, окончательно хотят нас заклевать. У меня тут неподалёку штаб-квартира есть. Можем там переждать, — после слова «штаб», а затем и «квартира», в моей голове, видимо, выпал шуруп из шестерёнок, иначе как объяснить мгновенную тормознутость, пришедшую ниоткуда. Понадобилось не менее тридцати секунд, чтобы до меня наконец дошло.

— Угу, — лишь и смогла произнести. Безусловно, мне было страшно. Оставаться на ночь в квартире пошлого гурмана, любящего хорошо питаться, как минимум неразумно, однако мысли лучше этой не было.

— Тогда нам сюда, — Цукияма показал на «коробку», чем-то напоминающую бункер, вдалеке. С виду это он и был. Прикидывая расстояние, за которое нам следует добраться и отвлечь надоедливых «голубей», дабы они не узнали наше местонахождение, я высвободила кагуне. Мы уже собрались спускаться с надоедливых высоток, как мимо нас, разрывая все наши связи, как бы пошло это не звучало, прошло что-то холодное, жгучее. Это что-то оставило довольно большой порез на моём плече.

— С-с-следователь, — дрожащим голосом произнесла я, правой рукой прикрывая порез на плече. Простой порез, но сколько же он наделал шумихи. Вернее не порез, а его прична. Одно дело — видеть всю эту картину с экранов компьютеров, телевизоров, телефонов, а другое — увидеть в живую. Страшно, чёрт бы побрал этого следователя. Да чтоб ему пусто было, проклятой живодранец!

— Уходи! — крикнул Шу слегка дрогнувшим голосом. Я была бы полной идиоткой, если бы послушала его.

— Не уйду, — упёрто отрезала все пути я. Все знакомые, знавшие меня с детства, закончили бы на этом споры, поняв, что сдаваться я не собираюсь. Все, кроме этого пройдохи, с которым познакомилась я буквально два часа назад.

— Я сказал, уходи! — хах, да мало ли что ты там сказал! Я вот тоже много чего говорю! Да не твоего ума дело вообще, что я говорю... хотя ты об этом и не спрашивал. Чёрте что! Великий и могучий кордебалет из идиотов и моего поехавшего рассудка. Да пошёл этот благородный придурок со своей честью в то место, которое приличные дамы бы не назвали, будь они хоть капли приличными, — в жопу, короче.

В этот чудесный момент, моих не менее прелестных раздумий, плечо Гурмана насквозь проткнуло острое куинке молодого бойца. Видя, как нелегко ему приходится рядом со мной, я действительно собралась уходить, плюнув с три мешка на свою гордость, упрямство, рассудительность, терпение, чувство собственного достоинства и ещё много чего. Сделав два шага вперёд, дабы покинуть данное мероприятие по поимке великого бойца а-ля Цукиямы Шу, я задумалась, краем глаза продолжая наблюдать перепалку двух — пока что двух, а там, быть может, и другие присоединятся — придурков. Дав мозгу право отдохнуть и окунуться в просторы непонятных дум и придуростных наклонностей, моё внутренне я завело само с собою внутренний монолог: «Неделю назад у Юко было День рождения. Собралось так много народу. Никогда бы не подумала, что у моей сестрёнки столько друзей. Все они были такие весёлые, вероятно, они и не задумывались о том ужасе, о тех тягостях жизни, поджидавших их в будущем. Хоть родители и заставили меня проводить время с этими жужжалками, всё равно было очень весело. А папа... Я очень люблю папу. Он всегда меня понимал. Папа всегда говорил, что я умница, что у меня добрый характер. Только папа считал меня красивой и видел во мне великое будущее. Он давал мне действительно важные советы. Он первый, кто преподал мне уроки боя. Мамочка... Да, она всегда со мной строга, но это лишь потому что она желает мне лучшего. У мамы добрый и отзывчивый характер. Она ни разу не подняла на меня руку и не повысила голос. Они самое дорогое, что у меня есть... Но есть ли они сейчас? Я нахожусь в неизвестном месте, я гуль и прямо сейчас Цукияма сражается с «Голубями». Стоп, если о Цукияме... я ведь бросила его одного. Я позволила ему, безмозглому придурку, остаться одному. Нет, я это явно сейчас исправлю. Чтобы я, Меди Миямото, королева творческих беспорядков и влипаний в дурацкие ситуации, оставила не менее дебильного дурака в трудном положении... Нет! Сейчас он последнее, что у меня осталось. Он тот, кто способен мне помочь. Он всё для меня здесь».

Из раздумий меня вывел душераздирающий крик боли. Да, это был Гурман. Я говорила, что он не может даже дать мне сосредоточиться, иметь хоть каплю совести и заткнуться, терпя боль? Это ж надо, я тут о его спасении задумалась, хочу ему помочь, а он орёт, как девчонка, не давая мне сосредоточиться. Эгоист! Так, не время. Выскажу себялюбивому свину всё позже, а сейчас надо было срочно бежать. Неизвестно, что там с ним делают. Прибежав, я увидела такую картину: Цукияма сидел на одном колене, понурив голову, взгляд его был мутный и направлен вниз. Он весь в крови, плавно, не спеша стекающей по подбородку, шее и уходящей куда-то под воротник рубашки. От увиденного сердце ушло в пятки. Даже мысль, что ему следовало бы по приходу домой хорошенько отмыться, сама собою куда-то улетучилась, предоставив лишь без задних мылей лицезреть представленный вид.

— Ц-ц-цукияма. Ты там э-это, д-д-держись, что ли. Лады? — дрожащим голосом дала наставления другу, искренни желая ему, а лучше — нам, выбраться отсюда.

— Меди, уходи, — с трудом, но напорно, устойчиво произнёс Цукияма, а вот мне стало не по себе. Да лучше бы он молчал!

Уйти? Он шутит? Он ведь серьёзно заявил мне уходить. Неужели он правда думает, что я брошу его в таком состоянии?! Шу защитил меня от следователя. Возможно, это я виновата, что он тут сидит в таком-то виде. Так, нет времени думать, надо действовать. Но вот только как?

Я закрыла глаза и напрягла мышцы, как будто это мне прям уж так сильно и поможет. Хех, наи-ивная. Я с усилием напряглась, представила, как кагуне позади прорывает кожу и... Чёрт, не выходит.

— Ну же, кагуне, давай, вылезай. Почему, ну почему у меня не получается? Думай, дума-а-ай, — под ошарашенный взгляд следователя, видимо тупого недоумка, я закричала непроизвольный поток мыслей. Видимо, этот дебил вообще впал в замешательство, иначе как объяснить, почему он всё ещё мешкает, а не пытается меня и Шу убить?

В голову пришла странная идея. Ну, а что, если попробовать как Канеки. У него же когда-то получилось. А чем я хуже?

— Что ж, раз мы без маски, то была — не была, а избавиться от него надо, — заговорщически, как в фильмах, прошептала я, мысленно продумывая спектр действий.

Итак, план таков:

1) Надо его отвлечь.
2) Откусить кусочек его мяса.
3) Высвободить кагуне, ну, а дальше по типичному списку каждого гуля, продумывавшего также ничтожно, как и я, план.

«Ну и как ты собралась его отвлечь? Как? Как? Как?» — ни на секунду не переставая, твердил голос внутри меня.

— Надо его обезоружить! — единственная здравая мысль за весь период. Браво!

Сделав несколько шагов назад, собравшись с силами и приготовившись к самым ужасным последствиям, я разбежалась, со всей силы замахнувшись, и ударила кулаком в одно из самых чувствительных мест мужчин. Нет, это не то, о чём вы подумали. Основная часть удара пришлась на кадык — то самое «Адамово яблоко», которое меня нещадно бесит. Казалось бы, самый простой удар, но та сила, с которой я ему врезала, та скорость, с которой я бежала, дали о себе знать. По лицу следователя было видно, что боль была невероятно сильна, как раз самое то, что я и хотела. Вроде сильный, хорошо обученный мужик, а реакции ноль! В наше время-то наивным быть...

— Ах ты тварь! — произнёс он со злостью и обидой. Думаю, после такого удара, обиделся бы каждый. Голубь уже собрал все свои последние силы, крепко сжал куинке, переливающееся в отблеске фонарей, и готовился было отразить атаку, но не успел. Я быстро сократила пару метров, разделявших нас и острыми зубами, благо, кариес их ещё не извёл, проткнула тонкую плёнку кожицы в области шеи, прямо под ухом. Из раны, проделанной мною, каплями потекла алая, с привкусом металла кровь. Быстро слизывая кончиком языка каждую капельку, пока они ещё не утекли под воротник его уже чуть пропитавшейся в крови рубашки, я с наслаждением отмечала приятный, бодрящий и такой нужный мне вкус крови, который раньше не переносила. Медленно, не спеша, чуть посасывая, слизывая всю кровь с его шеи, а затем, слегка надкусывая глубже, в рану проникая языком, слыша ласкающий уши стон боли, удовольствия, будто заигрываю с ним. Секунду погодя, доносится звук металла, будто упавшего куда-то. Чувствуя подвох, быстро отстраняюсь от него, начиная паниковать, но, завидев рядом лежащее куинке, понимаю, что он не в силах его больше держать, а потому, оно просто выпало из рук. Вновь примыкаю к его нежной шее, ловя кайф от чувства его лёгкой дрожи — он меня боится, но при этом хочет, пытается воспротивиться инстинктам, но не может. Не спеша, играясь, ставлю засос, очерчивая его ореолу кончиком языка. И вот, наигравшись, чувствуя, что больше не могу терпеть, напрягаюсь и откусываю добротный кусочек от плоти. Чувствуется, как вены около глаз заметно набухли, придавая мою виду устрашающий взгляд. Уши ласкает ужасный, громкий крик боли, и я тихонько, будто ненормальная — а в такие моменты все мы-гули чуточку не в себе — заливисто смеюсь, насмехаюсь над его беспомощностью. Следователь, размякший в бабьих руках. Позор!

— Мм, какой ты вкусный, — мурчала я от удовольствия, понимая, как быстро человек может измениться всего за каких-то пару минут, часов или суток.

С детства я отличалась особой холодностью, в какой-то мере даже жестокостью, но чтобы настолько... Не уверена, что родители, близкие, знакомые или друзья, которых, к слову, единицы, похвалили бы меня за это.

Следователя это не останавливало. Он кривился от боли, крепко сжимал свою рану, но не останавливался. Быстро взглянув на него, я поспешила отвернуться назад, дабы не видеть его полное ярости лицо, искажённое, искривлённое, сморщенное, будто он, по меньшей мере, съел полкило лимонов. В глазах не было уже того блеска, с которым начинался наш бой. Типичный недоследователь — недоумок, поспешивший ринуться в бой, пока другие следователи изучают местность, на которой я чуточку похозяйничала. Надеюсь, это составит впредь урок тем, кто собрался поступать в Академию Следователей. Видимо, парень не спешит наступать, мечтая, чтобы это поскорее закончилось. Не говоря обо мне, я то ого-го как полна сил. Парень хочет быстро окончить бой? Я ему устрою это. Мой кагуне ринкаку уже вырвался из какухо наружу, разрывая кожу в области поясницы, придавая неимоверную боль. На секунду мне даже показалось, что в поясницу попало чью-то куинке, вздумав проколоть меня, но нет. Казалось, будто осиновый кол насквозь вошёл. Именно такую боль испытывал каждый гуль, только что научившийся высвобождать свой кагуне.

— Поиграем? Ахаха, — с довольной улыбкой пролепетала я. Да, искры в моих глазах можно было увидеть издалека, повезёт, если из них не вспыхнет пожар. Я была в полном предвкушении предстоящего. — Надеюсь, ты оправдаешь все ожидания.

Мой кагуне уже направился в его сторону, обходя преграды, вроде его недокуинке, которым он всё ещё пытается махать, словно отбиваясь от мух, целой рукой.

— Не так быстро, — ответил мой соперник. Одним ловким движением он отрезал значительную часть кагуне, чем вызвал во мне лёгкий шок и испуг. Вот такого я не ожидала. Гуль, только что научившийся справляться с кагуне, девушка, никогда не любящая боль, жжение и впадающая от неё в болевой шок и так нещадно отрезать его оружие, её коготь. Эта боль сковала меня насквозь, заглушив неприязнь, ярость к обидчику и желание опробовать его. Кагуне исчез, оставив от себя лишь моё возмущённое лицо, слёзы, неровными струйками скатывавшимися по щекам, понуренную голову и неприятный болевой синдром. Ноги подкашиваются и я, сама того не ожидая, падая на землю, старательно прикрывая лицо руками, чтобы никто не видел меня такой, какой я предстала перед жалким следователем. И вот так, сидя на коленях, боясь лишний раз пошевелиться и ощутить жгучую боль, означавшую мои скорые муки в аду, я начала проговаривать про себя тихим шёпотом:

— Как я могла. Это всё из-за меня. Мама, папа, Юко... Я скучаю по вам. Цукияма-сан, простите меня, я не смогла... — самобичивание, взваливание всей вины на себя и тихие, скромненькие рыдания в уголочке, вместо полноценного решения проблем, но при этом в обществе, как правило, сильная, независимая женщина (поправка, девушка) — вся я!

Следователь, злобно оскалившись, что мне аж стало не по себе — на урода похож, лучше бы он так не делал, — крепко сжав куинке, и уже замахнулся на меня, видимо, желая как можно меньше времени мне прожить на этом белом свете. Я сильно, до боли, зажмурила глаза, видя перед этим, как сталь куинке, сделанного из точно неслабого гуля, порядком так класса S, злобно сверкнула прямо перед моим носом, заставив меня представлять свою смерть. Перед глазами мимолётом пробежала вся жизнь, пускай и не самая лучшая, но единственная моя жизнь. Второй такой же, к сожалению, не будет.

— Сдохни же. Сдохни, сдохни, сдох-х-х... — прохрипел мой недоубийца. Пока он делал все эти махинации, то есть, слишком много пиздил говорил, я уже несколько раз успела подумать, какой же он всё-таки формальный — больше глаголет, нежели делает.

Последнюю букву он долго тянул. Она означала его предсмертные муки. Медленно открывая глаза, мне предстала такая вот картина: крыша многоэтажки, прелестной красоты небо, усыпанное звёздами, которыми важно возвышаясь, руководит пузатый диск луны, прямо передо мною — недавний обидчик из сердца которого виднелся «меч». Вольно-невольно, но я засмотрелась всей этой красотой. Следователь ещё с важной миной, изо рта которой тоненькой струйкой, окрашивая зубы в красный цвет, прямо по подбородку, затекая под воротник кипельно белой, идеально выглаженной рубашки, окрашивая её в малиновый цвет, стекала кровь. Поразмахивая прямо перед моим носом куинке, будто он ещё может что-то сделать мне, он развалился по земле, распластав руки, точно ласты, возле моих ног — эдакий реверанс, плавно переходящий в поклон в ножки. Лестно. Я поспешила быстренько обойти его, пока этот индюк, разлёгшийся здесь, точно на пляже, не раскрасил меня в страстный оттенок лужицы, рекой текущий из него самого.

— И чё ты здесь развёл? Что за кордебалет? — чуть самоуверенно поинтересовалась я, разглядывая моего милого спасителя, сидящего на одном колене. Секунду помедлив, не стыдно ли показывать свои слабости при даме, он всё же привстал и с ехидной улыбкой слизал кровь на переливающимся всеми оттенками фиолетового кагуне. — Может объяснишь, почему вы оба кланяетесь передо мною? — кивнув в сторону трупика, таким образом напомнив, что недавно эта тушка мне кланялась, и странно взглянув на Цукияму, напомнив тому о его недавнем поклоне, не скрывая ни капли возмущения и заинтересованности, задала вопрос я.

Разведя в стороны руки и сказав что-то в духе «Какая девушка — такие и подкаты», он, с удивлением окинув мою мрачную моську, заботливо продолжил:

— Mädchen**, вы прощены! — я лишь тихо фыркнула, вспомнив, как сидя на коленях перед следователем, извинялась перед каждым знакомым и молилась Богу, если он тут вообще есть и намерен ещё мне помочь. — Приглашаю на совместный ужин в моём убежище, — весело, невзначай подмигнул.

— Вынуждена согласиться, Шу-сама, — с нескрываемым задором подыграла ему.

Запрокинув голову вверх, я посмотрела на звёздное небо, наблюдая за падающей вниз звездой, с удивлением слежу за траекторией её падения, дивясь нынешним красивым пейзажам. Слышу где-то вдалеке лай собак, закрываю глаза, чувствуя на коже, нежной коже щёк, лёгкий, ласкающий ветерок. Задумавшись о чём-то своём, давая полную свободу мыслям о себе и о своих близких, пытаясь разобраться, кто же я на самом деле, я резко дёрнулась, словно ошпаренная, ощутив на талии кольцо, смыкающееся крепкими, сильными мужскими руками, чуть нежно сжимавшие бока и аккуратно, точно я фарфоровая, поглаживающие. От обжигания такими нежными, невесомыми губами шеи, а затем, оставив едва чувственный, лёгкий поцелуй над ушком, я чувствую мигом пробежавшую волну мурашек, отчего нервно вздрагиваю, хотя, но боясь продолжения. Видимо, понимая моё беспокойство, но не до конца вникая в её причину, он чуть ослабил хватку, что послужило моих громким облегчённым вздохом, а это, само собою, вызвало у парня лёгкий смешок. Может я накручиваю себе, а может и нет, но чувство, что что-то горячее, твёрдое упёрлось мне в ягодицу не проходит уже как несколько секунд, а может, минут, которые мы так стоим. Чуточку поёрзав, дабы опровергнуть этот миф, я с ужасом подмечаю, что нет — у него действительно встал (!) на меня. От осознания этого, внизу живота нещадно тянуло. Я злюсь, безумно злюсь, обижаюсь и проклинаю все женские органы и свой организм, что так реагирует на прикосновения и на недотрах, нарастающий с годами. Может, это и есть те самые бабочки? Видимо поняв, что я только что пыталась сделать, — а я лишь просто пыталась понять, что у него не встал на меня, что вышло, кстати, тщетно, а не то, что этот извращенец там себе надумал — «Гурман» прыснул, причём так тихо, что я сомневаюсь, действительно ли эта ситуация ему показалась забавной. Лично мне она такой не кажется. Стараясь всё забыть, ибо я стою уже долгое время вся пунцовая, облитая красной краской, что он прекрасно видел, я поспешила подумать о чём-то ином, перевести взгляд на что-то другое. И как же кстати. Резко развернувшись и прислонившись в крепкому мужскому плечу — за Цукиямой действительно, как за каменной стеной! — я, отметив про себя приятный запах мужского одеколона, которым он пользуется, поставила маленькую тайную цель: воспользоваться им когда-нибудь тоже.

Если бы мне несколько дней назад сказали, что когда-нибудь я буду стоять на крыше тридцати-этажки, рядом с красивым парнем, спасшим мне жизнь — никогда бы в это не поверила и покрутила бы у виска сказавшему мне такую ересь. Понимая, что ситуация накаляется, и здесь уже действительно жарко, я попыталась вырваться из цепкой мужской хватки, что мне, как ни странно удалось, и поспешила перевести тему:

— Как же красиво!

— Звёздное небо поистине прекрасно, не так ли, юная леди? — серьёзно, но при этом я уловила, что без нотки сарказма здесь не обошлось, прошептал он, вызывая во мне новую волну мурашек. Всё было бы прекрасно, не обращайся он ко мне таким тоном. Клянусь, когда-нибудь за этот официальный тон я его сама изведу до полусмерти, пока не извинится и не поклянётся говорить нормально, без всех этих формальностей.

Наслаждаясь моментом, который, возможно, никогда не повторится, я немного огляделась по сторонам, подмечая вдалеке от нас чью-то мужскую фигуру, стоящую на соседнем небоскрёбе. При слабом свете луны, который слегка пал на половину его лица, удалось разглядеть на лице пугающую, улыбающуюся маску. Маска клоуна. Даже сквозь вечно улыбавшуюся, неживую клоунскую маску, было видно, что и сам он был в восторге от произошедшего. Я могла лишь предполагать, но отчего-то глубоко верила своим предположениям — он ухмылялся, предвкушал некое деяние — деятель хренов. Всматриваясь в его силуэт, я подметила, что не спеша, но плавно, к нему пододвинулась какая-то девушка — заметно по фигуре и низкому росту — и положила на плечо руку, улыбаясь во всю ширь — уж её-то маска закрывала лишь верхнюю половину лица, позволяя лицезреть её прекрасную, божественную улыбку — шучу, страшная, как сам чёрт. На секунду я отвела взгляд, ухмыльнулась своим мыслям и понадеялась, что эта парочка позавидует нашим объятиям — всё-таки хотелось повыделоваться и сыграть любовников. Затем я вновь посмотрела на то же место, дабы увидеть их лица и оскалиться уже самой, но там никого не было. Чуточку поразмышляв и перебрав в голове все варианты, тасуя, словно колоду, мысли, воспоминания о манге и аниме, осознание, первая бравая мысль всё же пришла. Соута — это имя промелькнуло у меня в сознании, отложившись в нём прочно. Шучу, я тут же забыла, сосредоточившись на том, что сейчас имею — на Цукияме, с которым мы час назад собирались отправиться к нему домой, вернее, в подобие дома — что-то вроде лагеря, временного убежища, бункера, вроде того, в котором жил, судя по манге, Ренджи — точь-в-точь, да хоть «дача», в конце концов — называйте это как хотите, но данный объект был за поворотом, в неком тёмном закоулке — ещё темнее того, где я не так давно находилась и обголодала гуля.

— Наверное, показалось, — едва слышно произнесла я, но, думаю, мой «Гурман» всё же уловил всё выше сказанное. — Может, поспешим, пока новые неприятности не навалились на нашу голову? — многозначно подмигнула я, намекая на как можно скорейший уход отсюда.

— Одна вот, к примеру, уже свалилась на мою, — с иронией молвил он, а я даже хохотнула, отвесив ему несильный подзатыльник, чтобы не обольщался.

В тот момент всему этому я не придала значения: не придала значения тому клоуну, который так занимательно наблюдал за нами, не удостоилась проследить за его действиями, мимикой. Благополучно забыла о нём так же быстро, как и заметила. Не задержала взгляд на его подруге, которая даже едва заметно помахала мне, словно мы давние знакомые. А ведь если бы пригляделась, если б только вгляделась в их лица, скрытые маской, если бы пронаблюдала за девушкой, оскал который был очень знаком, но вспомнить мне его, как ни крути, никак не удавалось, возможно, не было бы всего этого. Не было бы пережитого мною... Зря. Стоило бы напасть на них в тот момент, раз и навсегда порешав последующие события. Но от судьбы не убежишь.

Наконец-то, благополучно спустившись с многоэтажки, — спасибо Цукияме, который вовремя попридержал меня, неугомонную — мы вошли. Открыв дверь, противно скрипнувшую, заставив меня перекорёжиться и сморщиться, будто бы проглотила лимонов так с два килограмма, мы наконец-то благополучно очутились дома. Вернее, это он вошёл благополучно, я же несколько раз огляделась по сторонам, а затем, словно вор, быстро, на цыпочках, проскользнула внутрь. Оглядевшись, я поняла, что тут, внутри, вполне уютно. В правом углу стоит красный, бархатный диван. Несмотря на то, что это было небольшое убежище, мебель тут была роскошна — ну, благородные повадки семьи Шу, не позволявшие даже в захолустье жить не по-королевски. Только шикарно, только непередаваемо, только уютно! Либо никак совсем. По левую сторону от дивана стоял письменный стол, на который я несколько раз подозрительно озиралась, пытаясь понять: зачем в бункере письменный стол или он что, работает тут? — на нём была небольшая стопка недавно вышедших журналов. Эротических журналов. Вот Шу проказник, а я-то тут думаю! Я-то вон чё думаю, а он вон чё, ага-а... Тут же стоял чёрный ноутбук. По середине комнаты лежал — вернее, распластался — ковёр. Далее, ширма, за которой в левом углу было нечто, напоминавшее кровать. Ну, как кровать... Огромный матрас с милым постельным бельём. Ну как белье с божьими коровками не может быть милым? — однозначно, оно милое, прекрасное, красивое, непередаваемое, божественное (нужное подчеркнуть)! Там же, «прижат» к стене был небольшой, чёрный, матовый кухонный гарнитур.

— Здесь уютно, — с нескрываемым восторгом произнесла я, осматриваясь вокруг и подмечая про себя надёжность недокровати, собственноручно сооружённой. Кровать-матрас при любых любовный прелюдий останется цела!

— Чувствуй себя как дома, — он только это сказал, а я уже планы на долгую совместную жизнь настроила — строитель хренов. — Можешь пока что здесь осмотреться, а я пойду приготовлю нам кофе, — и ушёл за ширму.

Что ж, душа, как я понимаю, тут нет, ибо провести водопровод, судя по всему, тут довольно непросто. Жаль, самое время сейчас смыть с себя весь этот чёртов день, насладиться тёплой водой, плавно стекающей по телу, вызывая толпы мурашек, перебегающих по коже, и повилять попой перед Цукиямой, напрягшимся же от предвкушения... — стоп, вот это, кажется, лишнее. Не дело это — соблазнять своего товарища по несчастью, счастью и дому, а так же последующим будням и вечерам и бла, бла, бла. Пока Цукияма готовил кофе, я, от нечего делать, присела на край дивана, предварительно ощупав его мягкую, бархатную ткань, получив подобными развлечениями непередаваемый кайф, и принялась рассматривать журналы, содержащие... А вот что они там содержат, каждый представит в меру своей испорченности. Я же видела девушек в бикини и обнаженных женщин. Представлять ничего не нужно, когда перед тобой тут, на картинках, щеголяют прекрасные юные особы, с голыми задницами и грудями, и не только...

— Они красивые, — с жаром сказала я, надеясь, что за ширмой меня не услышали. Очень надеясь, ибо сейчас раскраснеюсь по самый нехочу.

— Но не красивее вас, миледи, — как всегда он появился из неоткуда, и теперь уж я надеюсь, что пойдёт он в этот самый никуда после такого.

Я вздрогнула. Надеюсь, что таким, как ты, неожиданно появляющимся, заготовлено тёплое местечко в аду, котик. Занимаясь столь откровенном занятием, я и представить не могла, что за мной кто-то следит. А нет. Следят. Да ещё как следят! Обхохочишься!

— Меди-чан, всегда иди по жизни, как роза, с гордо поднятой головой! — хе-хе, вот умора! Я что, по-твоему, роза, блять. Внимание, я роза с головой, а вы кто? Как вас зовут? Я вот роза, меня так только что парень назвал. — Увидя тебя, я сразу понял, что второй такой девушки нет, — и с чего это вдруг такие милости-приятности, комплименты? То я роза, цветок такой красивый-красивый — ну, была бы красивой, не будь у меня, цветка, человеческой бошки, судя по его словам — то я единственная и неповторимая. Может, потому и неповторимая, что я, очередное внимание, роза с гордо поднятой головой!

Он ещё долго говорил мне всякие милости-приятности. Слушая его, я, опустив глаза вниз, покраснела. Ну, а как тут не покраснеть? Симпатичный, сексуальный и обаятельный мужчина грамотно высказывал свои мысли относительно моей привлекательности. Подняв на него глаза после непродолжительной паузы, я вплотную встретилась с его взглядом. В его глазах я прочитала сильную, неподдельную страсть к себе. Казалось, — а моей необузданной фантазии вечно что-нибудь, да покажется — он уже давно раздел меня глазами и, рассматривая тело, наслаждался его изгибами. Ну, это же «Гурман!» Он каждого встречного раздевает — и не факт, что только лишь глазами, — никуда не торопясь отдёргивает кусочек кожицы, аккуратно кладёт его на язык, медленно пережёвывает, затем уже откусывает кусочек плоти у, внимание, голой жертвы, и наслаждается его вкусом. А вкусы у Цукиямы не самые лицеприятные...

— Шу-кун... — на выдохе промурчала я, понимая, что таю под его взглядом, как кусочек льда, переходящий в иное агрегатное состояние. Растёкшаяся лужица.

— Тише, ничего не говори, — его голос... Стоп, он что, серьёзно?

Я не успела подумать, не хватило времени ничего предпринять и, по возможности, предотвратить. Возможно, я бы не наделала глупостей, из-за которых когда-нибудь потом, в будущем, буду сильно жалеть. Но ведь все мы совершаем ошибки, а для кого-то это уже в порядке нормы.

Задумавшись и смотря всё это время в его волшебные, выразительные фиолетовые глаза, в расширенных зрачках которых отражалась я — такой маленький, миленький, компактный силуэтик, я совершенно упустила тот момент, когда его губы, тонкие, слегка напряжённые, коснулись моих — чуть припухлых, расслабленных. Рефлекторно, сама от себя такого не ожидая, отдёрнулась, спустя секунду пожалев об этом. Шу издал сдавленный, возможно, ехидный смешок, нацеленный в мою сторону. Кажется, с сейчас сгорю от такого стыда. Нет, я точно вся красная сейчас, как жареный рак.

— Не бойся меня. Я не сделаю тебе ничего плохого, — сквозь ехидную ухмылку произнёс он, едва успев договорить, ибо в ту же секунду я резко схватила его за подбородок, легонько, но, как всегда, не рассчитав при этом силу, заставив его навалиться сверху на меня, и страстно, со злостью, яростью, желая доказать, что я не пройдоха, а очень даже ничего в этом деле, что никакие там «Гурманы-Шу-Цукиямы» не способны меня смутить, поцеловала.

На секунду отстранившись, дабы заглянуть в его глаза, и в очередной раз заметить в них долю ехидства, ухмылки и ожидания нечто большего, я невесомо, кончиком языка провела по очертанию его обветренных губ, очерчивая силуэт, ореолу и с жадностью припала к его чувственным, нет, не сладким, как это бывает в сопливых книжках, а каким-то нечто большим, слегка шершавым, обветренным губам, углубляя поцелуй. Заметив его лёгкое замешательство от такой скромницы, как я, судорожно провожу языком, натыкаюсь на его, горячий, в уродливых, судя по ощущениям шрамах. Но нет, мне не хочется из-за этой ерунды прекратить всё, а напротив, мне приятно, чувствуется гордость за своего мужчину. Определённо, этот шрам только заводит. Чувствую, что наши языки переплетаются, вступая в бой, шуточный, такой забавный, поэтому я не опускаю руки, борясь за первенство — нет, котик, в этот раз я главная. Легонько, едва касаемо обвожу языком нёбо и тихо, но так, чтобы он слышал, постанываю. Уже не с таким рвением, замедляюсь, даю ему время взять всю инициативу на себя. А он и повёлся, проталкиваясь глубже, изучающе, по-хозяйски проверяя каждый миллиметр моего рта, легонько задевая зубы, будто неумело. Заметив, что он заигрался, я вновь беру инициативу на себя, больно, до крови прокусывая его губу. Слышу, как он что-то бубнит о том, что я поплачусь за это — наивный. Мужчин надо брать, пока горяченькие. Вот я и беру, всё же верно. Ох, как же мне не нравится эта его бубнёжка о моей поплате, поэтому я отстраняюсь от него, нагинаюсь, слизывая капельки крови, стекающей по подбородку, долго, мучительно, стараясь не упустить ни одной капли. Когда же кровотечение почти закончилось, я легонько приподнимаюсь, вновь припадая к его губам, присасываясь к нижней губе, с лёгким нажимом посасываю её, впитывая в себя, как губка, идущую кровь. Вампирша — так он назвал меня, нежно проводя по мои волосам, снимая резинку, давая свободу волосам. Но какая же им свобода, когда ты, Цукияма, их, такие спутанные, немного жирные, грязные из-за недавно пережитого инцидента, наматываешь на кулак. Когда кровь закончилась, а припухлости, раны на твоей губе уже почти зажили, я вновь быстро, рывками, словно это наш последний перед смертью поцелуй, припадаю к тебе, легонько прикусывая губу, слыша при этом ласкающий уши стон боли, наслаждения. Его руки на моей талии, грубо сжимающие её, мои — всё ещё держат его за подбородок и нежно проводят по волосам, взъерошивая их. Когда воздуха стало не хватать не только ему, но и мне, я отстранилась, подмечая слишком уж довольную ухмылку.

— Твоя кровь довольно-таки вкусная, — с ехидством, как бы ставя свои утверждения под сомнения, шепчу я, на что мне со спокойным видом прилетает:

— Но не вкуснее твоей, — и глубокий, шуточный укус в шею, переходящий в очень глубокий, теряющий контроль над собой цукиямский убийственный укус. Резко перевернув меня на спину и навалившись сверху, он серьёзно — а уж я-то знаю этот звериный укус, это рвение и желание, как никто другой — начал поедать меня — медленно, с передышками и пристрастием, проникая языком в рану, будто я его деликатесная еда, которую он долго сторожил где-то в подворотне, желая её отведать — и вот, перед ним эта долгожданная, размякшая в сильных, венозных мужских руках, девушка.

Слёзы выступили на глазах от боли. Сначала я думала, что всё это шутка — ну, укусил, поигрались и хватит, — но он ни в какую не собирался останавливаться, мурча от происходящего и бубня о моей вкусной плоти и тёплой, с приятным запахом крови. Я изворачиваюсь, брыкаюсь, кричу, чтобы он остановился, но всё тщетно. Он и не думал останавливаться. Верхняя одежда полетела на пол, за ней — лифчик, оголяя мою миниатюрную грудь на показ. Проводя рукой вверх-вниз по моей талии, стараясь сделать это как можно более нежнее, но при этом нажимая на неё до багровых гематом, он покусывал мою ключицу — больно, до крови, тоненькой струйкой, медленно стекающей по рёбрам, затем — по левому боку, щекотя, и затекающей под меня на красный диван. На миг, при слабом свете торшера, мне показалось, что склера его глаз почернела, а радужка — окрасилась в красный — только не это, чёрт. Кажется, в него вселился дьявол или Цукияма испытывает серьёзный голод, не свойственный ему, как прирождённому гурману — головной боли двадцатого района. Я что-то крикнула, заливаясь слезами, и Цукияма на миг замер, обомлело глядя на меня, а правая рука Шу до боли сжала мне грудь, заставив пискнуть и заткнуться, но всё-таки это подействовало положительно — он, слава всем богам, оторвался от вкусного ужина мною и припал к губам, с напором, страстью, так, как никогда не позволил бы себе, будь в меняемом состоянии, поцеловал. го абсолютно не волновало, что я старалась стиснуть зубы, ворочалась, брыкалась и кричала, — я его не хочу, не желаю.Не прощу. Отстранившись и недовольно прожигая меня взглядом, он до боли сжал мне челюсти, прямо над скулами, заставляя вольно-невольно открыть рот и повиноваться. Смириться. Его язык по-хозяйски изучал каждый миллиметр моего рта, в то время, как я пыталась вырваться из железной хватки, отвернуться, но всё было тщетно. Похоть, невменяемость, хищность, но при этом нежность, любовь — полнейшее противоречие, свойственное лишь одному гулю — Шу Цукияме, или же «Гурману» — головной боли двадцатого района.

— Перестань! — ни в какую. Полный игнор. — Прекрати сейчас же, ты не в себе, — что есть мочи закричала я и с силой попыталась оттолкнуть его куда-то в сторону, но он даже и не сдвинулся.

— Прости, увлёкся чутка, — что? Чутка? Да ты мне чуть плечо не размозжил, уже кости скрипеть стали! Никогда не отвлекайтесь, занимаясь сексом с Цукиямой! Никогда! Иначе, рискуете остаться без рук и ног, проверенно!

Нежно проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, вытирая слёзы, он мило улыбнулся, и невесомо поцеловал меня в уголок губ, носом проведя по щеке, а я тут же растеклась, как лужица; обида сошла на нет, разжигая новое пламя страсти — никогда не умела долго дуться, вновь и вновь доверяя людям — ужасная черта характера.

Руки спустились ниже, на бёдра, как бы невзначай оглаживая мою задницу под штанами, усмехаясь, выводя меня из мыслей о быстром прощении тех, кто этого не заслуживает. Я слегка прифигела от таких действий, удивляясь, когда начала позволять себе подобное, и покраснела, судя по лёгкому жжению на щеках. Увидев моё замешательство и лёгкий румянец на щеках, Цукияма усмехнулся, заставляя меня ещё больше запунцоветь, а следом, вся одежда с меня, включая остатки нижнего белья, полетела на пол.

Сначала, он лишь слегка приобнял меня за плечи, а потом, удостоверившись, что отталкивать его никто — как бы он того не хотел — не собирается, началось конкретное рукоблудство, которое я позволяла, не отталкивая его от себя.

С лёгким прищуром оглядев меня, — я, конечно, понимаю, что формы у меня небольшие, но неужели настолько, что невооружённым взглядом их не развидишь? — оставшуюся без одежды, он едва заметно прикусил губу. На ключице, вероятнее всего, останется треклятый шрам после его злодеяний, и вот надо же ему именно на нём сейчас заострить свой взгляд! Проклятье!

Что-то нечленораздельное шепнув мне на ухо, он разместился возле моих раздвинутых ног и наклонился оставляя на шее засос, настораживая меня и заставляя с опаской поглядывать, надеясь, что ещё парочки лишних шрамов эти действия не прибавят. Оставляя влажные следы на коже, он спускался всё ниже, пока не достиг груди. Я ожидала, что он хмыкнет и съязвит что-то о её миниатюрности, но парень промолчал, очертил кончиком языка ореолу соска, и, услышав мой тихий, еле слышный стон, припал к нему, нежно, плавно, не спеша посасывая, чуть прикусывая. Хотелось его оттолкнуть, накричать и преградить последующие подобные отношения, но сил просто-напросто не было. Оставалось лишь зажмуриться, сдерживать стоны и терпеть, терпеть, пока тело предательски желало его, а внизу живота нещадно тянуло. Хреновы животные инстинкты. На секунду остановившись и оглядев меня как-то... по-особенному что ли. Кажется, я узнаю этот взгляд и понимаю, что мои доводы верны, когда он аккуратно взял меня за кисть руки и опустил её на пояс, в области паха, давая понять, как сильно он меня хочет.

Поцелуи спускались всё ниже, на живот, оставляя влажные дорожки, вызывающие толпы мурашек. Я инстинктивно потянулась к его рубашке, дрожащими руками расстёгивая пуговицы. Конечности не слушались, и я, вконец обозлившись, просто дёрнула за этот кусок ткани, слыша, как разрывается материя, и пуговицы градом сыпятся по полу. Плевать. Сейчас не время думать о какой-то ерунде, когда рядом такой мужчина. Невесомо провожу пальцами по его торсу, накаченному твёрдому прессу и улыбаюсь, прикусывая губу, представляя его в себе, желая, жаждя его в себе. Во мне... Зажмуриваюсь, когда его руки тянутся к ремню брюк, а затем, к резинке трусов. Избавившись от лишнего, он аккуратно, едва касаемо провёл по внутренней стороне моего бедра. Я инстинктивно дёргаюсь от его прикосновений в том месте, краснея. Внимательно слежу за его глазами, прыгающими с моей груди на лобок. Раздумав что-то, он чуть приподнял уголки губ и опустил руку ниже, на клитор, не спеша, поглаживая его. Сначала медленно, потом чуть быстрее, увеличивая темп. Я вся мокрая от одного лишь его прикосновения. Комната была наполнена хлюпающими звуками смазки и моими громкими, протяжными стонами. Во этом шуме я едва услышала тихий шёпот моего гурмана:

— Можно? — и, дождавшись моего кивка, облизнул два пальца, легонько ухмыльнулся, оглядывая моё тело, а затем, нагнулся, отдавая жаром мою алую от смущения щёку, а позже, словно электрический заряд прошёлся от обжигающего, невесомым поцелуя в щёчку, успокаивая меня.

Разрабатывая клитор, он резко засунул вначале один, а потом и второй палец, на удивление прошедших легко. Я кричала, кричала от боли, смущения, непривычки и наслаждения. Ещё никто не проникал так глубоко, никто не находился так близко ко мне, что его дыхание я могла слышать, даже не напрягая слух. Это вся так... непривычно, так... больно и одновременно желанно, что я, не до конца осознавая, что делаю, прогнулась, выгибаясь его движениям вверх-вниз и громко, не сдерживаясь, издаю протяжный гулкий стон. На наше счастье, что соседей тут попросту нет, иначе, пришлось бы наутро объясняться перед ними, обещая, что такого больше никогда не повторится.

— Я... я не могу больше, Меди, — шепчет он, намекая, что сейчас будет больно, очень больно и одновременно приятно мне. Я слегка отдёрнулась, слыша своё имя, произнесённое в подобном тоне, почему-то чувствуя себя шлюхой. Но я ведь не считаюсь подобной? У меня ведь ещё никого не было... Пока что. — Если... если ты не хочешь дальнейшего, то давай остановимся прямо здесь и... мне сложно сдерживаться.

— Хочу, — его ошарашенный, а затем, спокойный взгляд на мне. Лёгкая улыбка коснулась уст, заставляя меня не только лужицей расплыться, но и вновь почувствовать себя шлюшкой. — Я хочу тебя... в себе, — выдавливаю из себя улыбку.

Результата долго ждать не пришлось. Как только мой рот закрылся, он слегка напрягся, приподнял меня за бёдра, оглаживая их большими пальцами. Задумчивое лицо и нерешительный взгляд выдавали его стеснение не меньше моего. Интересно, я у него тоже первая?

— Потерпи, — мягко произнёс он. Я не успела понять всю суть, как он, невеликий, конечно, но тоже не мизерный член, чуть неровный — с лёгким наклоном влево, резким рывком зашёл в меня. Невыносимая боль, море крови, доказывающей, что я больше не девочка, и его успокаивающий голос:

— Потерпи, сейчас станет легче.

Пять минут, не меньше, я ревела, просила перестать, прекратить всё это, но он не останавливался, повторяя: «Потерпи». Запах железа дурманил нам голову, кажется, что сейчас не только он, но и я потеряю над собой контроль. Он двигался медленно, постепенно набирая темп. Выходил, а затем, вновь, полностью, во всю длину входил в меня. Постепенно боль сходила на нет, сменяя себя громкими, не контролирующими стонами. Лёгкий изгиб влево, выделяющий его член из всех других, как бы странно это не звучало, заставлял ловить меня оргазм за оргазмом. Этот дефект был вовсе не дефектом, а залогом отличного секса. Обильное кровотечение влияло на моё самочувствие, кажется, вот-вот я не только кончу, но и вырублюсь. Мягкий диван, с приятной на ощуп обивкой, как губка, впитывал в себя обильное количество крови. Глаза смыкались, всё вокруг сначала стало слишком ярким, а затем, начало терять свой цвет. Предметы комнаты, озадаченное лицо Цукиямы и неяркий свет от торшера — всё слилось в один. Шу перестал себя контролировать, вновь сильно кусая меня за шею. Чувствуется, как из неё льётся багровая кровь, что только ускоряло процесс, вгоняя меня в бессознательное состояние. Интересно, сколько я уже успела за сегодня потерять этой проклятой крови? Треклятый день! Вновь брыкаюсь, в попытке остановить его, но всё тщетно. Он вновь увлёкся. Опасные игры я затеяла с «Гурманом»! Уже ничего не видя перед собой, чувствуя, как тошнота подбирается к горлу, я в пустоту крикнула:

— Кончаю, — ничего не вижу.

А дальше пустота, какая-то суматоха и вечные хлопоты, но меня уже это не волновало. Я будто бы провалилась в бездну, погружаясь в кромешную тьму, не видя, не понимая ничего. Лишь одна одинокая я в сгустке тьмы.

***

Ночь, 20-й район. Крыша небоскреба, неподалёку от убежища Цукиямы. Тишина.

— Сейчас? Начнём?! — спросила девушка в маске клоуна, сильно отличавшейся от других. Сама маска напоминала глаза кролика с носом и двумя зубами. На левом глазу «кролика» была звезда. Основное отличие от других было в том, что маска закрывала лишь половину лица, а именно глаза, отчего девушка выглядела по-детски мило, но при этом безумно. Избавлю читателя от раздумий и проболтаюсь. Это была Рома.

— Не сейчас. Как придёт момент, я сделаю всё сам, — сказал гуль в маске клоуна. На левой стороне его маски была выведена буква «G». На правой стороне под глазом было сердце. На носу был ярко-красный шар, какой обычно бывает у цирковых клоунов. Улыбка на его маске была наигранна и принимала грозный вид. — Она так просто не пройдёт мимо меня, — в этот раз даже сквозь маску можно было понять, что гуль усмехнулся, он явно что-то замышлял, и это «что-то» было нехорошее.

Примечания: * Göttlich - божественно (нем).
** Mädchen - девушка (нем).