***

В следующий раз Эдвин проснулся с сильной головной болью и рвотным комом в горле, но Дэвид, который всё это время бдительно следил за самочувствием юноши, дал ему напиться подкисленной воды и снова уложил в кровать.

Эдвин уснул почти сразу же, а, когда открыл глаза, за окном стоял ясный погожий день. И, судя по положению солнца, было уже далеко за полдень.

Покрутив чугунной головой, Эдвин с сожалением отметил, что в спальне он совершенно один, а часовщика и след простыл.

Досада полосонула по сердцу парня острыми когтями, и он со стоном перекатился на правый бок, отворачиваясь к стене и комкая в пальцах покрывало.

«Ну что за несносный человек?» - думал юноша, борясь с желанием вскочить с постели, подойти к двери башни и заорать на всю округу, как ему опостылели эти ребяческие выходки.

Но, не успел Эдвин надумать себе ещё больше обид, как дверь в его комнату распахнулась, и за спиной послышались тихие шаги.

Не желая больше ни минуты оставаться в неведении, Эдвин перекатился на спину и посмотрел на застывшего посреди комнаты Дэвида, который держал в руках миску с водой с озадаченным выражением на надменном лице.

- Так это, все-таки, был не сон, - с облегчением проговорил Эдвин. - Какое счастье. Я уже было подумал, что повредился рассудком. К слову... что привело тебя ко мне вчера в столь поздний час?

Судя по тому, как бодро Эдвин сыпал вопросами, ему стало значительно лучше, и от сердца Дэвида отлегло.

- Отравление, - коротко ответил он и поставил миску на прикроватную тумбочку.

После чего присел на край кровати и рывком накинул на Эдвина плед, который парень скинул с себя, теперь сверкая своей неприкрытой наготой.

- Марта попросила о помощи. Ее собака отравилась вином, которое слизала с пола. И по ее рассказу это же вино пил ты. Ты, конечно, не собака, и веса в тебе значительно больше. Но все же и тебе досталось. Хотя, не исключено, что виной всему стало твое неумеренное употребление джина. Кстати, как ты себя чувствуешь? Жар, судя по всему, спал.

Дэвид протянул руку и приложил ладонь ко лбу Эдвина, но тут же нахмурился, почувствовав, что кожа мальчишки снова становится горячей и влажной.

- Неважно, - ответил Эдвин, - всё тело ломит. Подумать только, какая досада! Не успел я оправиться от ночного барахтанья в сточной канаве в лесу, как мне подсунули некачественный джин! Так ты пришел ко мне, потому что решил, что меня отравили?

Парень пытливо посмотрел на Дэвида, который всё ещё ощупывал его лоб с самым мрачным и угрюмым видом.

- Я не говорю, что тебя отравили. Я утверждаю, что ты отравился. И дело не в джине. Если только ты не распивал его в компании Греты. Что вряд ли, ибо эта дамочка без ведома Марты из трактиры не выходит. - Усмехнулся Дэвид. - Не расскажешь, кто пил с тобой вчера? Может и этому человеку необходима помощь.

- Если ты спрашиваешь о трактире, так там была прорва народу. А, если о моем доме, то я выпивал с Трэвисом. У нас сейчас одна неприятность на двоих, поэтому мы частенько напиваемся вдвоем.

- И что же это за беда? - с издевкой спросил Дэвид. - Хотя нет, не отвечай. Я знаю. Волчьи ямы. Да только это не ваша с Трэвисом беда, а тех, кто эти волчьи ямы проморгал. Я был на том месте, где ты угодил в ловушку. И яма там тоже была. Только ее наспех засыпали. Кто тебя вообще туда отправил? Не сам же ты дорогу выбирал? Или сам?

- Поисками руководил офицер Тиндер, - сказал Эдвин уже более миролюбивым тоном, не уловив в расспросах Дэвида насмешки. - Он отправил меня по дороге, чтобы я не заблудился. А Трэвис шел по боковой тропинке, но потом решил, что вдвоем прочесывать лес будет безопаснее, и пошел меня искать. Если бы не его предусмотрительность, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. В самом наличии ямы не было ничего опасного, но вот колья на ее дне представляли реальную угрозу для жизни.

- И что же, Тиндер с вами вчера тоже выпивал? - поинтересовался Дэвид, хоть и помнил прекрасно, что ему рассказывала Марта. - А Артур? Он был с вами?

Эдвин скривился, как будто это имя вызывало у него оскомину, и ответил:

- Нет, господина астронома я в трактире не видел. Хотя, не могу сказать с полной уверенностью, был он там или нет. Это тебе лучше у Марты спросить. А вот офицер Тиндер был, но он почти не пил, так как утром ему нужно было заступать на службу.

- Вот значит как, - задумчиво отозвался Дэвид и замолчал, обдумывая услышанное.

Впрочем, кое-какие заметки для себя он сделал, но озвучивать догадки не стал.

- В общем, мой тебе совет - не пей всякую дрянь. Вино у Марты, конечно, замечательное, но, как видишь, и в ее бочонок может угодить капелька яда.

Дэвид потянулся к миске и, выудив оттуда полотенце, вновь сделал Эдвину компресс, но в этот раз ограничился только лбом.

- Я оставлю тебе лекарство, которое нужно будет принимать раз в час. И, если хочешь, могу съездить к твоему деду за слугой, чтобы он помог тебе.

- Буду премного благодарен, - проговорил Эдвин, - я не в том состоянии, чтобы следить за временем. Только не рассказывай деду о причине моего недуга. Пусть уж лучше думает, что я страдаю от похмелья. Незачем тревожить его по пустякам.

- Хорошо, - Дэвид кивнул и мягко, словно бы невзначай, скользнул кончиками пальцев по шее парня, когда убирал руки от компресса.

А потом поднялся с кровати и раскатав рукава, потянулся за своим сюртуком.

- Я зайду вечером. Постарайся больше спать и пить. Это поможет организму справиться с отравлением.

Эдвин усмехнулся, чем вызвал у Дэвида недоумение.

Одеваясь, мужчина покосился на него, и парень ответил на невысказанный вопрос:

- С тех пор как я приехал в Сэндгласвиль, меня преследуют неприятности. Но я этому даже рад.

- Если тебе так нравятся неприятности, то ты выбрал верную линию поведения. Общение со мной - это гарантия беспокойной жизни. Так что к вечеру ожидай новую порцию проблем. Я принесу с собой пару-тройку.

- Буду ждать с нетерпением, - расплылся в улыбке Эдвин, давая мужчине понять, что готов рискнуть ради возможности сблизиться с ним. - А ты постарайся не исчезнуть.

Дэвид кивнул и, взяв со стола свою шляпу, направился к выходу.

Первым делом он поймал на улице бездельничающего ребенка и, схватив того за шиворот запыленной рубахи, попросил посетить особняк Гаррисонов и передать старому лорду послание.

Несколько минут дитя заливалось слезами и умоляло злого колдуна отпустить его, обещая больше не лазить к башне и не воровать плоды волшебной малины, о наличие которой в своем дворе Дэвид слышал впервые. Но, увидев сверкнувшую на солнце золотую монетку, дитя успокоилось, вытерло порванным рукавом сопли и слезы и, просияв счастливой улыбкой, зайцем ускакало к особняку Гаррисонов. А сам Дэвид, проводив шалопая насмешливым взглядом, отправился в трактир, справиться о самочувствии Греты и заодно разузнать кое-какие подробности вчерашнего происшествия.

Поговорив с Мартой, которая битых полчаса благодарила Дэвида за спасение своей собаки, мужчина узнал, что в компании Эдвина помимо кузнеца был еще дед криворукого фонарщика, у которого на ферме случился злополучный пожар, загнавший Эдвина в лес. Так же Дэвид проверил вино, которое Марта наливала мужчинам, но ни в одном из бочонков яда не оказалось.

Это и порадовало часовщика, и огорчило, но делать поспешных выводов мужчина не стал. И, оставив Марте запас лекарства, отправился к Трэвису, чтобы справиться о его здоровье.

Завидев его, страдающий похмельем кузнец хотел спрятаться в мастерской, но Дэвид не дал ему такой возможности и, в своей излюбленной манере заказал к вечеру выковать ему три подковы.

- А почему три? - взвешивая на ладони мешочек с монетами, спросил Трэвис. - Конь без ноги остался?

- Над дверями повешу, от нечисти, - съязвил Дэвид и, настоятельно напомнив, что подковы должны быть готовы к закату, удалился.

Оставшееся время он провел в башне. Немного поспал, привел себя в порядок, сделал несколько записей относительно ночного происшествия, а, когда на город опустилась ночь, направился к Эдвину.

Однако мальчишка уже спал. И Дэвиду ничего не оставалось, кроме как передать Эдвину через слугу пожелание скорейшего выздоровления.

После этого часовщик вернулся обратно к себе, чувствуя горькое сожаление от того, что ему так и не удалось провести с Эдвином еще немного времени, и закрылся в башне, снова убеждая себя в том, что для мальчишки так будет даже лучше.

***

Хворь Эдвина была хоть и болезненной, но не долгой, во многом благодаря лекарству, которое оставил для него часовщик.

Вечером им так и не довелось больше увидеться. Но Дэвид, вопреки опасениям Эдвина, никуда не исчез. Он навестил страдающего болями в животе парня на следующий день, но пробыл у него совсем недолго, сославшись на какие-то ужасно-срочные дела.

Памятуя о наставлениях деда, что учёным людям нужно давать больше свободы, Эдвин не стал упрекать часовщика в излишней спешке, и оставшиеся до сна часы маялся дурью от скуки.

В этот раз горожане не навещали юношу, так как никто не знал о приключившейся с ним неприятности. Однако Джейн всё-таки не оставила без внимания его временного затворничества и прислала свою служанку справиться о его самочувствии.

Эдвин написал поэтессе короткое письмо с благодарностями и уверениями в своем отменном здравии, и отправил служанку к её госпоже.

Несколько последующих дней Эдвин провел в праздном безделье, а, когда ему стало лучше, собрался и отправился к деду в особняк, чтобы смиренно покаяться в неумеренном пьянстве.

Но, к удивлению парня, дед не стал его сильно бранить. Лишь посоветовал тщательно выбирать собутыльников и разрешил проводить в особняке столько времени, сколько парню заблагорассудится.

Это было неожиданное предложение, которым Эдвин, тем не менее, охотно воспользовался.

В детстве он проводил в особняке Гаррисонов довольно много времени, и об этом доме у него сохранились самые лучшие воспоминая. Хотя и без и драмы в то время тоже не обошлось.

В особенности Эдвина тянуло в библиотеку. Не то, чтобы он любил много читать, но просторное помещение, заставленное стеллажами с книгами, всегда служило ему хорошим убежищем и рождало в душе и мыслях покой.

Поэтому, получив от деда разрешение обосноваться в особняке, Эдвин первым делом отправил слугу за предметами первой необходимости, а сам отправился в храм знаний, намереваясь поискать там книгу об изобразительном искусстве, которую в детстве видел на заставленных до отказа полках.

Но, переступив порог библиотеки, Эдвин тут же забыл, зачем сюда пришел, так как за столом у окна заметил часовщика, который корпел над огромным фолиантом, перерисовывая какие-то схемы в пухлую, потрепанную временем записную книжку.

- Дэвид! Так вот ты где?! - воскликнул Эдвин, чувствуя прилив радости от неожиданной встречи.

И, когда часовщик поднял голову и посмотрел на парня, тот широко улыбнулся мужчине.

- Жаль, что я не захватил с собой альбом и карандаши, - посетовал Эдвин. - Я запечатлел бы тебя за работой. Это поистине завораживающее зрелище, на которое я готов любоваться всю свою жизнь.

- Не преувеличивай, - отмахнулся мужчина и вновь склонился над книгой, чтобы скрыть от Эдвина улыбку. - Хотя я, если честно, не ожидал увидеть тебя здесь. Ты вроде бы не поклонник наук, да и вести себя тихо не умеешь. По сути, для таких жизнерадостных людей как ты, библиотеки сродни апофеозу скуки и уныния. Так какими ветрами?

- Дед разрешил мне обосноваться в особняке, - ответил Эдвин, приближаясь к столу, за которым сидел мужчина. - Я, конечно, не собираюсь особо злоупотреблять его гостеприимством, но на несколько ночей, пожалуй, останусь.

Он остановился рядом с Дэвидом и заглянул в книгу, с любопытством рассматривая нарисованный древним мастером механизм, который, судя по описанию, должен был позволить тяжелым предметам взлетать в воздух.

- Это и, правда, можно смастерить? - удивился юноша, нависая над столом. - Здесь нет ни тканевого мешка, ни горелки, ничего, что могло бы удержать предмет в воздухе. Люди прошлого были такими мечтателями!

- Люди настоящего мечтают не меньше, - заметил Дэвид и на миг прикрыл глаза.

Эдвин подошел к нему слишком близко, и мужчина ощутил исходящее от него тепло и приятный аромат каких-то масел.

- Вот только мечтают они по большей части о каких-то мелочах. О домах, деньгах и прочей пыли. Конечно, без всего этого жить тяжело, но в погоне за звонкими монетами они теряют воображение. А человеческий разум - совершенный механизм, равного которому никогда не будет. Да только во многих головах он ржавеет из-за того, что его не используют по назначению.

- Мой отец утверждает, что воображение - это пустая трата времени, - проговорил Эдвин и подошел к окну, выглядывая в сад. - Он считает, что я растрачиваю себя на ерунду, пытаясь освоить рисование. По его мнению, это псевдонаука, которая подходит только для воспитанных девиц, ибо только девушкам положено рисовать, петь, слагать сонеты и играть на музыкальных инструментах. В то время как благовоспитанный мужчина должен в совершенстве освоить верховую езду, владение оружием и научиться счёту, чтобы не разбазарить свое наследство. Подумать только, какая унылая жизнь ждет меня в будущем! Одна отрада, жить полгода в этой глуши вдали от родительского надзора и нравоучений. Пусть бы дед жил вечно.

Эдвин вздохнул и повернулся к Дэвиду, который слушал его лишь краем уха, вернувшись к своему занятию.

Возможно, часовщику нечего было ответить на его жалобы. Или, быть может, он был так увлечен, что не сразу нашелся, что сказать. Но Эдвин не стал дожидаться его откровений и поспешил извиниться:

- Прости. Меня, должно быть, слишком много. Ты занят, а я так бестактно отвлекаю тебя своей глупой болтовнёй. Эх! Мне стоило родиться девушкой, тогда никто не стал бы упрекаться меня в излишней разговорчивости и навязчивости. Что с глупышки взять? Никто бы даже осуждать не осмелился.

Эдвин невесело рассмеялся и, оставив Дэвида с его чертежами, углубился в библиотеку в поисках интересующей его книги.

Голос Эдвина проникал в сознание Дэвида и опутывал его тонкой искусно сплетенной паутинкой золотого марева. Мысли путались в изящном кружеве звуков, барахтались, увязая в медовой патоке слов, и таяли под яркими палящими лучами проснувшихся мечтаний.

Дэвид не разобрал и половины из того, что говорил Эдвин, и лишь по интонациям понял суть поднятой темы. И поймал себя на том, что злится на отца юноши за столь безжалостное отношение к мечтам.

А ведь именно мечты приводят в движение этот мир. Лишь пламенные крылья отважных сердец, способных воплотить свои фантазии в реальность, заставляют мироздание существовать. Не станет их, и мир умрет. Рассыпется прахом с прощальным вздохом последнего мечтателя и исчезнет.

Дэвид давно перестал мечтать и фантазировать. Его мысли стали практичными до зубовного скрежета. Его идеи уперлись в созданные мечтателями древности рамки. Его душа очерствела. Сердце стало каменным, но... ветер, поднятый крыльями Эдвина, сломал целостность гранита и посеял в трещинах семена надежды, которые рядом с мальчишкой разрастались буйной зеленью и покрывались готовыми распуститься бутонами счастья.

И эти чувства были так свежи и так желанны, что последние преграды, выстроенные Дэвидом вокруг собственного сердца, рушились, оголяя душу и впуская в нее солнечные лучи вновь разгоревшейся мечты, которая была способна перевернуть устоявшийся мир с ног на голову.

Дэвид настолько сильно погрузился в свои ощущения, что даже не заметил, как Эдвин замолчал. Но, когда мальчишка ушел, мужчине стало зябко и одиноко. Еще несколько минут он пытался прогнать наваждение, пытался вернуться к работе, но мысли его уже были далеки от чертежей и схем. Они заблудились среди книжных стеллажей, увязавшись за Эдвином невидимым шлейфом, и потянули Дэвида за собой.

«Мечтай!» - шептал давно позабытый голос в душе часовщика. – «Мечтай. Летай. Живи».

- Живи, - тихо повторил себе Дэвид, и его сердце отозвалось на эти слова громким стуком.

И, следуя своему же призыву, мужчина поднялся со стула и направился следом за юношей, который рассматривал корешки книг на полке, где были собраны труды по искусству.

Остановившись за его спиной, Дэвид накрыл теплую ладонь Эдвина своей рукой, и замер в предвкушении чего-то волшебного.

- Тебя не может быть много, - осипшим от волнения голосом проговорил Дэвид и, склонившись к плечу парня, невесомо коснулся губами кожи за его ухом. - Тебя слишком мало. Всегда мало. И это пугает.

Эдвин застыл истуканом, не чувствуя ног и рук, и задержал дыхание, чтобы ненароком не спугнуть момент.

Дэвид стоял за его спиной непозволительно близко, и всё же Эдвину казалось, что мужчина безмерно далеко. Дыхание Дэвида жарким летним ветром опаляло кожу юноши, а прикосновение его губ напоминало порхание бабочки с цветка на цветок. Но эти осторожные, несмелые действия, и полные глубокой страсти слова были красноречивее любых пылких и откровенных признаний.

Эдвину казалось, что он теряет рассудок рядом с этим замкнутым, черствым человеком с удивительно ранимой душой. И, когда Дэвид сделал к нему еще один короткий шаг, он потерял остатки самообладания и шумно выдохнул:

- Тебе не о чем переживать, ведь я чувствую то же самое.

Слова Эдвина пьянили Дэвида сильнее вина. Они были слаще лукума, и обволакивали сердце теплом, какого Дэвид еще не знал. Сердце мужчины грохотало в груди. Оно яростно разгоняло кровь в казалось заледеневших жилах и напоминало, что лето может цвести и в стужу, а зима не так страшна как иссушающее пекло одиночества.

- Нет, ты чувствуешь иначе. В тебе нет тьмы разочарований. Твое сердце еще не познало горечи обид, хоть ты и обижаешься на всякие мелочи с завидным постоянством. И пусть не познает. Мне нравится твой свет, Эдвин. Мне нравится твое тепло. Но я боюсь, что моя тьма заглушит его. Не позволяй мне этого сделать. Не позволяй.

- В тебе нет никакой тьмы, - отозвался Эдвин и, сделав совсем крохотный шаг назад, вжался в мужчину, наконец-то оказываясь к нему так близко, как всегда мечтал. - Возможно, твоя душа и блуждает во мраке прошлых разочарований, но она чиста как горный ручей. И только тебе решать, кому дать испить этой кристальной воды.

Юноша завел свободную руку назад и поймал ладонь Дэвида, а потом потянул её вверх и прижал к своей груди, чтобы мужчина услышал, как отчаянно грохочет его сердце, отвечая на эту волнительную близость.

Крылья Эдвина сияли в лучистом свете его сердца. Огромные, словно высеченные из хрусталя, они искрились, ослепляя Дэвида своим мерцанием. Крылья мечтателя. Хрупкие, изящные, манящие...

- Даже чистая вода может стать ядом, - вздохнул мужчина и, на миг прижав парня к себе, разжал объятия.

Но лишь для того, чтобы в следующий миг мягко развернуть его к себе лицом и посмотреть в его глаза.

- Но я хочу испить твой яд. Даже если он станет для меня смертельным, - признался Дэвид и коснулся чуть приоткрытых губ Эдвина поцелуем.

Юноша замер, и с губ его сорвался удивленный вздох.

Приличия, привитые с детства, не позволяли ему даже надеяться на поцелуи с девицами до свадьбы. И, если не считать звонкого смачного поцелуя в щеку от молочницы на сельской ярмарке, куда Эдвина занесло вместе с друзьями из пансионата, для него это был совершенно новый опыт.

Губы Дэвида были властными и жесткими, и пахло от них горечью ароматного кофе. Но этот запах пьянил юношу сильнее вина, и он подался вперед, повторяя за Дэвидом и целуя его в ответ.

Но тут в его памяти, вдруг, всплыло непрошенное видение из прошлого.

Тогда ведь Дэвид тоже был в библиотеке, почти в такой же ситуации, только с другим мужчиной. И целовал его с такой же страстностью, с какой сейчас целовал Эдвина.

Парень попытался прогнать это воспоминание, но оно острыми клыками ревности вгрызлось в его сердце, заставив оборвать поцелуй и откинуться головой на книжный стеллаж, чем Дэвид мгновенно воспользовался.

Мужчиной овладела страсть. И, кажется, он потерял себя в ней, потому что его губы тут же впились в шею Эдвина, оставляя на чувствительной коже пылающие отметины. А сам парень уже не понимал, на каком свете находится.

Его тело обдало жаром и налилось соками сластолюбия, но перед глазами подобно укору совести стояла сцена из прошлого, а в мыслях всплыла жестокая фраза, небрежно оброненная Дэвидом шесть лет назад:

«Меня привлекают красивые люди. А ты, к сожалению, не обладаешь подобным достоинством».

Вспомнив эти слова, Эдвин горько хмыкнул, и Дэвид, к его удивлению, тут же остановился, словно почувствовал в нем внезапную перемену.

Сладкий поцелуй оборвался, но Дэвид был уже не в состоянии остановиться. Пламя страсти, разгоревшееся в нем из маленькой искры симпатии, охватило тело, испепеляя душу и сердце.

Но за огнем неизменно приходит стужа, и ее колючее дыхание, усмешкой сорвавшееся с губ Эдвина, ледяным порывом затушило огонь.

В растерянности Дэвид отстранился от юноши, на лице которого застыла маска насмешки, и внутри мужчины все похолодело от дурного предчувствия.

- Что-то не так? - спросил он, стараясь не выдать голосом своей озадаченности и прогоняя из памяти неприятные воспоминания, которые настырными змеями выползли из своих нор и принялись угрожающе шипеть.

Эдвин покачал головой, чувствуя покалывание в ладонях и щемящую тоску в сердце. Он понимал, что лучше бы ему прикусить язык и унести свою давнюю обиду с собой в могилу, но простодушие никогда не ходило рука об руку со здравомыслием, а терпение никогда не было достоинством легкомысленной натуры.

- Мне просто интересно... - проговорил Эдвин и тяжело сглотнул, заметив во взгляде Дэвида ту самую тьму, о которой мужчина упоминал совсем недавно.

- И что же? - спросил часовщик, явно сбитый с толку.

- Теперь я достаточно красив для тебя, или мне по-прежнему далеко до совершенства? - выпалил Эдвин на одном дыхании, и продолжил, хотя по уму ему стоило на этом и остановиться: - Да, у меня темные волосы и темные глаза, и кожа не такая алебастровая, как у местного астронома. Так что же мне делать, чтобы соответствовать твоим предпочтениям?

Дэвид был готов ко многому, но только не к такому повороту. Упоминание Артура резануло по сердцу куском разбитой призмы, через которую он к своей глупости умудрился посмотреть на Эдвина. Но ни кровинки не вытекло из давно заржавевшего механизма.

А он-то, глупец, думал, что Эдвин сумел починить его. Да только масло оказалось слишком старым и некачественным, чтобы спасти давно умершую машину.

- Ты уже им соответствуешь, - колко ответил Дэвид, и его губы искривились в злой усмешке. - По всей видимости смазливые злобные идиоты являются моим идеалом. Хотя, нужно отдать тебе должное, даже Артур не умеет так искусно вживаться в образ, как это получилось у тебя. Браво, господин Когвилл. Я искренне поражен вашими талантами.

- И какими же?! - с вызовом спросил Эдвин, уязвленный очередной порцией оскорблений. - Я лишь спросил, поменял ли ты обо мне свое мнение?! Ведь в прошлом на вполне невинное и искреннее признание ты безжалостно срезал меня своей придиркой к моему внешнему несовершенству. Что же в этом выдаёт во мне злобного идиота, коим ты меня окрестил?!

Дэвид на мгновение задумался, пытаясь понять, о чем говорит Эдвин, но разгадка была на поверхности и тут же всплыла в памяти мужчины.

Солнечный весенний день. Короткое, но пылкое признание, и бесконечная боль в глазах, когда в ответ прозвучали довольно жесткие слова.

Даже подростком Эдвин был красив. Но сердце Дэвида было занято Артуром. Да и самому Эдвину на тот момент едва ли исполнилось пятнадцать. Однако мужчина и подумать не мог, что разочарование от первой не ставшей взаимной симпатии засядет в сердце мальчишки отравленной занозой.

- Всё выдает, - грубо бросил он и отступил от юноши на несколько шагов. - Самовлюбленные нарциссы редко бывают умны. А нарциссы, лелеющие свои обиды почти десятилетие, и подавно.

- Самовлюбленный нарцисс здесь только ты! - с обидой в голосе срезал мужчину Эдвин, не желая больше слушать язвительные колкости в свой адрес. - С нашей последней встречи шесть лет назад и по сей день не было ни единого раза, чтобы ты проявил ко мне любезность по доброй воле. С первого дня в Сэндгласвиле я только и слышу от тебя издёвки и придирки, не имеющие под собой никаких оснований. Я ни разу ни словом, ни делом не оскорбил тебя, чтобы дать тебе повод так со мной обращаться. Но ты продолжал вести себя грубо и заносчиво просто из вредности. Но, несмотря на всё это, я продолжал лелеять в своем сердце нежные чувства к тому замкнутому и нелюдимому юноше, который в своей ироничной манере всегда находил способ утешить и поддержать меня в трудные моменты, и которому я однажады признался в любви! Не знаю, что случилось с тем юношей, и как он превратился вот в это... но, если Вам претит моя откровенность и раздражает моя навязчивость, господин Сандайл, не смею больше докучать Вам своим глупым смазливым лицом!

Высказавшись, Эдвин стремительно покинул библиотеку, не желая больше ни минуты находиться в обществе этого высокомерного зазнайки! И, поскольку дед разрешил часовщику посещать особняк в любое время, сам он не желал оставаться здесь ни при каких обстоятельствах.

В повисшей тишине быстрые шаги Эдвина эхом разносились по библиотеке, но даже они не могли заглушить гулкого биения сердца, которое бушевало в груди Дэвида.

Боль пронзала душу мужчины, рвала ее острыми когтями и заставляла истекать кровью. Но реакцией на боль всегда была злость, и в этот раз она не заставила себя ждать.

Ярость ослепила Дэвида. Пронзила каждую клеточку его существа, и он в сердцах ударил кулаком по книжному стеллажу. Одна из книг упала на пол и открылась, выпустив из своего плена пожелтевший от времени лист, который, вспорхнув испуганной птицей, опустился на пол, представив взору мужчины его собственный портрет.

Несколько мгновений Дэвид растерянно смотрел на рисунок, выполненный еще не набитой рукой, с множеством погрешностей и неточностей, но все равно узнавал в нарисованном юноше себя. Себя еще не зачерствевшего от разочарований и не заржавевшего от обид. А потом поднял лист с пола и, вложив его обратно в книгу, вернул ее на место.

Мысли смешались в его голове. Чувства перепутались. Он еще никогда не пребывал в столь странном состоянии, словно опасно балансировал на краю безумия, и эти чувства сводили его с ума, обнажая душу перед очередными ударами жестокой судьбы.

Предупредительный кашель старого лакея вырвал Дэвида из задумчивости, и он, повернувшись к слуге, уставился на него хмурым взглядом.

- Прошу простить, господин Сайндайл, - с низким поклоном начал седовласый мужчина, - но господин Гаррисон ждет Вас в своем кабинете. И просил передать, что, если Вы вздумаете сбежать, он лично вытащит Вас из Вашей башни, а, если понадобится, то и из-под земли.

- Не собираюсь я еще пока под землю, - пробурчал Дэвид, но перечить не стал, и последовал за лакеем на встречу со стариком.

***

Валентайн Гаррисон сидел в своем кресле и, глядя в окно, задумчиво постукивал пальцами по массивной столешнице древнего как сам мир стола.

Когда Дэвид вошел в кабинет, старик, казалось, даже не обратил на это никакого внимания, но, стоило мужчине сделать нерешительный шаг назад, как дед Эдвина указал ему на кресло.

- Сядь! - приказным тоном пророкотал Гаррисон. - Нам нужно серьезно поговорить. И лучше сделать это сейчас, пока всё окончательно не зашло в тупик.

Дэвид сразу догадался, чем вызвал гнев мужчины, и гадкое предчувствие скандала прочно засело у него в груди. Но от ответственности он отказываться не собирался. В конце концов, за глупость порой приходится дорого платить. И цена его глупости, как он предполагал, будет очень высока.

Он молча опустился в кресло напротив старика и приготовился внимать, хотя и знал, что сейчас на его голову выльется весь гнев Вселенной.

Старик Гаррисон несколько минут молчал, внимательно разглядывая молодого мужчину, а потом жестом подозвал слугу и приказал подать спиртное.

Лакей тут же поставил на стол два стакана и бутылку джина, и с поклоном удалился.

- Выпей! - приказал Дэвиду старик. - Выпей, и поведай мне, что с тобой стряслось, когда ты был в Лондоне. Когда ты вернулся в Сэндгласвиль и стал жить затворником, я всё думал, в чём причина такого поведения. Но ничего путного мне в голову не приходило. Я ждал, когда ты навестишь меня и сам обо всем расскажешь, но ты не приходил, и мне оставалось лишь строить догадки. Благо, сплетников в нашем городе предостаточно, так что кое-что я всё-таки сумел разузнать. Но я не хотел бы делать поспешных выводов, перед тем не выслушав тебя.

- Ничего со мной не случилось, - хмуро отозвался Дэвид, не понимая, почему старик начал издалека.

Ведь куда проще и быстрее было бы сразу выложить все карты на стол, объявив его порочным иродом, и с позором выгнать из собственного дома, за то, что позарился на честь горячо любимого внука, чем вести задушевные беседы о никому ненужных событиях прошлого.

- Я всегда был нелюдим. И с годами это не изменилось.

- До своего отъезда в Лондон ты бывал в моем доме чуть ли не каждый день, но по приезду не сподобился даже записку мне написать, - напомнил Гаррисон. - Я слышал, что у вас с Артуром Тойэди возникли какие-то разногласия на почве научных трудов. Расспросив профессора Пэттитайрента, я узнал любопытную вещь, а именно, что перед выпуском из школы ты украл научный труд Артура и выдал его за свой. И то же самое ты провернул в Королевской Академии, из которой тебя с позором выгнали.

Лицо Дэвида в ответ на эти обвинения перекосило от омерзения, и Гаррисон, который внимательно за ним наблюдал, сказал:

- Но по твоей реакции я вижу, что всё было не так. Не хочешь поделиться подлинной историей? Что натворила эта самовлюбленная бестолочь? Что между вами произошло? Ведь в школе вы с Артуром, насколько мне известно, были очень близки.

- Вам и так уже все рассказали, - отмахнулся Дэвид, - к чему еще и мои пояснения. Я ничего нового не добавлю в эту историю.

- А ну прекрати паясничать, мальчишка! - прикрикнул старик Гаррисон и в сердцах хватанул кулаком по столу. - Что бы сказал твой дед на такой тон? Он был моим другом, и мне претит сама мысль, что о его внуке ходят дурные слухи!

- Другом?! - не выдержал Дэвид.

Он копил свои обиды слишком долго, и теперь они потоком жгучей лавы вырывались из пробужденного вулкана его души.

- Вы называете это дружбой? О! Теперь я буду знать, как правильно дружить! Скажите мне, лорд Валентайн, именно от большой дружбы Вы даже не потрудились сообщить мне о его смерти? Никто не потрудился! Но ладно, пусть так. Но чем он заслужил то, что его как беспризорную собаку зарыли на самой окраине города? У нашей семьи есть своя крипта. В ней покоится не одно поколение моих предков. Так каким же таким образом прах моего деда, а, по Вашим словам, и Вашего дорогого друга, оказался похоронен черт знает где, да еще и без опознавательных знаков? Я бы и не отыскал его могилы, если бы меня не привела к нему кошка. Если, по-Вашему, это и есть проявление дружбы, то какой прок мне рассказывать Вам о своей жизни?

- Когда твой дед покинул этот мир, я был в отъезде, где и слёг с хворью, которую подцепил в пути, - проговорил старик странным голосом. - Неужели ты думаешь, что я позволил бы похоронить его на отшибе старого кладбища как какого-то приживальца? Да и горожан винить не за что. Они не смогли отыскать ключи от вашей усыпальницы и не решились взламывать замок, чтобы не гневить мёртвых. Дэвид, всё это ужасное стечение обстоятельств. Ты зол, и я могу это понять. Но не копи напрасных обид. Никто не хотел, чтобы так получилось. Жители организовали погребение и проводили твоего деда со всеми почестями. Марта ухаживала за ним в последние дни и убиралась на его могиле. А мой юрист составлял завещание, в котором твой дед требовал сохранить его смерть в тайне от тебя. Он хотел, чтобы ты спокойно доучился и наказал не тревожить тебя дурными вестями. Кто бы посмел пойти против воли покойного?

- Ключи они не нашли! - съязвил Дэвид и горько хмыкнул. - Наш родовой склеп отродясь не закрывался на замок, и, чтобы открыть дверь, стоило лишь провернуть ручку. Но, видимо, с этой наукой не в ладах целый город.

Дэвид потянулся за бокалом с джином и залпом осушил его, чтобы заглушить осевшую на языке горьким пеплом обиду за своего деда.

- Ну да ладно, я уже свыкся с этим. В конце концов, этот лес нравился старику. Быть может, он и нашел там успокоение.

- По словам Марты он ушел с покоем в сердце и верой в то, что ты сможешь получить достойное образование и выбиться в люди, - проговорил Гаррисон и, помолчав немного, чтобы почтить память почившего друга, продолжил: - Спустя два года после его смерти в город вернулся Артур, и начал хвастаться на каждом углу своим дипломом астронома, который он получил в Королевской Академии Наук. Я дал прием в честь его возвращения, но лишь для того, чтобы послушать его рассказ о тебе. Этот недоумок явился в мой особняк с видом триумфатора и начал во всеуслышание поливать тебя грязью, рассказывая о том, как тебя с позором выгнали из Академии и как ты теперь прожигаешь жизнь в злачных местах Ист-Энда*. Ни один порядочный человек не опустился бы до подобного поведения и не стал бы прилюдно порицать бывшего друга в его отсутствие. И я заподозрил неладное. Я послал своего человека в Лондон и узнал, что ты всё ещё учишься в академии, в то время как Артур вылетел оттуда ещё на первом курсе обучения, и всё оставшееся время до возвращения в Сэндгласвиль прожил на попечении престарелой вдовы, которая содержала его в благодарность за плотские утехи. К сожалению, подробности ваших распрей мне узнать не удалось. Может, всё-таки поделишься? Глядишь, и на душе полегчает.

- Так вот чем он занимался, - хмыкнул Дэвид, не без злорадства думая о том, что престарелая вдова, должно быть, намучилась с этим прихвостнем. - Что ж, моя история не столь занимательна, как похождения Артура, но доля правды в его словах все же была.

Дэвид сделал еще глоток джина и, обхватив бокал ладонями, на миг прикрыл глаза, погружаясь в давнюю историю, которая оставила в его сердце печальный след разочарований.

Первая любовь чаще всего бывает болезненной. Об этой нехитрой истине Дэвид узнал не только из рассказов своих знакомых и друзей, которых, к слову, у него было немало в Лондоне, но и на собственном грустном опыте.

Артур долгое время был его зазнобой. Человеком, которого Дэвид искренне любил, и о котором всячески заботился. Но чувства ослепили юного Дэвида, сделав его глупым и недальновидным. Они затуманили его разум, не позволяя разглядеть самые очевидные вещи.

И Артур пользовался этим.

Сначала в сэндглассвильской школе для мальчиков, которую под патронтажем местного пастора организовал профессор Пэттитайрент. Потом в колледже, а потом уже и в Лондоне, куда Артур увязался следом за Дэвидом.

Написав свою первую научную работу, Дэвид и подумать не мог, что Артур присвоит ее себе, и выдаст профессору Петтитайренту как свое детище.

К сожалению, обаяние мерзавца было слишком ослепительным, и глупый «ученый муж» Сэндглассвиля, очарованный Артуром, даже не стал слушать оправданий Дэвида.

И лишь дед оставался на стороне Дэвида, поддерживая его и убеждая в том, что дуракам закон не писан, но в будущем они исчезнут из его жизни. Ведь в Королевской Академии Наук, куда, по мнению старого часовщика, Дэвид просто обязан был поступить, чтобы не растрачивать свой светлый ум на всякую ерунду, дураков не водилось, и там его талант непременно оценят по достоинству.

Дэвид поверил деду. И вскоре получил ответное письмо из Академии с приглашением явиться на пробный вступительный экзамен.

Примерно в это же время к нему с повинной явился Артур.

Парень умолял Дэвида простить его. Лил слезы, корил себя за подлый поступок, оправдывался страхом перед изгнанием из колледжа и клялся в том, что подобного больше не повторится.

Влюбленное сердце слепо и глухо. Оно не знает обид, и склонно из уродливого создавать прекрасное.

Сердце Дэвида не стало исключением, и он поверил Артуру. Поверил и простил, вновь окунувшись в волшебную романтику томных взглядов, легких прикосновений и ожидания момента, когда они с Артуром смогут покинуть Сэндглассвиль и отдаться своей любви без остатка.

И вот заветный час пробил, и юноши, собрав свои вещи, уехали покорять столицу.

Но Лондон оказался неприветлив к ним. Комната в общежитии, о которой Дэвид договорился заранее, к их приезду по каким-то причинам оказалась занята. И парню пришлось потратить немало сил, чтобы обеспечить себя и Артура крышей над головой.

Сначала Дэвид снял небольшую комнатку на чердаке, одним махом истратив все свои немногочисленные сбережения. И, чтобы иметь возможность и дальше оплачивать это убогое жилье, парень устроился на работу в местную котельную.

В свободное время Дэвид готовился к поступлению и писал научную работу, которую хотел представить на суд великим академикам. Но слишком большие физические и умственные нагрузки, недосып и скудная пища привели к истощению его организма, и Дэвид сильно заболел аккурат накануне вступительных экзаменов.

Его мечта получить академическое образование чуть не пошла прахом. Но Артур каким-то образом сумел договориться с профессорами, чтобы парню дали отсрочку на время болезни. И следующие несколько недель он всеми силами помогал Дэвиду закончить научный труд, попутно ухаживая за ним и подбадривая его, пророча ему достойное будущее и счастливую совместную жизнь.

Но, как оказалось впоследствии, все усилия Артура были направлены лишь на то, чтобы нанести Дэвиду очередной подлый удар в спину.

Как только Дэвид завершил свой труд по механике, Артур тайком забрал его. И, пока Дэвид мучился лихорадкой, представил на суд королевских академиков от своего имени.

Однако правда об этом всплыла лишь через две недели.

Явившись в академию, чтобы сдать экзамен, Дэвид узнал, что никакого уговора на его счет не было. И все же ректор дал ему возможность выступить перед профессорами со своим научным трудом и доказать, что он достоин Академии. Дэвид основательно подготовился к докладу, и смело изложил суть своего изобретения перед учеными мужами. Но в процессе заметил, что профессора как-то странно переглядываются и смотрят на него с крайним возмущением.

Дэвид поинтересовался, что стало причиной их негодования. И ректор ответил ему, что он пытается «въехать в Рай на чужом горбу», пытаясь выдать научную работу Артура Тойэди за свою, после чего с позором изгнал Дэвида из стен академии.

Разочарованный, потерявший работу в котельной и крышу над головой, за которую не мог заплатить, поскольку вместе с трудами по механике, Артур умыкнул и все его сбережения, вымотанный болезнью и душевной болью, Дэвид не смел написать деду о своих неудачах и вернуться домой с позором. И потому он решил попытать удачу на следующий год. А, чтобы оплатить свое существование, устроился подмастерьем к бедному, но очень талантливому доктору, у которого и снял тесную коморку в Ист-Энде.

У эскулапа Дэвид научился врачеванию и узнал очень много интересных вещей. И, однажды, работа помощником доктора привела Дэвида в дом к очень уважаемому профессору из Королевской Академии.

Там у них с Дэвидом завязался спор, в процессе которого часовщик смог доказать, что работа, представленная Артуром, принадлежала ему. А, через несколько месяцев, получив этому подтверждение, профессор пригласил Дэвида на встречу со своими коллегами, и на этом собрании было решено принять одаренного и незаслуженно оклеветанного молодого человека в храм науки и знаний.

Артура к тому моменту из академии уже выгнали, и Дэвид с ним больше не встречался. А после окончания обучения профессор попросил Дэвида заменить его на посту преподавателя, и мужчина задержался в Лондоне еще на два года.

Дэвиду предлагали должность преподавателя на постоянной основе, но он не видел себя учителем, и потому отказался. Он решил вернуться в Сэндглассвиль и, наконец, порадовать деда своими успехами, но к тому моменту, как оказалось, деда уже не было в живых, и рассказывать о достижениях было некому.

- Вот, собственно, и вся история. Ничего интересного или занимательного. И в некоторых аспектах даже сходится с рассказами Артура, - проговорил Дэвид, закончив свое повествование, и вновь приложился к джину.

- В некоторых, да, не во всех, - посетовал старик задумчиво. - Так значит этот прохвост воспользовался твоей привязанностью и использовал тебя в своих целях? Вот же бесчестный человек! И как тебя угораздило связаться с таким идиотом?

Дэвид раздраженно передернул плечами, не зная, что ответить на этот вопрос, но старик не нуждался в пояснениях.

- Что ж, теперь мне всё ясно, - сказал он. - Теперь поговорим о моём пустоголовом внуке. Что между вами происходит?

Дэвид искривил губы в злой усмешке, но тут же подавил ее, чтобы не расстраивать старика.

- Мы пытались дружить, но, видимо, у нас не получится. Старые обиды слишком сильны, и не дают проклюнуться росткам дружбы. Вам не стоит беспокоиться на сей счет. Вскоре Ваш внук одумается и продолжит вести свою обычную жизнь.

- Эдвин не похож на человека, который затаил обиду, - проговорил Гаррисон. - Скорее уж на человека недалёкого ума, который не умеет держать рот на замке. С ним всё предельно ясно. А с тобой-то что? На что обижен ты?

- Я не обижен, - хмуро возразил Дэвид, не желая признаваться в природе своих чувств. - Я осторожен. После дружбы с Артуром, я очень тщательно выбираю тех, с кем заводить близкие отношения.

- Артур с юных лет был с гнильцой, в то время как Эдвин всегда отличался мягким и покладистым нравом. Хотя он был несносным ребёнком! - старик тепло улыбнулся, вспоминая былые времена. - Всё время крутился рядом, не давая мне прохода. Его отец был излишне строг с ним, пытаясь закалить его добросердечный характер, и моя дочь привозила его сюда, чтобы мальчик мог отдохнуть от родительских нравоучений. Старшие братья-то у него толковые, а вот Эдвин, по мнению его отца, рос разгильдяем и бездельником. Но даже здесь ему не всегда удавалось спастись от родительского гнева. Помнится, мой зять как-то заявился ко мне с визитом в препаршивом настроении и взялся за воспитание отпрыска. Эдвину тогда сильно досталось. Его отец сломал мольберт, который я ему купил, и разорвал его альбомы с рисунками, а потом еще и высек, пригрозив, что если он не овладеет математикой, то горько пожалеет об этом. Эдвин молча стерпел эти издевательства, а, когда его отец успокоился, спрятался в библиотеке. Мне было жаль мальчишку, и я пошел за ним, чтобы утешить, но моя помощь не понадобилась. Когда я заглянул в библиотеку, то увидел вас двоих. Вы сидели за одним столом. Ты листал какую-то книгу и втолковывал моему внуку, что он должен взять жизнь в свои руки и идти к своей мечте, невзирая на все препятствия. Помнится, ты даже отдал ему свой блокнот и карандаш, с которыми никогда прежде не расставался, чтобы он что-нибудь нарисовал и успокоился. Тогда в твоем сердце было больше сочувствия и участия.

Гаррисон замолчал, глядя в одну точку и чему-то грустно улыбаясь.

Старик говорил, а Дэвид словно заново переживал тот день. Он очень отчетливо вспомнил полные слез глаза мальчишки, которому казалось, что мир в одночасье рухнул. Но почему-то никак не мог связать этого ребенка с тем подростком, который признавался ему в любви.

У Валентайна Гаррисона было слишком много внуков, и всех Дэвид даже не пытался запомнить. Неудивительно, что в подростке он не узнал ребенка, а, встретив уже молодого мужчину, не узнал в нем того нежного подростка, что так пламенно признавался ему в своих чувствах.

Теперь же все складывалось. И желание быть рядом, и просьбы нарисовать портрет, ведь маленький Эдвин всегда просил его об этом, да только забитая невзгодами и проблемами память не хотела открывать свою завесу и возвращать Дэвиду воспоминания о светлых моментах жизни.

- Это было слишком давно, - вынырнув из своих мыслей, сказал Дэвид. - Все меняется.

- Да уж, - согласился старик. - Жизнь непростая штука. Не так-то и просто следовать за своей мечтой, когда весь мир настроен против тебя. Эдвин испытал это на себе не единожды, как и ты. В последний раз он гостил у меня, когда ему было пятнадцать. Дочь привезла его и сказала, что осенью он отправляется на учёбу в закрытый пансионат, куда его определил отец, чтобы его воспитанием занялись специально обученные люди, раз у него самого не выходило сделать из Эдвина настоящего мужчину. Первые недели внук ходил угрюмый и нелюдимый, с потухшим взглядом. Но вскоре отошел и стал прежним собой. Дети в его возрасте обычно становятся заносчивыми идиотами, которым слова поперёк не скажи, но Эдвин был совсем другим. Он так и остался тем ласковым ребёнком, нуждающимся в моей компании и одобрении. И снова не давал мне прохода, отвлекаясь только когда в этом доме появлялся ты. Несколько месяцев жизнь в особняке шла своим размеренным ходом. Но пред самым отъездом Эдвина случилось нечто очень странное. Слуги сказали, что он вышел из библиотеки с каменным лицом, а потом перебил все зеркала, имеющиеся в доме. На все расспросы об этой выходке он отвечал гробовым молчанием. И так и уехал, не обмолвившись со мной ни словом. Признаться, я места себе не находил всё это время, не имея ни малейшего понятия, что с ним стряслось. Дочь писала мне, что он выбросил зеркало из своей комнаты, и долгое время отказывался смотреть на себя в отражении. Потом это помешательство прошло. И, когда он появился в Сэндгласвиле в этот раз, я с облегчением заметил, что его характер ничуть не изменился. Уж не знаю, что между вами произошло, но твои суждения о нем в корне не верны. Эдвин дурак, но не подлец. У него ранимое сердце, но он настолько простодушен, что легко прощает людям обиды. Не будь к нему излишне строг. Он привязан к тебе с ранних лет, и пренебрежение с твоей стороны может ранить его. Но, если без этого никак не обойтись, то прекрати с ним всякое общение, хотя бы ради меня.

- С моей стороны нет к нему пренебрежения, - попытался оправдаться Дэвид, почувствовав болезненный укол совести.

Он и подумать не мог, что неосторожно брошенные слова так ранят мальчишку. Но... ситуация не изменится.

- Эдвин чудесный юноша. Он добр и приветлив, и, должно быть, действительно не держит камня за пазухой. Но общение со мной может на него дурно повлиять. Оно уже дурно влияет. А создавать проблемы ни ему, ни Вам я не желаю.

- Дело твое, - сказал старик, рассматривая свои пальцы, унизанные перстнями. - Но, если не можешь быть ему другом, не становись хотя бы врагом.

Он вздохнул и, стащив с безымянного пальца золотой перстень с чистейшей воды сапфиром, на мгновение сжал его в кулаке, а потом положил на стол перед Дэвидом.

Часовщик с недоумением уставился на драгоценность, после чего перевел вопросительный взгляд на Гаррисона.

- Я получил его в дар от твоего деда, и хочу отдать его тебе. Всё равно я уже скоро отправлюсь на тот свет, и не смогу ничего забрать с собой. Поступай с ним как знаешь, теперь оно твоё. А теперь ступай. Устал я от всех этих воспоминаний.

Дэвид уставился на кольцо, которое стоило слишком дорого, чтобы быть подарком бедного часовщика, у которого за душой не было ни гроша на протяжении всей жизни. А потом с сомнением посмотрел на старика Гаррисона.

- Мне кажется, Вы что-то путаете, - хмуро рассматривая сверкающий сапфир, проговорил Дэвид. - Этот перстень не может быть подарком от моего деда. Наша семья никогда не отличалась зажиточностью. Да что там?! У него не было денег даже на учебники для меня. Все книги были из вашей библиотеки.

- И всё-таки он нашел на него средства, - сказал Гаррисон. - Это был его способ выразить мне особые чувства, не растрезвонив об этом всему городу. Ещё один перстень на пальце у лорда ни у кого не вызовет подозрений и пересудов, верно? А я всегда любил сапфиры.

Глаза старика подернулись странной мутной пеленой, и он махнул рукой, давая Дэвиду знак, что разговор окончен и ему лучше уйти.

От услышанного в горле Дэвида встал колючий ком. Он вновь перевел взгляд на кольцо, а потом осторожно взял его в руку и сжал в кулаке, чувствуя, как острые грани драгоценного камня впиваются в кожу.

- Я сохраню его, - чуть сипло проговорил он и поднялся из кресла.

Старый лорд на него больше не смотрел, но Дэвиду и не надо было видеть его глаз, чтобы понять, что творится на сердце у старика. Поэтому он поспешил откланяться, чтобы не бередить старые раны, которые и без того были безжалостно вскрыты в этом разговоре, и болезненно кровоточили.

***

После разговора со стариком Гаррисоном Дэвиду было о чем подумать. Поведанная лордом Сэндглассвиля история заставила мужчину иначе взглянуть не только на своего деда, но и на самого себя.

Дэвид никогда не питал иллюзий относительно своего характера. Он знал, что часто бывает груб и неучтив. Знал, что его слова обижают собеседников и, возможно, даже глубоко ранят их. И потому искренне недоумевал, как такой светлый человек как Эдвин вообще сумел проникнуться к нему теплыми чувствами.

Заковав свою душу в прочный панцирь отчужденности и пассивной агрессии, Дэвид не рассчитывал на то, что когда-нибудь сможет снова влюбиться. Слабость к красивым людям никуда не делась, но за красотой внешней он так часто встречал уродство духовное, что окончательно разочаровался в людях. Но Эдвин оказался другим. Однако следуя по уже проторенной дорожке, Дэвид и не подумал усомниться в своих поспешных выводах, и как итог безжалостно ранил хрустальное сердце юноши, породив в кристально-прозрачной чистоте зачатки разочарования.

Несколько дней после разговора со стариком Гаррисоном Дэвид провел в уединении. Он пытался работать, пытался отвлечься от мыслей, но взгляд его то и дело возвращался к сапфировому перстню, и в груди при виде восхитительной работы искусного ювелира разгорался слабый огонь.

А в городе между тем началась подготовка к празднику. Все чаще на улице слышались веселые возгласы, смех и иногда жаркие споры. В такие моменты Дэвид подходил к окну и подолгу наблюдал за бесполезно мечущимися по улочкам горожанами. Иногда среди них он видел Эдвина, и в такие моменты сердце мужчины заходилось безудержным ритмом, отчего Дэвиду становилось жарко.

Приготовления к празднику продвигались медленно и бестолково, что было совсем неудивительно, учитывая, кто именно руководил организацией торжества.

Профессор Пэттитайрент в своей непревзойденной манере истинной глупости отдавал совсем нелепые распоряжения, а следующий за ним хвостом Артур лишь усугублял положение.

Эдвин так же был в их компании, но по лицу юноши Дэвид замечал, что радости ему это не приносит, и при любой возможности он старался прийти на помощь либо Марте, либо Трэвису.

Джейн так же крутилась неподалеку и, к неудовольствию Дэвида, без конца липла к юному Когвиллу.

Это раздражало мужчину. Заставляло его сердце исходить ядом ревности. И после нескольких дней таких наблюдений Дэвид не выдержал, и решил присоединиться к подготовке, надеясь, что в суматохе работы ему удастся поговорить с Эдвином и извиниться перед ним за свое нелепое поведение и обидные слова.

Примечания:

* Ист-Энд (англ. East End) — восточная часть Лондона, район расселения бедноты и антипод фешенебельного Вест-Энда.