В ноябре Хворост появляется на свет. Постоялые подкармливают его свежими слухами, балуют излишним вниманием, а он растет. Так, что в одном из рассказов соседей его уже описывают как двухметровое сгорбленное лысое чудище в черных лохмотьях с многочисленными шрамами.

Он страдает.

Но село присматривает за ним. Бережно убаюкивает свое новорожденное дитя по ночам, когда ему бывает особенно тяжко.

Потому что остальным до чувств Хвороста нет дела. Все переживают за себя.

Нина Игоревна, например, рано утром бежит к участковому, чтобы дозвониться до дочки Маши, совсем не придавая значения тому, что у той сейчас три часа ночи из-за часового пояса. Мыслями загоняется настолько, что и сдержать себя не может.

Добегает до обветшалого дома возле водонапорной башни и, чуть не споткнувшись о дыру в ступеньке, стучится. Уверенно и с криками, готовясь в любой момент перейти на "каменную артиллерию".

Но не проходит и пяти минут угроз, как Постоялую пускают внутрь.

Виктор Михайлович встречает гостью спросонья, в шортах, белой майке с разводами на лямках и взъерошенными волосами. В последнее время дачники зачастили с просьбой телефона и участковый явно этим недоволен.

— Монополист я, блин, — возмущается. — Да лучше бы скот как у Олеси завел и бабки с этого рубил, чем это... Единственный источник связи в селе у меня, понимаете ли! Ну и что? Я вам участковый, все-таки, а не телефонная будка!

— Витя, ты поговори мне еще тут! — по-хозяйски плюхается на стул Нина Игоревна. — Еще и деньги с бедных бабушек за это дери!

— Да я и не собирался... — оправдывается участковый, понимая, что на нервах немного разошелся. — Просто говорю: совесть имейте...

— Выполнял бы свою работу нормально, никто бы и не жаловался на происходящее родным, — бурчит Нина Игоревна, пока крутит диск номеронабирателя на рабочем столе участкового.

— Так а я-то чего? Простые слухи же ходят, ничего страшного еще не случилось...

— А ты прям ждешь, чтобы случилось! — перебивает бабушка Аленки. — Тьфу, сгинь уже, Витя, дай с Машкой наедине нормально поговорить!

Обиженный участковый вешает полотенце на плечо и лениво вываливается умываться на улицу. Бесполезно доказывать Нине Игоревне собственную значимость — понимает. Какую бы должность он не занимал, как бы время десятками не летело, как бы пузо не растягивало майку, и как бы пупок не выглядывал наружу, для нее он всегда будет "Витей". Мальчиком, который плачет от одного укуса пчелы...

Каждый долгий гудок отзывается стуком в сердце Нины Игоревны. Она ждет ответа, раскачивается на кривом стуле, а когда слышит долгожданное "алло", то прижимается ухом к трубке и дает волю эмоциям:

— Доченька, приезжайте ко мне быстрее! — плачет Нина Игоревна. — Не могу я, тут жуть что творится!

— Что случилось, мам? — глухо доносится по другую сторону провода.

— Сначала пепел, этот ужасный запах гари, потом кричали свиньи... Не как обычно в августе, а громче и истошнее! Дым черным облаком ввысь струился, соседи толпились, наступали друг другу на ноги... а потом появился он... Монстр! Этот ужасный монстр! Как его описывают страшно, жизни он нам не дает!

Боевая еще минуту назад Нина Игоревна резко падает духом и поддается гнету свежих воспоминаний. От бегающих перед глазами картинок она с трудом подбирает слова и не замечает, как сбивается дыхание, а руки начинают предательски трястись...

— Какой монстр, мам? — безынтересно зевает Маша. — Я вообще-то спала уже, знаешь... Три часа ночи! Что ты такое говоришь?

— Мне первая Тамара Ивановна про него рассказала, а уж потом...

— Ой, все понятно с тобой, — цыкает дочка, явно не воспринимая разговор всерьез. — Ты же знаешь какая Тамара Ивановна придумщица!

— Но Маша, я тоже его видела, я сама же и...

— Мам, ну хватит, — обрывает. — Меньше слушай эти сказки, вот и воображать всякое не будешь.

Не верит. По голосу слышно. Но почему-то явное безразличие дочери Нину Игоревну успокаивает и заставляет поверить в то, что все — пустяки. Может, и правда виновата фантазия? Ведь у них, там, в городе, настоящие проблемы, с которыми они сталкиваются каждый день! А тут, в селе — подумаешь, всего лишь ребяческие слухи о чудовище... Ерунда!

Нине Игоревне даже совестно становится от собственного эгоизма, но трубку вешать она не торопится. Руками сильнее лишь цепляется за устройство, как будто это поможет коснуться дочки, и говорит:

— Я просто так скучаю. Так хочу, чтобы вы приехали!

— Мам, ну ты же знаешь, что сейчас мы не можем, — устало объясняет Маша. — Мы же только недавно, считай, уехали. Полгода даже не прошло! Вот в мае я как всегда предупрежу начальство, что отпуск беру, и приедем с Аленкой летом. Да и ее как посреди школы заберешь? У них с посещаемостью строго, ты же знаешь. Ну... хочешь, ты к нам приезжай!

— Нет-нет, ни за что! В самолет ни ногой! Сесть не успею, тут же окочурюсь! И село, оно меня не отпустит! Накажет! Проучит!

Нина Игоревна переходит на шепот и неосознанно мотает головой, как бы проверяя, не подслушивает ли ее село.

— Ну мам, тогда что ты от нас хочешь? — невозмутимо продолжает Маша, не заметив настороженности матери. — Жди лето. Моргнуть не успеешь, как опять будем кушать твои вкусные оладушки! Ты это, газетами все щели закрой, печку затопи и сиди. А я тебе и кроссвордов накуплю, и Шукшина сборник притащу, обещаю! И табурет не забудем!

— Да-да, мне ничего не нужно, главное, табурет не забудьте...

У Нины Игоревны получается утихомириться где-то на два денька, а потом она опять бежит к участковому, чтобы выпросить телефон. Дочь отвечает, но ничего путного не говорит, продолжая закидывать мать всевозможными оправданиями.

Но и этот год проходит быстро: в суете и каждодневной рутине. Наступает долгожданное лето.

— Ален, беги, калитку открывай! Приехали на дачу почти!

Бежит.

Ржавая калитка с неровными выбоинами на поверхности встречает Аленку и зазывает своим протяжным скрипом поскорее внутрь. Девочка звякает цепочкой, двигает заклинившие в пыли дверцы и открывает проезд машине.

Вдыхает воздух полной грудью, прикрыв глаза. Не верит. Неужели это правда оно? Родное дачное село перед глазами!

Опять не будет евроремонта как дома, кондиционера, нормальной связи. Обустроенный мамой-Машей санузел — и тот будет кишмя кишеть шумным роем ос над головой. Сигнал не словит любимые телевизионные передачи, и придется довольствоваться несколькими DVD дисками c пиратским переводом. Но Аленку это не пугает. Наоборот, притягивает!

Ведь есть село. Волшебное, неразгаданное, таинственное, такое большое и такое родное! Разве сравнится одно лето здесь с целыми девятью месяцами в городе? Для Аленки ответ очевиден — нет.

В этом году из оранжевых ворот — первой дачи, после калитки, — не доносятся никакие музыкальные проигрыши. Они вообще полностью закрыты. Вокруг них как будто все померкло. И добряк Ди Каприо не встречает, не радует своими гитарными напевами. Тихо...

Не видя смысла больше задерживаться на месте, Аленка наскоро запрыгивает в машину обратно.

Щемит сердце. Что за странное чувство — Аленка не понимает. В городе даже одной мыслишки о селе не проскальзывало, а сейчас, оказавшись на даче, воспоминания о лете две тысячи девятого вдруг кружат в голове так, будто Ди Каприо уехал только вчера...

— Мам, а Тима уже приехал? — отвлекается Аленка.

— Да. Он и на майских тут был.

— А близнецы?

— Не знаю, сейчас у бабушки сама и спросишь! Но Марина, кстати, точно здесь.

"Да что мне твоя Маринка! — с досадой думает про себя Аленка. — Приехал бы Ди Каприо..."

Первые три ночи проходят спокойно. Никто не докучает. Видимо, еще не успевают прознать, что Аленкина семья приехала, да те и сами как-то не торопятся об этом докладывать.

Без суеты вещи разбирают, бассейн чистят и наполняют, траву косят, приводят дачу в надлежащий вид и шашлыков нажаривают в домашнем маринаде. Отдыхают семьей: Аленка, Нина Игоревна и мама-Маша на двухнедельном отпуске. Когда спрашивают бабушку о ноябрьских подробностях и чудовище, о котором она так часто упоминала во время телефонных разговоров, та лишь отнекивается. Говорит, зря суету наводила. От скуки всякое себе напридумывала, вот и нервничала зря...

А на четвертый день прибытия Аленке вновь начинают сниться странные сны. В них она хочет вспомнить, как надо летать, но из-за пребывания в городе навык был утрачен, поэтому ей приходится учиться заново.

Она чудом забирается на крышу дачи, ступает по железным держателям для виноградного вьюна и вдруг соскальзывает, так и не взобравшись на облака.

Но упасть не успевает: ее ловит принц. Он кружит с ней вокруг бассейна и вальсирует под стрекот сверчков, пытаясь устоять на ногах и поймать равновесие, пока их силуэты словно прожектором освещает луна.

Кто же он? Неужели это некто голубых кровей? Герцог, Лорд или сказочный эльф? Разобрать черты лица спасителя, как и расспросить об истинном его происхождении не представляется возможным.

Аленка просыпается у себя на кровати от шума.

Глаза трет. Еще рассвет не успевает пробить светом серое пасмурное небо, а кто-то уже под голубыми воротами стоит. Палками по ним бьет: медленно, но ритмично — раз в несколько секунд.

"Это не Тимка, — решает Аленка. — Тот обычно кулаком стучится, либо вслух зовет, но это..."

Звон железа повторяется. Снова и снова.

Аленка вскакивает с кровати и, оглянувшись по сторонам, прикрывает рот рукой, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Следы. Они повсюду! Размытые комки высохшей глины простираются от кровати Аленки вплоть до выхода на улицу.

Значит, этой ночью в доме были гости? Кто-то входил внутрь?

"Так почему монстр стоит сейчас снаружи? Хотел бы — возле меня давно оказался, но нет, тот у ворот чего-то выжидает!"

Аленка цепенеет.

Босыми ногами подкрадывается к подоконнику и, переборов собственную робость, отодвигает занавеску и выглядывает в окошко.

А там — всего лишь близнецы. Не монстр.

«Опять эти буржуйские корейцы жизни не дают!» — спросонья возмущается Аленка, но, все же, облегченно выдыхает.

Семенит в коридор. Тихо, на цыпочках, чтобы бабушку не разбудить.

Солнце еще не поднялось, не прогрело продрогшую после короткой ночи землю, поэтому Аленка накидывает на себя полюбившуюся черную кожанку Ди Каприо с красными полосками. Та все еще ей не по размеру — приходится закатывать рукава. В прошлом году Аленка оставила ее прямо здесь, на крючке возле прихожей, не стала в город с собой брать. Поэтому куртка все еще пахнет прошлым летом...

Отворяет дверцу и спускается к голубым воротам.

Аленка даже по силуэтам различает кто где, хотя за год близнецы достаточно подросли. Слева — Сенька, мальчик дергает заусенцы и немного сутулится, а его брат справа — Славка, прилипает к воротам, да через отверстие в виде железного рисунка звездочки голубого цвета показательно пытается дотянуться палкой до капота автомобиля мамы-Маши.

— Вот бы чуть-чуть еще пролезть, чтобы покарябать...

— Я тебе сейчас покарябаю! — шипит Аленка вместо приветствия. — Так покарябаю, мать родная не узнает! Спускайся давай!

Сами подстрижены одинаково, волосы даже короче, чем у Тимки, но те на виске ничего себе не выбривают. Черные волоски чем-то напоминают иголки ежика. Внешне они как две капли воды в одинаковой парной одежде, только Сеньку отличает родинка на правой щеке. Правда, даже в первую их встречу, Аленке хватило каких-то десяти минут общения, чтобы понять, что эти двое — полная противоположность друг другу. И ни на какую родинку девочка с тех пор даже и не обращает внимания.

— Ну вы даете! — говорит Аленка. — Пять утра, даже петухи еще молчат, а вы все трынь-трынь-трынь по железу!

— А чего ты? Испугалась, что ли? — в шутку подначивает Слава, все еще с интересом посматривая на машину.

— Разве что за твою жизнь, Слав! — Аленка театрально щелкает пальцами прямо перед носом Славки, чтобы тот перевел внимание на нее. — Узнай моя мама, что ты собирался сделать, и Сеня остался бы без брата!

— Да ты что? Правда? — Славка будто нарочно, чтобы вывести Аленку из себя, запрыгивает на ворота и громко кукарекает.

Сеня же лучезарность брата не разделяет. Кажется, что у того вообще что-то серьезное приключилось: язык прикушен, да губы поджаты так, словно вот-вот расплачется.

— Сень, ну ты-то хоть адекватный! — игнорирует выходки Славы Аленка. — Скажи, чего вы приперлись-то?

— А вот не спится! — отвечает за брата Слава сверху.

— Собрание ведь сегодня в десять, — напоминает Аленка, настороженно не спуская глаз с Славки. — У Бочки с Виктором Михайловичем. Там и встретились бы.

— Собрание-шмабрание! — с бурным хохотом раскачивается на воротах Славка. — Гляди какой ветер, Ален! Ветер — что надо! Идем змея запускать!

От предложения у Аленки загораются глаза, от чего она и отвечает почти сразу:

— Я-то пойду, только Тимку разбудите!

А эти непоседы идут, да будят. И Моришку тоже, хотя никто их об этом не просил.

Да, ее называют именно Моришкой, а не Маришкой, с нарочным акцентом на «о». Дети не помнят, кто первым придумал кличку, но само как-то приелось. Из-за того, что девочка постоянно охает, показушно вскрикивает и жеманными междометиями обращает на себя внимание.

«Тьфу, эта Моришка! В прошлый раз оторвала голову моей кукле со словами «так надо, чтобы переодеть ее». Ага, конечно! Конечность так и не прикрепилась потом обратно. И держится с тех пор буквально на соплях. Превратила моих «Братц» во всадников без головы! Хоть на лошадь теперь сажай, и на дачу Моришки натравливай – чтоб та спать спокойно не смогла!»

Аленка не любит Моришку.

Но не настолько, чтобы пропустить все веселье и завалиться дальше спать.

А спать-то хочется! Щекой подушки коснется — тут же заснет, без сомнений. Но ведь лето же... Так и проспать его можно! Аленка нехотя кидает покрывало на кровать, чтобы точно не лечь обратно, и, оставив предупредительную записку бабушке и матери, выбегает на улицу вновь.

Случайно ступает голыми ногами в сланцах в горку песка, в брезгливости ежится, да оглядывается: ребята уже вовсю резвятся на пустыре возле Бочки.

Славка с Тимкой носятся, как угорелые, поднимают пыль, шуточно перекидывая ручку с тесьмой друг дружке, но все никак не опускают головы, смотря в небо. На воздушного разноцветного змея. Завидев Аленку, Тимка машет ей рукой, да поворачивается обратно в профиль, сверкая своей фирменной выбритой на виске молнией.

А Сенька стоит в сторонке. Взгляд его бегает, не сосредотачивается на чем-то одном. Создается впечатление, что он не замечает никого и ничего вокруг, поджав ноги.

Не до конца проснувшаяся Аленка зевает так, что, кажется, сейчас саму Бочку проглотит, да топает в сторону поникшего товарища.

— Сень?

Мальчик реагирует не с первой попытки, только когда она дотрагивается до его плеча. Тогда тот растерянно оглядывает Аленку и тихо здоровается.

— Что-то случилось, Сень?

— Случилось, — мрачно отзывается тот.

Он всего лишь не спал всю ночь. Переживал, места себе не находил, пока Морфей подкидывал сладкие сны брату на верхнем этаже двухъярусной кровати. Казалось, Славку вообще ничего не заботит, хотя проблема общая и коснулась всей семьи. Но тот и сейчас резвится, как ни в чем не бывало. Почему, и как позволяет ему совесть — Сенька не понимает.

А еще не понимает, почему берет грех родителей на себя и почему постоянно думает о том, как можно все исправить. Но даже не зная ответов, чувство вины продолжает пожирать его изнутри...

— О, ну привет!

Аленка оборачивается на писклявый оклик и ее тут же ослепляет ядреный рыжий оттенок волос Моришки — мать красит ее хной. Сама в желтом ситцевом платье и с заплетенной колоском косой.

«Красавица-раскрасавица приперлась, блин. Когда успела-то нафуфыриться, если ее позвали позже меня? — недоумевает Аленка. — И как посмела перебить Сеньку, когда тот только собирался открыть рот?»

— Здорóво, Моришка, — выдавливает из себя Аленка, натягивая улыбку.

Но на этом заканчивается и разговор, и интерес к Аленке у Моришки. Та двигается дальше, к «пацанам».

— Ого, какой у вас змей красивый! — охает девочка, показушно разинув рот. — А дайте-ка мне его подержать!

Мальчики резко останавливаются, чуть не сбив всех троих с места. Славка уже по-джентельменски хочет раздать миллион реверансов и вручить «даме» змея, но Тимка его опережает:

— Не-е-е, погоди, сначала Аленка, — Тима, довольный обескураженностью подруги, вручает ей тесьму. — Давай-давай, и это ведь тоже — часть соревнования!

— Пф, да я тебе сейчас такой мастер класс покажу, забабахаешься! — Аленка засучивает рукава да выходит в центр пустыря, тут же забывая о горестях Сени, откидывая их на второй план. — И тут не проиграю!

И в этот раз манера речи между Аленкой и Тимой сохраняется и остается прежней, хотя и они не виделись целый год. Все школьные друзья, проблемы и заботы — это там, где-то далеко, в городе, а здесь — все по-другому. Продолжается борьба соперничества под заколдованной атмосферой села и завесой еще неразгаданных тайн. Сегодня победителя определяет змей...

— Слышите, как ветер воет? — загадочно говорит вдруг Славка, пока Аленка усмиряет неугомонного летящего змея, что так и норовит вырваться из рук. — Это так Хворост плачет.

— Кто? — не понимает Тима. Да и Аленка вместе с ним тоже.

— Ох, вы что, совсем зеленые? — закатывает глаза Моришка. — Все же об этом знают!

«Моришка точно мамку свою копирует», — проносится в мыслях у Аленки.

— А они не знают, не знают, не зна-а-ают! — подпрыгивает Славка.

— Ты понимаешь, о чем он, Сень? — обращается Аленка.

Мальчик ежится, да нехотя кивает.

— Понимает-понимает, — машет рукой Славка. — И вы, хотите ли того или нет, понимаете. Подсознательно! Потому что Хворост — он везде! Если перегородка на вашей даче сломалась, треснула, или порвалась — он рядом. Если слышите ночью, как позади вас хрустнула ветка — он рядом. Если заметите разводы засохшей крови на вьюне винограда или ветке дерева — он рядом. А если вы лежите в кровати и, засыпая, вам кажется, что под окном кто-то бродит, то вам не кажется — он правда рядом!

Аленке становится не по себе после замечания про следы, но она старается не подать и вида.

— Ну, так это просто слова. Просветите по-человечески, черти! Раз только и делаете, что уши постоянно греете, — Тимка дергается, задетый тем, что не разбирается в теме, и вдруг накидывается на Славку, да трясет его, чтобы тот перестал дурачиться.

— Да без проблем, отвяжись только от меня! Кхм-кхм, сейчас буржуйская нахальная морда поведает вам об истине, которая всех, рано или поздно, да посещает!

Слава забирается на пригорок, чтобы окончательно занять место оратора, и призывает всех слушателей устроиться по кругу рядом.

— Хворост — так его называют. Это непонятное существо. То ли зверь, то ли получеловек, — Слава подходит к каждому и энергично размахивает руками для большего эффекта напряжения. — По разным дачам ходит, прячется в местах, где обычно люди складывают дрова и тонкие веточки для шашлыков и костра. Если таковых нет – рядом с банями и саунами сидит, когда те холодные. Хво-рост. Слышите, как созвучно? Даже через имя будто к тебе подкрадывается: хрст-хрст-хрст...

— Ну и что? — улыбается Тима. — Пусть хоть пеньком около фонарного столба стоит, вам-то какое дело?

— Так он выжидает людей, а потом резко набрасывается на них! Но не бойтесь, угрозы-то особой не несет – убежать легко. Спина-то у него кривая, да и дефект, говорят, в ногах какой-то. Сам высокий, но сгорбленный – от того и медленно ковыляет. Каждый шаг с болью дается — от того и кряхтит постоянно, сдерживается. Но бывает, как поздней ночью слышишь его. Завоет так, что сердце в пятки уходит! Громко, истошно!

— Ой, голодный он просто! — твердит Моришка. — От того и воет.

— И потому что злой!

— А может ему просто одиноко? — произносит вдруг Аленка, но, завидя, как все непонимающе на нее косятся, тут же пытается сбросить внимание с себя. — Да заберите уже у меня этого змея!

Моришка тут как тут. Перехватывает «партию» в свои руки с облупленным лаком своей матери, делая вид, что это дело ей нипочём. Но после неловкого удерживания Аленки, которое теперь кажется пиком мастерства управления, Моришка едва не выпускает змея в свободный полет. Уже секунд через двадцать та кричит, как сирена, и только тогда Слава с Тимой бросаются ей помогать.

— Клоунесса, — так и вырывается у Аленки. — Не можешь — не берись! Верещать нечего, люди, может, еще спят!

— Кстати, помните, в том году тетка приезжала? Тоже верещала, но мама ее так и не пустила к нам в дом? — убедившись, что все, кроме Сени, кивают, Слава восторженно продолжает. — Так вот, значит не закончен сказ от буржуйской нахальной морды! Дело было так, на новогодние каникулы тете Оле тоже взбрендило приехать. Прямо как в тот раз! На колымаге своей грохочущей! Стемнело рано, а эта дура по темноте ходила, бродила, видимо, погулять по селу захотела, раз уж в тмутаракань выбралась. Зима теплая еще была, без снега. И вот, за Бочкой, за пустырем, знаете, где речка раньше текла? Сейчас там все засорилось еще, на болото больше похоже, с растущей крапивой по периметру. Так вот, там она видела Хвороста и...

— Не придумывай, — обрывает вдруг брата Сеня. — Это всего лишь гипотеза. Добавляй: "мы так думаем, мы так считаем"!

— Много считать тогда придется! Я опускаю малозначительные детали, чтобы они все поняли!

— Нет, ты специально приукрашиваешь, чтобы звучало страшнее!

— Да черт, Сеня, дай ему сказать! — не выдерживает Тима. — А уж потом решать будем чего "считать", а чего "не считать".

Слава кивает и улыбается, довольный чрезмерным вниманием, пока Аленка с нескрываемым беспокойством присматривается к Сене и к его внезапно буйному поведению.

— Видела она, говорю, Хвороста! — продолжает свой сказ Слава. — На краю тропинки, посреди кустов крапивы, его лицо отражалось в воде вместе со светом луны, и вдруг, резко бам!

Все затаили дыхание, кроме Сени.

— Она закричала! Этот крик мы сами слышали, пока в монополию на улице играли. Сеня, ну скажи, что тут я не вру!

— Не врет, — нехотя отзывается Сеня.

— Вот, слышали? Не вру! И тогда мы все выбежали. Потому что крик страха — его фиг подделаешь. А тетя Оля в актрисы никогда и близко не годилась, поэтому даже мама встрепенулась. Всей семьей бросились за ворота к Бочке, пробежали пустырь и видим — вылезает Теть Оля из болота. Вся в какой-то зеленой тине, мокрая, дрожит, чешется от крапивы, и что-то бормочет. Я, честно, офигел, да и Сеня, думаю, тоже! Мама кинулась к тете Оле, принялась стряхивать с нее мусор. Даже в дом ее позвали, представляете? Отогрели, чистую одежду дали, а та все не переставала шептать: "Монстр, монстр, настоящий монстр!"

— Ой-ой, мамочки! — охает Моришка, показушно прикрывая лицо руками.

— Пф, боюсь-боюсь... — играючи повторяет за Моришкой Тима.

— А вы? — решает поинтересоваться Аленка. — Вы видели кого-то, кроме тети вашей? У болота, у Бочки или, может, у калитки?

— Ну... вообще-то... — запинается Слава.

— Не видели, — вновь перебивает Сеня. — Потому что мама думала, что "монстром" теть Оля ее называет. За то, что та игнорировала ее несколько лет. И Слава умалчивает, что в тот день теть Оля была подвыпившая, как и год назад, и что ей могло почудиться все, что угодно...

— Да, брат, несомненно, прав... но потом! — Слава демонстративно поднимает руку вверх и подпрыгивает на пригорке. — Когда мы узнали, что не только она была свидетелем Хвороста, поняли, что ничего она не придумывала! Тетя Оля действительно испугалась настоящего Хвороста, о котором все сейчас и говорят!

— Чего, хочешь сказать, что у нас Леший в селе завелся? — с легким недоверием и иронией отзывается Тима.

— Должно же быть какое-то логическое объяснение? — поддерживает друга Аленка.

— Да-да, мы тоже не верили! — машет рукой Славка. — Так же, как и вы. Вот погодите, через недельки две уже сами "в теме" будете, и уж тогда...

— Ребята... — вдруг взволнованно дергается с места побелевший Сеня. — Время, посмотрите, пожалуйста. Который час?

Дети в недоумении оборачиваются, как и Сенька, смотрят по сторонам. Оказывается, у Бочки уже начинает собираться народ.

— Ого, без пятнадцати десять уже, — сообщает Моришка. — Ой, ведь «Общий сбор» скоро начнется!

— А чего ты распереживался вдруг, Сень? — усмехается Тима. — Не тебе ж перед дачниками выступать придется, а Виктору Михайловичу.

Но Сеню заявление явно не успокаивает.

— Я, наверное, домой пойду... — говорит он, не храбрясь посмотреть хоть кому-то из товарищей в глаза.

— Ты чего, Сень? — спрашивает Аленка. — А собрание? Собрание пропустишь?

Но ответа никто от него так и не получает: Сеня разворачивается и возвращается домой.

А в десять часов начинается всеобщее собрание с участковым Виктором Михайловичем.

Явка обязательна.