В своих снах Аленка любит летать. Парить над селом, растопырив руки в стороны.

Вот и теперь — летит. Задерживается на верхушке Бочки, прыгает по крышам, заглядывает в открытые окна соседей, борющихся с тридцатиградусной жарой. Заглядывает и к Тимке, хихикая с того, как тот мирно посапывает с разинутым ртом.

Как надоедает — возвращается к Бочке. Справа нее даже в темноте блестят оранжевые ворота, маня к себе, но Аленка взгляд на них не задерживает. Добирается до склона рядом с калиткой, смотрит на камыши, на водянистые поля с пшеницей вдалеке и фотографирует вид глазами.

Рядом болото. Когда-то — чистейшая речка, в которой любила плескаться мама-Маша, когда была маленькой. Жаль, что осталась просто лужа с заросшей крапивой и острыми камнями.

Лето. Село. Оно прекрасно даже ночью, когда все спят.

Почесавшись, решает, что пора вернуться. Босыми ногами топает по пыли домой, спотыкаясь на крупных камнях, и забирается обратно в кровать. Скрип половиц маскируется под мелодичный стрекот сверчков, и Аленка благополучно забывает все свои похождения и летания, как часть мимолетного сна, без единой толики сомнений и страха...

А утром Нина Игоревна будит внучку, причитая:

— Тьфу, опять ты ноги перед сном не ополоснула! Вся простынь теперь черная, гляди! Всякую дрянь в дом затащила!

— Но ведь вчера я мыла ноги, ба...

Зевает, глаза трет. А потом видит: действительно, грязь. К пальцам и щиколотке прилипла трава вместе с одиноким смятым одуванчиком. И ночнушка посерела, местами скапливая на себе засохшие комки глины.

«Это село, — словно током бьет Аленку от озарения. — Опять злые шутки со мной играет! Помню ведь, что чистая ложилась спать! Хотя, чего удивляюсь? Давно уже пора к подобному привыкнуть».

Успокоившись, машет рукой, не переставая коситься на грязные следы собственного производства на линолеуме, ведущие наружу.

Но делать нечего — поднимается.

Дергает с крючка куртку Ди Каприо в прихожей, накидывает на себя и, распахнув синюю шторку на входной двери, защищающую утром — от мух, а ночью – от комаров, выходит наружу. На Аленке — огромные сланцы мамы-Маши, давно уже трещащие по швам. Вот-вот, да порвутся, но сейчас, чтобы не запачкать другую обувь, — в самый раз.

Шаркает в них мимо накрытого Ниной Игоревной стола, плетеной скамейки, минует садик с вишневым деревом, и бежит к крану со шлангом напротив бассейна. Крутит, да окатывает ледяной водой шлепанцы, шикая, и переминаясь с ноги на ногу, — грязь смывается. Этой же водой обрызгивает лицо, и тут же приходит в себя, окончательно прогоняя всю оставшуюся сонливость.

— Лето! — взбудоражено шепчет. — Как же хорошо, что сейчас лето!

Прошла неделя с того, как мама-Маша уехала домой. Коллеги достали ее даже здесь — в месте, где нормально поговорить по телефону можно только в кабинете участкового, Виктора Михайловича. Больше нигде сеть и не ловит. Несколько десятков раз за день маме-Маше приходилось бегать к обветшалому домику возле Бочки, чтобы перезвонить на работу. В итоге, законный отпуск пришлось укоротить, чтобы разобраться с проблемами лично.

Но Аленка без нее не скучает. Напротив, резвится вовсю, купается да к Тимке в гости ходит. И про тот ночной инцидент с потерей одеяла уже почти и забыла. Кто мог помешать девочке спать и стоять возле ее кровати? Скорее всего, это были проделки Нины Игоревны и ее попытки пошутить — Аленка так решила. Но спросить у бабушки прямо постеснялась. И шутку, кстати, совсем не оценила...

Асфальт возле бассейна холодный — еще не прогрелся. Зато после полудня накаляется так, что обувь будто плавится! Да и купаться Нина Игоревна только ближе к обеденному времени пускает, так что губу закатывать пока рановато.

— Ну ладно, Дим, давай, топай дальше, не буду тебя задерживать! — доносится до Аленки, и она тут же срывается с места, хлюпая к голубым входным воротам.

Неужели опоздала? Терраса пустует. Нет рядом никакого Ди Каприо, его и след простыл! Лишь Нина Игоревна, качая головой, тащит пакет с творогом и банку молока.

— Ди Каприо приходил? — уточняет Аленка, выхватывая вещи из рук бабушки, чтобы помочь.

— Еще как приходил. Вместо сестры продукты разносил... Эх, говорит, уезжает он завтра, Ален. Уезжает...

— В город? — спрашивает девочка, без единой задней мысли. Ведь знает, что многие дачники не довольствуются только Олесиными запасами. Обычно, раз в несколько недель, принято еще и в город выезжать, что находится от села в двадцати минутах езды, чтобы закупиться привычными полуфабрикатами, напитками и сладостями. А то никто из дачников не желает превращать летний отпускной отдых в пост семинариста.

— Да, Ален, в город.

— Ну, так подождем! — Аленка ставит пакет на стол, а банку открывает. И так криво наклоняет в сторону бокала, что добрая половина молока разливается по клеенке на столе. — А как приедет — мы с Тимкой лично его встретим. Ну, ба, так когда он вернется?

— Тю, ты вообще ничего не поняла, девочка моя! Насовсем он уезжает, говорю! Навсегда.

Отпив несколько глотков, Аленка даже забывает вытереть рот, белыми усами косясь на Нину Игоревну, недоумевая.

— И чего ты так глазеешь? Да, Димка совсем взрослый стал, сам решение такое принял. И правильно! Чего ему в сельской школе в десятом-одиннадцатом классе делать, где только Катька и учится...

И тут Аленка понимает. По-своему, по-одиннадцатилетнему. Она больше не услышит голос Ди Каприо. Песни в корявом исполнении, его заливистый смех и не увидит горящие от жизни глаза. Никогда...

Потому что Ди Каприо собирается в город не на один раз, как другие. А навсегда.

Само звучание этого "навсегда" Аленке кажется странным и неприятно незнакомым. Зачем же ему, Постоялому жителю села, идти на такое?

— Как уезжает? — расстраивается на глазах Аленка. — Почему?

— Тю! Дак очевидно же! — машет рукой Нина Игоревна, даже не пытаясь подбирать слова, нокаутируя информацией внучку. — В городе, понимаешь, жизнь свою строить будет. Парень он, вон какой, видный. В селе пропадет, забьется, зашугается! А там — все дороги ему открыты. Выучится, высшее образование получит да выйдет в люди. И потенциал он весь свой раскроет, и семью свою, Клевицких, всех потом отсюда заберет. И заживут они, Аленка! А тут, в этой дыре...

— Какой еще «дыре», ба? Ведь село же в миллионы раз лучше всех городов мира!

— Тю, маленькая ты еще, от горшка два вершка, не понимаешь ничего!

Но Аленка что-то, да точно понимает. Иначе от чего опускаются руки, земля уходит из-под ног, и ветер не охлаждает, а озарением бьет в лицо?

— А как же оранжевые ворота?

— А че ворота? Не продадут. Олеся с отцом, наверное, здесь останутся. Мама ведь твоя, Машка, тоже уехала, и вот, как-то не торопится насовсем возвращаться. Только на лето и приезжаете. И? Ни разу она о выборе своём не пожалела.

— Предатели потому что! Все они! Родное село предали, да на что!

Горько в горле. И совсем не потому, что Аленка простудилась. Она хмурит брови да бежит по ступенькам с веранды вниз. А там, возле голубых ворот уже мнется Тимка. Как давно тут — не знает. Только тот колебался, не решался постучаться, заметив непривычную неспокойную атмосферу.

— И чего ты там стоишь? — отворяет и без того открытые ворота Аленка.

— Да я это... искал подходящий момент и...

— Ну и как? Довыискивался? Пошли скорее к Ди Каприо! Спросим, может, на лето он хоть приезжать будет? Надоест ему этот паршивый город, я-то его знаю! И потянется в село обратно! А потом...

— Ну уж нет, Аленка! Погоди! Без завтрака никуда тебя не пущу! — останавливает Нина Игоревна, выглядывая сверху с террасы.

А жаль. Помедлила бы секунды две, Аленкин бы и след возле голубых ворот простыл. Но нет, бабушку Аленка всегда слушается, и даже этот раз — не исключение. Аленка условия принимает: так просто не сдастся! Всего лишь манную кашу целиком проглотить, да еще и с комочками? Не вопрос!

Каждую ложку с горкой черпает, почти давится. Но секунды ожидания все равно даются труднее, чем на уроках математики: не может. Еще чуть-чуть, и взлетит от несправедливости, как ночью! Интересно ведь узнать причину внезапного отъезда. Сейчас же, сию минуту!

Тимка же не прочь на сладкий стол перейти, уже накладывает себе смородиновое варенье в стеклянную розеточку, как Аленка меняет его наполеоновские планы. Та чуть ли не силой вытаскивает товарища из-за стола наружу, пулей мчится в сторону Бочки да на ходу извиняется и сообщает бабушке, что к обеду обязательно вернется.

На этот раз кажется, что дорога к Ди Каприо занимает в несколько раз больше времени, чем обычно. Бегут изо всех сил, а расстояние не меняется. И Бочка, качающаяся в такт головам детей, в нескольких сотнях метрах, — тому подтверждение.

Село опять играется, еще и в такой неподходящий момент!

Черная куртка Ди Каприо с красными полосками на плечах ослепительна и прекрасна. Не то, что предстоящая встреча. Аленка закатывает рукава и дергает висящую ниточку.

Почему же так паршиво? А если бы Аленку и предупредили заранее, то что-то бы изменилось? Или чувство, будто ее в чем-то обманули, все равно бы терзало душу?

Трава под Бочкой сегодня особенно сухая. Выгоревшего желтого цвета. Все вокруг переменилось, только Тимка ведет себя, как ни в чем не бывало. Или и тот только притворяется.

А возле оранжевых ворот непривычно тихо.

— В этот раз постучусь я, — серьезно произносит Тимка, легонько преграждая рукой Аленке путь, повернувшись своей выбритой на виске молнией.

«Нет, и Тимка сегодня другой», — убеждается в собственной теории Аленка, отступая, не переча другу.

Тима стучит. В первый раз, второй — ничего.

— Да откройте там, черти! — смелеет Тимка, принимаясь барабанить по ржавой железяке.

И уже не пугает Олеся, ее крики, сведенные в злобе брови, и любые непредсказуемые выходки, которые она может выкинуть.

Волнует другой Постоялый — ее младший брат.

Наконец, на оклик отзываются. Теперь рядом кто-то скребется. И ворота отворяются.

А оттуда поспешно выходит Ди Каприо, аккуратно прикрывая дверцу за собой.

С виду все тот же — белокурые волнистые волосы, счастливая улыбка, мечтательные искрящиеся глаза, но чего-то как будто не хватает...

«И Ди Каприо сегодня другой. Даже он!» — подмечает Аленка, совсем не зная, что сказать.

— Значит, и вы уже прознали. На лицах у вас все написано, — вроде как всегда улыбается Ди Каприо, но в этот раз — грустно. Печальные глаза выдают его настоящие эмоции. — Да, слухи не врут. Больше вы меня здесь не увидите. Уезжаю я завтра.

— Правда, уезжаете? — у Аленки даже в сердце сразу что-то закололо.

Ди Каприо просто кивает, боком облокачиваясь о ворота.

— А почему уезжаете?

Тима пихает подругу в бок и рожицами пытается ей что-то сказать. Что — Аленка не понимает.

— Потому что очень надо.

— Неужели оно вам так сильно надо?

— Ну не хочется человеку отвечать, не видишь, что ли, Ален? — встревает Тима, решивший прямо в лоб раскрыть свои намеки.

— Да нет, дело не в этом, — добродушно отвечает Ди Каприо. — Спрашивайте, что хотите, просто не знаю, как и сказать... Понимаете, всю свою жизнь в селе я прожил так, будто ходил возле нашей калитки, въезд в дачный поселок, и думал, что она заперта. Что закрыта, прохода нет! А оказалось, что замок лишь сбоку висит, цепи не сковывает. Что отворить дверцы можно руками. Что целую жизнь можно изменить этими же руками! Что ограничения и рамки только в голове! Ну, понимаете?

Грусть в глазах Ди Каприо исчезает. Теперь в них пылает пламя.

— А жалеть не будете?

— Миллион процентов не буду.

— А точно завтра уезжаете?

— Точно.

— А... а вещи уже собрали?

— Собрал.

Ди Каприо отвечает так быстро и уверенно, что Аленке и шанса не дает, чтобы выкрутиться, да придумать, что спросить. Мысли так и путаются. Хочется выплеснуть все и сразу, поговорить, только знать бы Аленке, с чего начать!

— А... а кто встречать приезжих с песнями будет?

— Ну, уж как-нибудь сами, — пожимает плечами. — Меня ждет новая жизнь. А вы растите. И, самое главное, учитесь. Хорошо учитесь. Отлично. Сам-то трояков бестолковых нахватал, и как лох ссался, пока результаты ждал...

— Ась?

— Боялся, что не возьмут в училище. Что не справлюсь. Что девушку свою подведу...

— Да все у вас всегда получаться будет! Вы же Ди Каприо! — поддерживающе машет ладошками Аленка, пока Тимка на пальцах пытается сосчитать, сколько Ди Каприо лет. — Вы вон какой, как бабуля говорит, красаве'ц! Киркороковым будете!

— Киркоровым, — поправляет Тима, вдруг осознав, что парень старше их примерно на четыре года.

— Да не важно, дурак, хоть Пугачевой!

— Киркоровым и Пугачевой не хочу, — усмехается Ди Каприо. — А вот Высоцким можно. Или хотя бы Лепсом. Да какой там, даже на задник к Наутилусам согласился бы! — на эмоциях аж подскакивает, снося близлежащий табурет. Понимая, что разошелся, незаметно ставит его обратно, как будто так и было задумано. — Конечно, все не так просто, но... такое чувство в груди... как будто весь мир меня только и ждет! — его выдают горящие глаза. Они искрятся. Взрываются маленькими фейерверками внутри. — Как будто я все могу!

Дети слушают его чуть ли не с открытыми ртами. И не только ртами, целой душой! Внимают каждому сказанному слову. Ведь для него девять классов — ерунда, сущий пустяк, пройденный этап, а для них — целая жизнь! Бесконечный багаж опыта, череда стольких проб и ошибок за горами!

«Он ведь кучу всего знает! Знает, просто не говорит», — думает Аленка.

Будь пару минут искренним с ребенком, и тот вмиг превратится в преданного пса.

Ди Каприо улыбается, с жадной мыслью думая о том, что хотел бы, чтобы вступая во взрослую жизнь, там, в городе, на него смотрели так же, как и эти дети сейчас.

— Может, клевера четырёхлистного нарвём? — предлагает Аленка. — На удачу! Чтобы все у вас с легкостью получилось!

— Или карточек редких из коллекции подарим! — поддерживает Тимка, сам не замечая, как наблюдение за переживающей Аленкой с легкой иронией сменяется собственным неподдельным интересом. — За просто так, без обмена!

— Ну ладно, ну чего вы, — смущается уже Ди Каприо. — Это вы, давайте, берите. Вот.

Протягивает согнутую ладошку, из которой показываются тонкие палочки.

— Чего это?

— Да так, щепки от хвороста... Жребий тяните, говорю.

— А зачем?

— Просто тяните.

Тима уже нацеливается глазами на левую палочку, как Аленка опережает его и резво выхватывает ее из рук Ди Каприо. Но не понимает: повезло ей или нет, потому что свой выбор Тимка тут же прячет за спиной, не показывая Аленке, только Ди Каприо. А ей-то длину палок как сравнить?

— Ну-с, поздравляю, ребята, — просто улыбается Ди Каприо. — Вот вам подарки от меня на память, как первым почитателям и поклонникам.

У Тимы палочка оказывается длиннее. Ди Каприо роется в карманах, да протягивает Тимке что-то маленькое и пластмассовое, неведомое до этого Аленке.

— А что это? — открыто недоумевает мальчик.

— Медиатор. Для гитары. Чтобы пальцы первое время не болели.

— Хм, — корчит кислую мину Тима, не скрывая недовольство. — А Аленке чего?

Ди Каприо молчит. Не отвечает. Да и как-то не видно, что собирается. Лишь головой машет на Аленку дважды, пока девочка неловко оглядывается и пытается понять, о чем речь.

— А, куртка, что ли? — уточняет за Аленку Тима.

Ди Каприо кивает.

— Черт, как честно! Аленке — куртка целая, а мне — это страшилище?

— Да ты чего, — удивляется Ди Каприо. — Какая-то куртка и рядом не стоит! Это ж знак Наутилусов — моллюск нарисованный в их стиле! Не понимаешь, какую вещь тебе доверили, так обратно верни!

— Нет-нет! — спохватывается Тимка. — Спасибо-спасибо, Ди Каприо! Огромное! Ален, и ты что-нибудь скажи, что ли. Невежливо же! Привыкла меня нахалом называть, а сама-то...

Аленка наскоро снимает с себя куртку да двумя руками перед собой поднимает.

— Нет, не могу я взять ее у вас! — чуть ли в глаз Ди Каприо рукавом не заезжает. — Вот, возвращаю! Давно вернуть уже должна была!

— Пустяки, — отмахивается Ди Каприо, не переставая улыбаться. — Как-нибудь в следующий раз вернешь.

«В следующий раз... которого не будет, — окончательно падает духом Аленка. — Почему он так говорит, если точно знает, что этого самого раза не будет?!»

Подари Ди Каприо куртку какой-то день назад, и Аленка прыгала бы от радости. А сейчас хочет повесить на крючок в прихожей и не дотрагиваться до нее никогда вообще...

Тягучий комок в горле не уходит. И Аленка правда думала, что сможет заставить Ди Каприо передумать? Да, правда так думала. Но теперь понимает: он жаждет жить там, в городе. Ди Каприо все давно продумал. И его не переубедит не то, что маленькая соседская девочка, но и весь дачный поселок целиком.

Аленка срывается с места, поднимая за собой пыль, так и не попрощавшись даже с Тимкой напоследок, и оставляет его наедине с ее любимым бардом села по кличке Ди Каприо...

На проводах Димы собирается почти все село. Олеси рядом не видать, но Дима с отцом и молодой девушкой стоят возле Бочки, а соседи раздают гостинцы в дорогу. От Нины Игоревны — свежий яблочный пирог с корзиной, полной банок соленых огурцов, баклажанной икрой и персиковым вареньем. К всеобщему удивлению, и участковый Виктор Михайлович соизволяет явиться, прихватив с собой рупор, что включает исключительно во время «Общего сбора», и даже речь прощальную произносит.

Все радуются, Диму поздравляют, а Аленка весь этот день плачет. Это детские искренние слезы, которые можно собрать в сосуд и продавать на черном рынке за бесконечность. Потому, что они настоящие.

Плачет и село, скапливая вокруг одноэтажных домиков серые тучи. Постоялый — на то и Постоялый, что врос в это место не только привычками или спокойным образом жизни, но и всем телом целиком.

Село злопамятно. Особенно, когда дело касается его родных детей. Поэтому подобные выходки оно, как правило, не прощает...