Долгая поездка выматывает всех так, что уже в десятом часу ночи начинаются приготовления ко сну: запирают голубые ворота на замок, прячут посуду в уличные шифоньеры, заносят еду внутрь, а плетеный стол со скамейками накрывают клеенкой – на случай, если рядом будут бродить собаки.

Духота пробивается в раскрытые нараспашку окна, а Аленка все равно выпрашивает себе зимнее пуховое одеяло. Нина Игоревна с Аленкой укладываются на первом этаже, на раздельных кроватях, а мама-Маша на обустроенном чердаке.

Тихо вокруг, да не сказать, что от этого спокойно.

Но в доме Нины Игоревны спят. Даже Аленка, еще утром клявшаяся на пальцах, что в первый день приезда ни за что и глаза не сомкнет.

Филины одиноко ухают вдалеке, сверчки не замолкают, а парочка комаров, наконец, перестает жужжать у всех под ухом, да принимается за трапезу в виде лакомой человеческой плоти.

И в это время Аленка просыпается. Повсюду мрак. Настенные стрелки часов почти пересеклись на верхушке — полночь.

Аленка ежится, дергает босыми ногами, сонно трет глаза и оглядывается: одеяла нет. Нигде: ни рядышком, ни на полу, ни под кроватью.

Не верит. Может, подальше куда-то упало? Проверить надо.

В одной тоненькой ночнушке дрожать начинает. Не может спать без пухового одеяла даже летом — некомфортно без него! Обнимает себя да лениво поднимается. Обходит кровать вокруг, рукой ныряет в место, где матрас соприкасается со стенкой — пусто.

Ничего не видать, но одеяло-то в белой наволочке! А белый цвет в глаза бы точно бросился, тут даже кошкой быть не нужно.

Сдаваться рано. К бабушке подкрадывается на носочках, стараясь не тревожить непослушные половицы. И у нее одеяла нет: под своим спит, внучкино не трогала.

«Где же оно? — недоумевает про себя Аленка. — Убежало? Но простыня-то с подушкой остались!»

Вдруг погода поднимает бунт: ветер воет, да окно раскачивает, чтобы то об стенку билось. Но девочку это не страшит: зевая, закрывает его на задвижку.

Аленка хнычет, безуспешно рыскает еще немного спросонья да выходит в коридор. А там на крючке среди потрепанных ветровок висит и забытая черная кожанка Ди Каприо с красными, святящимися даже в темноте, полосками на рукавах. Матери обещала, что утром вернет владельцу. Но сейчас-то не утро, верно?

Не колеблясь, дергает с крючка. Топает обратно и, укрывшись ей, вскоре засыпает. Быстро, ни о чем постороннем не задумываясь. Согревает не куртка, а мысль, что это не просто вещь, а целый оберег, несущий в себе непобедимый дух Ди Каприо, его свободу и... лето. И это даже лучше, чем старое потрепанное одеяло.

Аленка не испугалась кромешной тьмы, когда из комнаты выходила. А ведь за окном не было ничего, что осветило бы ей путь. И уличный фонарь, казалось, специально был направлен на другую дачную сторону, закрывая глаза на эту.

Но, может, ей все-таки стоило чего-то бояться?

Шевелящихся теней или хруста сухих листьев рядом с входной дверью, например?

Но все позади.

Наступает рассвет.

Сам двухэтажный дом на даче Нины Игоревны — всего лишь место, где можно переждать ночь, большего функционала он в себе не несет: и комнат только две, если считать отремонтированный чердак за комнату, и кроме сна делать-то в нем больше и нечего. Ведь остальное на улице: и кухня, и бассейн, и даже санузел с современным бойлером, что подогревает воду. И все пристройки мама-Маша организовывала сама — ее личная гордость.

Первой всегда просыпается Нина Игоревна. Рано утром спозаранку она готовит яйца всмятку и заваривает чай с мелиссой. Мажет маслом буханку, стол накрывает, да направляется внучку будить.

— Вставай-вставай, Аленка! Завтракать идем! — в комнате с недовольством замечает, что девочка накрыта чужой поношенной вещицей. — Тьфу, ну что это за тряпка? Опять самодеятельность свою развела?

Аленку два раза не проси, особенно летом — каждая секунда драгоценная на счету! Вмиг поднимается, тапочки напяливает да умываться уже побежать хочет, как Нина Игоревна ее останавливает:

— Чего без одеяла спала, говорю? — старушка даже не настораживается. Привыкла к шаловливым выходкам Аленки и спросила так, из любопытства, ожидая услышать очередное "логическое" объяснение.

Но Аленка съеживается. Вдруг вспоминает ночное происшествие и в тапки ногами зарывается.

— Жарко было, ба... — обманывает, глаза опустив. — Тебя будить не хотела, поэтому взяла, что нашла.

— Тю, ты ж мое золотце! — сразу верит бабушка, руки к сердцу прикладывает и принимается внучку расцеловывать, не заострив внимание на том, что самого одеяла рядом нигде и нет. — О других думаешь, не эгоисткой растешь! — Нину Игоревну ответ удовлетворяет, поэтому та поднимается и к дверям удаляется. — Ну, иди, жду на улице тогда. Завтракать!

Идет. Вон, уже рукомойник дергает. От ледяной бодрящей воды до конца просыпается, да возвращается обратно переодеваться.

Напротив кровати Аленки — выход в коридор, а справа от него — шкаф платяной в стенку встроенный. Старый, времен бабушкиной молодости, с облупленной желтоватой краской. Аленка открывает дверцу со скрипом и охает: одеяло! Под вешалкой лежит рядом с упавшим платьем Нины Игоревны!

— И что ты тут забыло? — теряется девочка.

Как оно тут оказалось?

Приехать толком не успела, вещи-то многие по пакетам до сих пор лежат неразобранные, а уже что-то, да происходит.

Аленка оборачивается, обходит комнату, проверяет все укромные уголки, и, наконец, заставляет себя поверить в то, что в помещении находится только она одна.

«Это все дача. Точнее, село это. Уже приняло меня в свой круг. Чудеса начало вытворять и показывать, как Постоялым! — размышляет внутри себя. — Дома в городе хоть годами подряд сидеть буду — подобного и во сне не увидишь! Такое только здесь. Здесь, и нигде больше!»

Вроде бы радоваться должна, что ее это место вниманием не обделяет со второго дня прибытия, но душа в пятки уходит. От одной мысли, что что-то могло стоять и смотреть, как Аленка спит.

«Наблюдало за мной, а потом еще и одеяло незаметно забрало... утащило, спрятало! За такую мелочь специально взялось, чтобы я только от этого вся от страха тряслась! Как все провернуло, да еще и умело так! Не разбудило ведь оно никого этими скрипучими дверцами!»

Аленка представляет, как лежит в кровати, а когтистые руки монстра выглядывают из-под желтого шкафа. Как он шевелится, медленно выбирается наружу, скрывая свою уродливую морду во мраке, и направляется в сторону спящей Аленки.

Жутковатую картинку нарисовало сознание, однако. Целый образ уже монстру придумало, время зря не теряло!

Девочка ежится от прошедшего по спине холодка. И как ей смелости-то ночью хватило спокойно разгуливать по дому? О чем Аленка вообще тогда думала? Не понимает.

Вытаскивает проклятое одеяло наскоро из шкафа, волочит прямо по полу, складывает на кровати, да поверх заправляет алым пледом.

Пусть глаза зря не мозолит! А то видеть его сейчас не может!

— Ален! — от того, как резко прерывается тишина и ее тревожные мысли, девочка вздрагивает. Только через секунду понимает, что зовет бабушка. Не монстр. — Там Тимка в ворота стучится, к тебе пришел!

«Тимка... а может ему рассказать? — мелькает в мыслях у Аленки. — Про одеяло. А поверит ли? Или отшутится как всегда?»

Последний раз Аленка видела его год назад, как раз в день отъезда. Помнит их соревнования: кто дольше продержится под водой, кто быстрее проплывет, добежит, через ограду перелезет, у кого больше произведений в «Дневнике читателя» наберется, кто выше на дерево залезет, да кто больше килограммов вишни соберет. Последнее закончилось плачевно — упал Тимка тогда, бедный, всю спину себе изодрал и ноги. По-геройски и слова не произнес, не ныл, но слезы сами лились из глаз от боли. Целых два дня он после этого гулять не выходил, мучился...

Тимка — то, с чего как раз и началась Аленкина дача, не считая калитки и тем более песен Ди Каприо. С ним первым из ровесников она познакомилась пару лет назад. Поэтому для Аленки он роднее других ребят. И если дело касается секретов, то скорее она доверит их ему, чем кому-либо другому.

Те сразу поладили. Заряжались друг от друга постоянным духом соперничества, придумывали испытания и всегда выкладывались на полную, почти до изнеможения.

— Иду, ба! — кричит Аленка, не выходя из дома, параллельно выискивая пару для носка. — Скажи, чтоб подождал!

Напяливает на себя джинсы с низкой посадкой и первую попавшуюся белую футболку. В зеркало на себя смотрится.

«Вот блин! Пятно внизу огроменное, за пять километров, наверное, видно!»

Роется, полку перебирает — ничего на руки из вещей не попадается, что бы помогло его спрятать. А переодеваться да заставлять товарища ждать — не по-человечески как-то. Поэтому накидывает на себя черную кожанку Ди Каприо с красными полосками поперек плеч, которой ночью укрывалась. Немного не по размеру? Закатывает длинные рукава по локоть — вот, другое дело. Заодно и отдаст вещь по дороге! Оранжевые ворота близко, как раз через несколько дач после Аленкиной. Поэтому с курткой на плечах точно вернуть не забудет!

Деловой воровской походкой выходит на улицу.

А там уже Тимка сидит, Аленкин завтрак за обе щеки уплетает. Поздороваться с ней хочет, но кусок не в то горло попадает — давится. Кашляет, задыхается, Нина Игоревна тут же вокруг него вертится, по спине принимается стучать. Тот аж весь краснеет, но даже в приступе одышки умудряется рукой заставить себя помахать в качестве приветствия.

— Ну и чего делаешь? — играючи хмурится Аленка. — Помер бы сейчас, да и все!

— Так я ведь вежливым показаться хотел!

— Ну и как? Допоказывался?

Вообще не изменился. Только вырос немного, а так — все тот же парнишка с ободранным носом и коленками. Черные, коротко постриженные волосы без пробора украшает выбритая на висках молния, лицо засыпано веснушками, а губы как всегда искусаны.

— Батюшки! — Нина Игоревна оборачивается и тут же не оставляет без внимания вид Аленки. — Тю, да ты ж утонула в этой куртке! Точно переодеться не хочешь? Нет? Ну, дай хоть причешу тебя, чтоб на людя' похожа была!

Рядом с Тимкой сажает ее на плетеную скамеечку.

Веранда открытая. Вся улица как на ладони. И еще ненаполненный бассейн отсюда виден, и грядки, и край уличной кухни с мангалом и дровами, и тропинку за воротами, ведущую к другим дачам — лепота!

И аппетит на природе как кстати разыгрывается. Аленка яйцо ножом делит. Первую половину себе оставляет, а вторую Тимке на тарелку кладет. Делает это так свободно и непринужденно, как будто те только вчера в последний раз встречались, но никак не год назад.

А Нина Игоревна чешет космы Аленкины. Густые, каштановые, отдающие золотистым цветом на солнце. Собирает волосы в высокий тугой хвост и внучку отпускает.

— К обеду чтоб вернулись! А то мама-Маша прибьет меня, как проснется.

Тимка хочет ответить, но опять чуть не давится, поэтому покладистое «хорошо» Аленка произносит за него.

Смеется.

А потом внезапно пронзает неспокойная мысль: а что, если помимо семьи, Тимки и парочки друзей, за ними подглядывает еще кто-то? Подкрадывается за воротами, сипит, высматривает что-то днями или ночами, маскируясь под завывания ветра или скрип ржавой водонапорной башни по соседству с домом участкового, пока все вокруг спят? Что, если выходка с одеялом — мелочь, по сравнению с тем, что может произойти с близкими Аленки в ближайшем будущем?

Вдруг Тимка хлопает девочку по плечу и дергается с места:

— Ты водишь!

— Ах ты!

Но думать о ерунде некогда. Ведь впереди — целое лето. И нужно будет очень постараться, чтобы его не прозевать.