Чонгук заходит в квартиру тихо, ни секунды не сомневаясь, что Лиса уже спит. Умиротворяющая тишина комнат вкупе с приятно окутывающим ароматом истинной пары действуют на него мгновенно, уперто вытесняя токсичные мысли, травящие его сознание ненужными противоречиями.

Он знает, как притягательно она выглядит, свернувшись на краю кровати и подложив ладонь под щеку. Как забавно хмурит лоб, когда Чонгук настойчивыми поцелуями будит сонное тело. В эти моменты оно безумно отзывчивое, падкое на ласки. Внутри все замирает, когда тонкие пальцы Лисы касаются его лица, скользят по коже нежными крыльями бабочки, словно усилившегося от близости запаха Чонгука не достаточно, чтобы поверить — он рядом. Прежде, чем она открывает глаза, на ее привлекательно алых губах, словно мираж, появляется короткая улыбка, и Чонгук готов сделать все и даже больше, чтобы этот момент длился вечность. Но не делает ничего, и этого Лисе уже достаточно.

Чонгук быстро привыкает к темноте квартиры, снимает пиджак и бросает его в коридоре, слыша под ногами недовольное шипение животного.

— Заткнись, не то выброшу тебя в окно, — отодвинув ногой шерстяное недоразумение, которое явилось посмотреть на нарушителя ночного покоя, Чон пренебрежительно морщится.

Он не приемлет животных в доме, но когда Лиса принесла этот грязный комок с перебинтованной лапой, по ее глазам было понятно: если запретит оставить — все равно не выбросит. Уйдет вместе с котенком. Тогда Чонгук понял окончательно, что Лиса не боялась ни потери стипендии, ни его самого. Это был ее выбор — остаться. Вместо свободы она выбрала его — избалованного, эгоистичного подонка, который стоит в шаге от широкой кровати, и не может решить, чего ему хочется больше: тихонечко раздеться и лечь рядом, уткнувшись лицом в волосы на ее затылке, или резко сорвать со спящей Лисы одеяло и грубо вытрахать из нее всю душу за то, что одним своим существованием пробуждает в нем все эти противоречия.

— Чонгук? — хриплый со сна голос нотками удивления приятно ласкает слух Чонгука, он тот быстро приходит в себя.

— Ждала кого-то другого?

— Я никого не ждала, просто... — Лиса подбирается на кровати и натягивает одеяло до шеи. — Ты не предупредил.

— А должен? — Чонгук шумно дышит, жадно втягивая усилившийся аромат Лисы и смотрит на нее, расстегивая пуговицы рубашки. — Это моя квартира — прихожу, когда хочу.

Сглатывая комок невысказанных слов, девушка лишь сильнее сжимает ткань в кулаках — его аромат она тоже чувствует. И он смешан с чужим.

Чонгук все понимает, но все равно приближается к ней, чтобы поцеловать. И это далеко не первый раз, когда ему хочется вырвать свое сердце, чтобы не чувствовать всю ее невысказанную боль как свою собственную. Каждое слово, которым он задевает Лису — выжигающим внутренности пламенем вспыхивает внутри него каждый гребаный раз.

Чонгук знает, что она чувствует на нем чужой запах, но вместо царапающих глотку слов правды о том, что Лиса — его единственный центр притяжения, он лишь надавливает пальцами на ее подбородок, поворачивая чужое хмурое лицо к себе, и собственнически целует. И она отвечает. Всегда сдается, капитулирует, отдается полностью. Чонгук уверен, будь он кровопийцей — без сомнений подставила бы тонкую шею, позволяя выпить кровь до последней капли. Лиса льнет к нему, будто нет в этой вселенной человека лучше и надежнее Чона, но, как никогда прежде, внутри у нее бушуют ураганы.

— Перестань так громко думать, — вырывается неожиданное для обоих откровение, и Чонгук понимает, что если сейчас не успокоит Лису, то сойдет с ума. — Я не спал с ней.Она такая домашняя в его широкой футболке, невинная и доверчивая, смотрит ему в глаза и... верит. А он давно запутался и не понимает, что с ним творится. Но его безжалостно ломает, топит и размазывает всего лишь потому, что обычная девчонка, вверившая ему себя, пробуждает в нем тысячу желаний одновременно. Чонгук балансирует между жестокостью и нежностью, потому что Лису хочется подавлять и присваивать, чтобы потом позволять ей все на свете; ломать, чтобы оберегать и защищать ее даже от самого себя; разрывать в клочья и сразу же бережно склеивать, выцеловывая каждый уродливый шрам, украшающий наивную душу последствиями его неправильной любви.

А Лиса принимает его, несмотря на грубо впивающиеся в кожу пальцы, которыми он притягивает ее ближе к себе, так, чтобы кожа к коже. Когда он зарывается в ее волосы, она послушно запрокидывает голову назад, подставляя шею, потому что он обожает медленно и мокро выводить языком рваные линии по бархатистой коже и впитывать в себя шумные вздохи Лисы.

Чонгук не собирался, но выучил каждый миллиметр ее тела, которое трепетом отзывается на его прикосновения. Ему нравится быть всем для Лисы. И когда она с болезненно-возбужденным стоном принимает его в себя, Чонгук не может продолжать сопротивляться самому себе.

Бережно, хоть и с красными следами на коже. Чувственно, хоть резко и размашисто. До одури нежно, до болезненного трепетно, потому что скучал. Потому что врать больше нет смысла: Лиса не только в венах, она — в сердце.

Он не может выпустить ее из хватки даже после того, как с рыком кончает. Она и не думает выбираться из плена любимых рук — так и лежат, глядя друг на друга молча, и шумно, в унисон дыша.

— Скажи это.

Чонгук устал делать вид, что ему плевать на Лису. Он сбился со счета, сколько раз порывался предать самого себя и остаться на ночь. Каждый раз уезжая от нее, напрочь пропитанный ею, он представлял, как это — проснуться рядом с Лисой. Но он подавлял в себе эту слабость, ровно как и делал вид, что не замечает затухающего блеска в глазах, не умеющих врать.

— Ты обещал больше не рыться в моих мыслях, — Лиса отворачивается, но Чонгука это не расстраивает, он находит ее руку и подносит к своим губам, поочередно целуя каждый палец.

— Скажи вслух, — шепчет он между короткими поцелуями, и когда она пробует подняться, он ожидаемо не позволяет ей уйти так просто. Он собирается получить то, что хочет. То, что они оба хотят. — Просто, блять, скажи, чтобы я остался.

Лиса перестает трепыхаться в его крепкой хватке. Полумрак комнаты позволяет рассмотреть его серьезное лицо, чуть хмурые брови, выражающие то ли недовольство, то ли надежду. В его глазах трудно прочесть что-то. Чонгук — сложная и непробиваемая крепость, внутри которой Лиса сама себя заточила. Именно поэтому не страшно, если он все равно уйдет, оставив после себя шлейф пьянящего аромата, в который Лиса оставшееся до рассвета время будет жадно кутаться. Именно поэтому она всегда рискует, бросая сердце, покрытое шрамами, своему палачу.— Останься, — одними губами шепчет она и не проигрывает в этот раз удаче, в отличие от самого Чонгука, который, прижав любимое, хрупкое тело Лисы, еще долго пытается усмирить в себе волка и не сомкнуть в странном порыве острые клыки на молочной коже истинной.