_________________

Через три года после Попытки 207

Блейк
_________________

Впервые в своей жизни я сомневаюсь. Смотрю на этих людей с высоты двадцатиэтажного здания, а величия никакого не чувствую. Они же мураши! Бегают там в своей суете, слепо во что-то верят.

А я — аутсайдер. У меня возможностей в миллион раз больше, чем у них, но все давно превратилось в обыденность. Почему? Потому что я такая же, как и они? О да. Такая слабая. Беспомощная.

А после рассказа Ривера так вообще теперь не уверена, кто я есть на самом деле.

Ривер молчит. Отворачивается от меня, отвлекается на поправку отросшей челки, как будто сейчас это самое важное занятие в целой вселенной, теребит кольца. Ветер его не щадит – волосы так и лезут в рот, а он от них все отплевывается и неумело притворяется, что ему все равно.

Это и вызывает у меня улыбку.

Делаю два смелых шага вперёд.

Бедолага. Ты держал все эти проблемы в себе столько лет, и некому было выговориться?

И как бы ты хорошо не ладил с обществом, как бы оно тебя не принимало, твои тараканы никому не нужны, да? Особенно, когда ты аутсайдер и когда самый близкий тебе человек, с которым ты разделяешь одну крышу, оказывается дальше, чем какая-нибудь троюродная тетка с левого колена.

«Ты знаешь, что такое лезть на стенку от одиночества».

Черт, как же мы с ним похожи.

Подбегаю и обнимаю его. Так крепко, как только могу. Чтобы он никогда, даже самым сильным отталкиванием, не смог разжать мои руки.

Ближе, шаг, еще ближе, давай! Вот, мы уже оказываемся на краю бездны. Еще чуть-чуть, шевелись, ну же!

— Что ты творишь, Блейк?

Какой это этаж? Двадцать пятый? Тридцатый? Плевать. Я проигнорирую твое недоумение и воспользуюсь секундой замешательства — момент, и мы рассекаем воздух нашими летящими телами.

Я не кричу. Поддаюсь судьбе и только крепче сжимаю Ривера в объятиях.

— Не бойся.

Ветер закладывает уши. Этажи сменяют друг друга.

Жмурюсь. Не хочу даже представлять то, как мозг размажет по проезжей части, а струйка крови будет стекать по пригорку и скатываться в какую-нибудь мелкую щель.

Каждый раз как в первый: страшно. Ты движим решимостью момента, когда спрыгиваешь. Но когда понимаешь, что вот он – конец, то вмиг меняешь свое мнение. Обо всем на свете.

Мелькают события жизни, какие-то лица, моменты. А на душе – пустота. Некого даже вспомнить. Не о чем даже жалеть.

Мы разбиваемся об асфальт — больно, но плевать! И Сторона как будто так и шепчет голосом Николь: «Доиграешься однажды». А какая разница-то? Теперь ведь мы с Ривером стали еще ближе, остальное — не важно!

Но я открываю глаза и понимаю: мы снова здесь. На верхушке многоэтажного здания. Возродились, уцелели, воскресли. Только теперь у Ривера снова два глаза.

— Ты понимаешь, чем могло всё закончиться??

Он зол. Дышит громко, отчего-то плюётся.

Ты ничего не понял. Ни капельки из того, что я пыталась донести.

А жаль. Ведь больше подобного от меня ты уж точно не дождешься.

— Ну как? — улыбаюсь, решаю поиграть в дурочку. — Взбодрился? Я-то уж точно!

— Я говорю, что дорогой мне человек мог покончить жизнь самоубийством и как ты на это отвечаешь? Той же картой?!

— Да успокойся ты! — пячусь назад, когда тот подходит слишком близко. — Зрячий теперь – радуйся! Не хочешь благодарить меня – поблагодари Бога! И может... может Ута еще жива! Да! Конечно жива! — попытка изобразить непринужденный смех выглядит нелепо. Истерика так и прет изо всех дыр. — Только напугать тебя этим письмом решила, а? Всякое же бывает! Почему же ты не мчишься к ней? Почему не хочешь сам все проверить?!

— Потому что...

Обрывает себя на полуслове. Сомневается?

Еще как. И сомневается, что самое ужасное, во мне. Как будто панцирь щелкает — и Ривер от меня закрывается.

— Чувствовал ведь, что это плохая идея, — небрежно роняет, — приходить сюда.

Лучше деревяшкой по голове бил бы уж, чем так.

Вот же модная скотина! Даже Адама, значит, не поленился припахать и попросить об услуге телепорта, а теперь вон как заговорил?

У меня аж рот не закрывается от возмущения!

Но слова ранят. Как и его беспардонность. Вроде бы и здесь он, сейчас, вот! Рядом со мной. Вроде и говорит что-то без конца, а сам как будто в другом месте. Другом времени. И не боится обидеть — думает только о себе.

И плачет. Лицо руками закрывает, все мечется и мечется, борется с бесами внутри себя, а я и сказать даже что-то в ответ побаиваюсь. А то вдруг станет только хуже? Вдруг он уйдет?

— Почему, — сипит, — почему в моей памяти только эта дурацкая картошка? Где все остальное?

Мне не нравится, как быстро меняется его настроение. Как будто мы опять там, в пустыне, только Ривер теперь потерял всякую надежду на выживание, и ждет от меня поддержки. Но дам ли ее я?

Погода портится — Ривер на автомате ковыляет внутрь. Я, конечно же, за ним.

— Я помню соусы, — проходит мимо чужих квартир, — помню кетчуп, горчицу, майонез, — минует пустые коридоры, — как будто все произошло лишь вчера, — нажимает на кнопку лифта, — но где все остальное? — хочу зайти с ним внутрь, но он грубо отталкивает, и поднимает на меня свой бешеный звериный взгляд. — Где моя жизнь?!

Кричит.

Я медлю — створки хлопают. Кабина лифта удаляется вниз, а меня словно давит тяжелым булыжником к паркету. Где-то в груди все еще немного пульсирует — силу на меня он, мягко говоря, не пожалел.

И говорил про нашу первую встречу?

В любом случае, его нельзя оставлять сейчас одного. Даже если он в таком агрессивном состоянии — мне он ничего не сделает. Пусть только попробует.

Бегу по лестнице. Спотыкаюсь, но бегу.

Перепрыгиваю сразу через несколько ступенек — лишь бы он не встретил Адама. Лишь бы не скрылся от меня так быстро.

Хочу поговорить.

Дверь квартиры открыта, а свет включен. Желтые лучи дешевой лампочки избавляют коридор от темноты.

Да уж, это не банкет в честь свадьбы, с целью приветствовать всех соседей. Просто Адам с Ривером намереваются превратить мое жилище в проходной двор.

Закрываю квартиру на все замки. Обсматриваю комнаты. Погром вроде никто не устраивал — и на том спасибо.

Адама не видно — плохо. Зато слышу тихие всхлипы откуда-то справа. Иду на звук, сбрасывая с ног грязную обувь на ходу. Глиняные следы остаются на линолеуме — не проблема, потом вытру.

Ривер в моей спальне.

Улегся уже, покрывало на пол сбросил. На секунду я кривлюсь от того, что он укрылся моим белоснежным одеялом, будучи потрепанным, неухоженным и немного грязным, но и это не важно, я даже ругать его за это не буду!

— Ривер...

— Прости, — говорит, — я забыл.

Что забыл? Сам как будто вину чувствует! Сам себя все ругает, от того и громче рыдает! Сворачивается весь калачиком в позе эмбриона, даже, кажется, дрожит. С головой укрывается, потом подальше одеяло откидывает. Дёргано поднимается: хочет стянуть с себя толстовку — передумывает, натягивает обратно.

Да что с тобой творится вдруг?!

— Подожди, слышишь? — скорее себе говорю, чем ему. — У меня там в холодильнике как раз ореховые пончики завалялись! С шоколадом, посыпкой, знаешь какие вкусные — чума! Я их всегда беру, когда мне грустно — и ты сейчас успокоишься сразу, ну! Не грусти только, хорошо?

Носками скольжу в сторону кухни.

Лежи-лежи, бедняжечка моя, сейчас я тебе и чай заварю, и все последние лакомые кусочки отдам, клянусь! Никому бы не отдала, а тебе отдам, представляешь, какой парадокс? Может, салфеточками обернуть? В виде треугольничков, как мама учила? Хотя нет, я тогда совсем буду точь в точь, как сестра, а оно мне не надо, так я ведь...

Не медли!

Человеку помощь нужна, а не твои дурацкие прибамбасы!

Да и Адама что-то не видно. Доел суп, и к себе убежал? Или тут где-то прячется, а я из-за этой суеты, может, и напрямую его не вижу?

Да хватит, сейчас это не важно!

Бегу с розовым пластмассовым подносом, на которых трясутся три орехово-шоколадных пончика.

Ривер с выпученными глазами-бусинками потерянно встречает меня в дверях.

— Это было давно, — тяжело дышит, — Ута умерла два года назад. И я об этом забыл...

— И ты об этом забыл?!

Чуть не роняю все содержимое на пол — Ривер поддерживает.

Но то, как он спокойно об этом говорит.

То, как отрешенно теребит кольца.

То, как целиком проглатывает пончик в пару укусов.

Я его не понимаю. Или же не хочу понимать?

— Письмо решил передать от Уты, — ставит тарелку с пончиками на кровать, а поднос подносит к прядям моих красно-оранжевых волос. Сравнивает цвет? — Поэтому, оказывается, и пришел.

Перевожу взгляд с его трех титановых черных колец на протянутую вещь. Растерянно беру бумагу и вчитываюсь в аккуратно выведенные буквы моей фамилии ярко-розовым цветом.

— Но я ведь и не знакома-то с ней, — восклицаю, когда натыкаюсь на надпись «от Уты» в правом нижнем углу. — Может, это ошибка?

Провожу ногтем по острому концу конверта.

— Прочитай.

Ривер управляется со вторым пончиком.

А я все тяну. Только и могу, что пальцем повторять ее почерк на свободном месте листа.

— А если пожалею?

От истерики и эмоциональности Ривера не остается и следа: вот он и смотрит на меня безмятежно, и успокаивающе качает головой.

— Зато уважишь ее последнюю просьбу. Она ведь и о тебе думала, только представь: подбирала слова, выводила каждую закорючку, чтобы ты все поняла. Уверен, она еще и не с первой попытки смогла добиться идеальности, — по-доброму улыбается. — Я прямо вижу, как она зачеркивает фразу, со злостью сминает бумажку, бросает мимо урны и переписывает все по новой. Она не переносила халтуры, отец уж ее так воспитал...

Много предположений от того, кто банально не помнит ключевые моменты собственной жизни.

Но может, он просто уже знает, что будет дальше?

— А ты сам хоть знаешь, что внутри?

— Нет, но бояться нечего. Я в ней уверен... всегда был.

Вздыхаю. Присаживаюсь на кончик матраса и думаю: «Почему?»

Почему, как только я встретила аутсайдеров, моя жизнь так и крутится в этом круговороте безумия? Когда все опять замедлится, чтобы я могла жить, как раньше? Когда всему этому придет конец?

Но все эти вопросы меркнут, по сравнению с тайной, которую я держу сейчас в руках.

Что меня ждет внутри конверта?