Рядом лежит жалкая крыска с маленькими торчащими в разные стороны волосками и подергивающимися лапками. Нет, это точно не человек. Это лицемер, психотроп и закомплексованный флегматик. Ходящие подтянутые ягодицы без собственного мнения.

Он же маленький ребенок в теле взрослого мужчины! И его-то я недавно выслушивала часами, пыталась пожалеть, оправдать и даже как-то лезть к нему в душу? Смешно.

Да только глянь на него! Лежит, свернувшись, как побитая невинная овечка, накрывшись пледом с головой: только парочка черных прядок и выбивается наружу. Спит себе спокойно, как будто ничего и не было. А я так не могу! Меня вчерашнее немножечко чересчур так задело!

Невыносимо.

Так бы и закидала его всеми этими свитерами, пакетами и пластиковой посудой, но здравый смысл уговаривает меня еще чуть-чуть потерпеть.

По ощущениям, сейчас раннее утро. Еще, конечно, не снимешь шерстяную одежду, но от второй пары носков избавиться вполне можно. Хотя бы жуткий ночной колотун остается позади – уже хорошо.

Раз я проснулась раньше этой паршивой «гадалки», то грех этим случаем не воспользоваться.

Итак, что я могу сделать?

Самой разобраться с припасами, прикинуть, на сколько их хватит и до конца рассортировать все по местам?

Или же взяться за Ривера? Скажем, обмотать этого гада чем-то покрепче, а потом уж и решать остальные проблемы.

Второй вариант звучит чересчур заманчиво, чтобы хотя бы не попытаться поискать подобие веревок. Поэтому, воодушевившись, энергично поднимаюсь с дивана-развалюхи — а с утра это самое трудное.

Я все еще помню то чувство унижения. Как он давил на меня, прижимал к стенке и что-то втирал про правила Стороны. Ненормальный. По таким психушка плачет. Вот женушка и предугадала все его «тараканы» в голове, да? Собрала, небось, манатки и по этой же причине скрылась с концами. Ведь так все и было, верно?

Этот одноклеточный столько ненужного барахла прихватил, что я и не удивлюсь, если найду то, что мне нужно. И не поленился ведь заграбастать всю эту дичь! Притащил сюда целый универмаг, и я даже преувеличивать не пытаюсь!

Придурок. Взбалмошный фанатик. Пустослов.

Бесшумно обшариваю пакеты, что разбросаны по полу, обсматриваю каждый предмет на полках шкафов — все не то.

Обо мне он думал, как же! Ходил весь такой из себя по магазину хозяйственных товаров, с романтическим видом выбирал зубные щетки и приговаривал: «Я буду заботиться о Блейк! Обалдеть, это же мой долг, как настоящего мужика, да? Беречь девушку, защищать ее! И плевать, что я разведенный холостяк, который строит из себя загадочного Иисуса с таким же загадочным прошлым».

Навесил красивые разноцветные макароны мне на уши в форме гениталий, а я и повелась вся, дурочка, обомлела.

Он же трус, что запуган мамочкиными страшилками про Бабадука, который придет и накажет его в случае неповиновения! Тащит все эти комплексы во взрослую жизнь, а другие пускай с этим и мучаются, да? Даже думать об этом противно.

Ха, а Сторона! Следовать ее правилам – значит потерять себя. Слепо верить, что все, что она предлагает – добро? Делать вид, что она – нечто, олицетворяющее высшую силу и чуть ли не божье послание? Какое-то бездумное идолопоклонство, как по мне.

Или начал верить в это из-за страха? Банального животного страха, что и сподвиг его на вчерашний поступок. Печально, если так оно и есть.

А может...

Сознание будто разрывается от собственной гениальности. Идея так резко озаряет меня, что уже почти ускользает, но я крепко цепляюсь в нее своими хилыми ручками.

Да, вчера больше половины запасов успешно сгнило, но зато консервов у нас хоть отбавляй, верно? Я же сама помню, как разбирала те пакеты еще в первый день прибытия. Там чего только не было: и ананасы в сахаре, и персики, и дыня! Зелёный горошек, оливки и даже похлебка какая-то со сроком хранения в несколько лет!

Тогда мы наткнулись с этим прохиндеем на вход в полу и решили, что перетащим туда все продукты на следующий день, ссылаясь на то, что там прохладнее и что это место лучше всего подойдет для прятанья от душащих лап Стороны.

Хоть мы так этого и не сделали – потратили время впустую, но ничего.

Вход прямо на полу. Руками поднимаю тяжелую крышку, которая закрепляется на тонкой палочке и держится, без преувеличения, на Божьем слове.

О да, прямо туда!

Я столкну тебя в погреб. Буду морить голодом, если потребуется. Пока ты не придешь в себя. Пока не станешь человеком.

Сиди там со своей Стороной и придумками, пока я буду действовать и пытаться выжить.

Разрезаю простынь. Складываю ее в несколько раз. Тяну со всей силы  — проверяю, не рвётся ли она от резких движений.

Отлично. Этим обвяжу его руки.

А тело пусть сдерживает тот провод, что тихонечко лежит на кафеле в углу и якобы никому не мешает. Как аккуратно-то он сложен круглыми оборотами, даже разматывать как-то совестно! Но это — дань старой бензозаправки. Разве можно не уважить такой тонкий намек, посланный неведомыми силами? Никак нет.

Закидываю шнур себе на спину.

Еще загвоздка — он ведь проснётся. Начнёт задавать всякие вопросы, так? Будет сопротивляться.

Шарюсь в карманах — таблетки на месте. Да, те самые, что послужили для меня отличным лекарством от бессонницы. Возьму бутылку с водой, брошу туда, скажем, четыре штучки драже, размешаю все какой-нибудь палочкой, а тот и отрубится моментально, да?

Так и делаю. Хочу посмотреть на его непонимающий взгляд, полный вопросов, на его реакцию, движения, слова. Что бы ни случилось — меня уже будет не остановить.

И вот я сажусь на Ривера.  Держу провод наготове. Вся трясусь от предвкушения и одновременно боюсь, что ничего не получится. Провожу пальцами по его немного огрубевшим рукам и с трудом вытягиваю их вперед.

Тот шевелится — я вздрагиваю. Он уже хочет подняться, дергается, умело почти что вырывается, как я открываю крышку от бутылки и сую ему прямо в рот.

— Пей.

Конечно, половина проливается. Тот барахтается, головой шевелит, пока я одной рукой держу его шею, а второй вливаю внутрь жидкость.

Что-то пытается сказать — не может. Смыкает губы, давится кашлем. Наверное, часть попадает и в нос.

Мы ворочаемся на полу. Боремся друг с другом, свитерами и наволочками — все смешивается.

Но он быстр. Реагирует, как пума. Отталкивается и почти сразу же встает на ноги.

Я зачем-то мну простынь, машинально пытаюсь что-то предпринять. В панике ворочаю головой — ничего под руку не попадается из тяжелого, чтобы хоть как-то себя защитить. Неуклюже поднимаюсь вслед за ним — простынь оказывается подо мной, и я поскальзываюсь.

Проваливаюсь в то самое злополучное квадратное отверстие, что ведёт в темный подвал. Готовлю ловушку для зверушки и сама же туда попадаю — разве не умница?

Скрипят старые доски — я деру об них спину.

Пытаюсь нащупать рукой деревянную лестницу, чей конец скрывается в темноте — бесполезно. Больно ударяюсь боком при падении. Жаль, что я не кошка, что приземляется на лапы.

Что-то трескается, и свет внезапно исчезает.

Задвижка хлопает. Не соображаю сразу вытянуть ее до конца или подпереть чем-нибудь — слишком медленная. Я все ещё лежу, распластавшись на полу, и обессилено ною.

Теперь я в абсолютной кромешной тьме. Ни одного лучика света вокруг, ни единой возможности выбраться.

Давай, Сторона! Чего же ты ждешь? Насылай на меня ещё одного зомби, иллюзию Николь и целую армию моих врагов! Я готова ко всему, черт возьми! Хуже точно уже не будет!

Главное не думать о пауках и всякой дряни, что в любой момент может прыгнуть мне на лицо. Если и так, то пусть это будет какой-нибудь смертельно жалящий скорпион особенного вида, что обеспечит мне дорожку в мир иной, ладно?

— Ты даже таблетки до конца в бутылке не размешала, — приглушенно доносится сверху. — Вон, на дне все еще болтаются. На что ты рассчитывала? Не понимаю.

Он еще и смеется надо мной?

Поднимаю руку вверх, пытаюсь нащупать что-то — не достаю. И разглядеть ни черта не могу — глаза еще не привыкли к темноте.

Слышу его удаляющиеся шаги.

Ну и пень с тобой! Делай, что хочешь! Выживу, питаясь собственной гордостью, не волнуйся уж там!

Кажется, что-то сзади меня посвистывает. Что-то подкрадывается, вот-вот сожмет в своих волосатых лапах мои худенькие плечики и прорычит своим оглушительным ревом прямо мне в ухо.

Нужно успокоиться. Не шевелюсь, чтобы ненароком не дотронуться до чего-то омерзительного и противного. Размеренно дышу.

А если бы мы застряли тут с Ривеном?

Не получается представить его лицо, волосы, даже руки. И я не знаю, как бы он себя повел.

Ладно, черт с ним, а Ривер чего метелился? Взял бы, да и сказал простое: «Нам нужен план, Блейк! Нужно все рассчитать, обговорить нюансы, распределить обязанности, собраться».

А я бы развела руками: «Но у нас нет на это сил! Мы же слабые нытики, которые вымотаны после вчерашнего. Ты — нытик, который знает кусочки будущего. Я — нытик, который знает свод бесполезных актов и статей по международному праву. Чувствуешь, чем пахнет?»

«Командной работой?»

Я бы усмехнулась.

«Безнадегой! Тотальной безнадегой. Мы же играемся в выживание. Все, что у нас есть — адски палящее солнце!»

«А почему солнце – это плохо? Солнце – оно же как обруч. Не хочешь выйти, посмотреть и сравнить? Нет? А я пойду».

Шутливо толкнула бы его в грудь:

«Ты меня еще и одну оставить собрался?»

«Ага, — перед глазами мелькает его очаровательная улыбка. — Как по всем канонам ужастиков».

Он бы начал отдаляться к двери.

«Ты же понимаешь, что это не смешно?!»

«Да не волнуйся ты. Сейчас еще день — это как передышка, чтобы мы смогли пересмотреть собственные припасы и прикинуть разные варианты действий. Вся дичь начнется ночью, а пока мы в безопасности. Мы в безопасности, Блейк».

Как глупо.

Почему все не может быть так просто?

Фантазии помогают мне успокоиться и немного прийти в себя, но я понимаю: я тоже схожу с ума.

Нельзя до такого опускаться. Еще и жалеть сейчас себя начну – и все, конец! Разрыдаюсь, как дурочка, и буду корчиться в истеричном припадке. Согнусь в позе эмбриона, буду дрожать, как маленькая девочка, несмотря на невыносимую жару этого ада, и плакать.

Горько плакать. Из-за накопившегося многолетнего песочного комка проблем. Сначала отсутствие любви со стороны отца, потом мать, которая все твердила, что знания – самая важная вещь в мире. Дрессировала, воспитывала по-своему, хотела, как она говорила, для меня самого лучшего!

А я ведь верила. Прилежно училась, но отец, отец, отец! Он ведь даже не пытался это как-то остановить! Он ведь и не любил меня никогда! Он ведь...

Сердце несносно бьется. От этих мыслей становится только хуже. Ненавижу оставаться одной. А тут еще и с десяток монстров, что уже нарисованы моим не щадящим сознанием на месте пустых коробок и досок.

Я даже прикрываю рот рукой, чтобы невзначай не перебить нечто, находящееся позади меня.

Уловив еще звук, не выдерживаю:

— Ривер! Ты где?

Мне страшно. И чего ради я только все это затеяла?

Он там, где-то наверху, а меня сейчас сожрут неведомые твари. Возможно, что он об этом даже не узнает.

Это конец. Я умру, как забитая трусливая мышка в грязной убогой норке, что никак не может унять себя и перестать трястись от страха.

— Ривер, помоги, скорее!

Мышка, что унижается перед всем, что движется. Ее гордость давно вывалилась из дырявых карманов и навсегда убежала прочь.

— Выпусти же меня отсюда, ну! Ривер!

Свет. Я тяну к нему руки. Свет подхватывает меня, как пушинку, без труда поднимает и, кажется, сейчас унесет далеко-далеко. Как тогда, на холме. Я испытываю те же чувства. Клеймом выжженная двести седьмая попытка самоубийства — и та не увенчалась успехом.

Смотрю на Ривера и не понимаю: куда делись все те эмоции гнева? Кто их стер, забрал безвозмездно? Я же совсем недавно хотела мучить его, бросить в подвал и лишить всякой еды! Что со мной стало?

Все еще щурюсь, глаза абстрагируются в новой обстановке.

— Это был ты? — жалостливо произношу, смотря в его единственный глаз серого цвета. — Тогда, на холме, я все-таки прыгнула! Меня кто-то пытался оттолкнуть, спасти, я же знала! И это был ты! Ты умер тогда вместе со мной, разбился о камни, но потом...

— Было больно умирать, — грустно усмехается. — Повторить такое уж точно не горел желанием, поэтому решил во второй раз убедить тебя словами.

Да уж.

Умирать — всегда больно. Каждый новый раз и не описать. Даже если метод убийства повторяется, то ощущения и эмоции все равно будут отличаться друг от друга.

Он прав, как никогда, словно смотрит мне прямо в душу. Его слова — лучше всякого признания в любви. Все выглядит так натурально, не наиграно, что я почти вновь ступаю на те же грабли и верю, что он — герой. Чистый бескорыстный принц, который просто так заберет меня от всех проблем и невзгод.

— Отпусти, — говорю, вырываясь из-под его спасительных объятий. — Не трогай меня.

— Так сама же звала, умоляла.

Улыбается. Я выгляжу глупо, но не теряюсь:

— Почувствуй уровень моего отчаяния!

— Так ничего же не случилось. Вся борьба происходила только в твоей голове.

Спокоен. Кажется, что он рассудителен, взвешивает каждое слово. Но на деле — то, что случилось вчера. Он — психически неуравновешенный человек.

Копошусь. Как назло на глаза ничего не попадается из его одежды, которую можно было бы накинуть себе на плечи. Еще не настолько отчаянна, чтобы добровольно обгореть на солнце.

— Опять убегаешь?

Не буду даже смотреть на него.

— Я просто пойду к оазису и...

— Никуда ты не пойдешь.

И зачем я только начала перед ним оправдываться? Перед этой неконтролируемой псиной с диагнозом бешенства. Пинаю стул в его сторону, неряшливо развожу руками. Не буду бояться его и зрительного контакта с ним.

— Приказываешь? Мне? — стоит весь из себя, такой уверенный, непоколебимый. Хочу толкнуть его, кинуть еще что-то потяжелее. — Да ты кто вообще? Моя мама?

— Родник исчез. Еще вчера я хотел набрать тридцатилитровые бутыли, смотрю — пусто. Думал, перепутал место, а нет. Сторона лишила нас воды.

— Водички он набрать хотел, герой чертов. Посмотрите на него! А напомнить еще, что ты хотел вчера, а? Не приближайся ко мне, больной.

Спокоен. Может он просто всегда находится под действием сильных успокоительных или еще чего покрепче? А стоит забыть принять дозу, так и мать родная его не успокоит?

— Ты злишься из-за вчерашнего. Мне самому-то неловко. Что-то я перегнул палку знатно. Понимаешь, да я бы в жизни такого не учудил и...

— Неадекватный, — выплевываю. Он только что признался в собственных деяниях и доказал, что то — не очередная галлюцинация или шалость Стороны. — Видеть тебя не могу! Да, убегаю! А то что? Сам можешь делать, что вздумается, а я нет, что ли?

Надеваю его куртку.

— А говорила, что не истеричка, — ему смешно, только поглядите! Открываю дверь. — Подожди, пожалуйста, — хватает меня за запястье. — Мы с тобой квиты на этот счет. Я тоже могу называть тебя больной после сегодняшнего. Так что давай просто сядем за наш уже привычный стол переговоров и потолкуем! Ведь то, что мы творим — не совсем наша инициатива. Это Сторона на нас давит, ты же сама это чувствуешь!

Качаю головой.

— Я не истеричка, — одергиваю руку. — Хорошо, — специально двигаю стул поближе к выходу. — Мы можем пропустить ту часть, где ты деликатно извиняешься за свое отвратительное поведение, а я раздумываю над тем, простить тебя или нет, так?

— С чего ты взяла, что я собираюсь извиняться? Повторюсь, то, что я сказал вчера – было сделано сгоряча, я не хотел этого и...

— А откуда мне знать? Может, ты на самом деле так думаешь, а Сторона тебя просто немного подтолкнула и помогла мне все понять, а? Все ведь сходится! Я мелькала в твоих видениях, жена приревновала, и поэтому вы расстались, да? И ты продолжаешь лицемерно следовать тому, что диктует тебе Сторона, не в состоянии это хотя бы как-то изменить?

— Ты ничего не понимаешь. Спасибо, что осудила меня за просто так.

— А что мне остается? Я только и могу, что додумывать, после твоих вчерашних выкидонов! Тогда почему? Почему ты развелся с женой?

— Меня заставили это сделать.

Чуть не плююсь от смеха.

— А ты что, собачка на побегушках без собственного мнения? Совесть сказать «нет» не позволила?

— Все не так.

— А как, Ривер? Ка-а-ак?

— Он не обязан тебе отвечать, — меж двух зол вторгается Николь, разделяет нас руками. — Что с вами стало? — дотрагивается до щеки Ривера. — Недели не прошло, а вы уже совсем озверели! Не в состоянии решить проблемы мирным путем? Обязательно надо кидаться друг на друга?

— О, защитнички к тебе явились! Ты же сам постоять за себя не в состоянии, да?

— А ты? — Николь усмехается. — Может, о себе лучше расскажешь?

Минутку. Чувствую — это резкий запах прожаренного стейка нечестности — она на его стороне. Третье постороннее лицо. Свидетель.

Сейчас будут вдвоем нападать на меня, ни капельки не жалея. А я и бодаться с ними не стану —  смысла в этом нет.

Обнимает Ривера сзади.

— Мы ждем, — Николь запускает одну руку в его волосы. — Начинай.

Молчу. Если она здесь, значит, Сторона предпочла вмешаться. Ей надоело просто наблюдать за своими подопытными кроликами. Нужно было мыслить иначе. Помнить, что за каждым нашим движениям следят. Исходить только из этого факта и...

— Какая же ты настырная дурочка! — сюсюкает, пытается казаться милой. — В твоих же интересах это сделать. Как ты там сказала? У тебя же подруги, любящий парень! Они ждут тебя там! Неужели ты не хочешь поскорее к ним вернуться? Или не настолько сильно, чтобы выставлять все свое грязное белье напоказ?

Унижение. Гладит Ривера она, а испанский стыд испытываю я. Он ведь ничего и не скажет ей против: молчит, наоборот, довольный весь сидит, поджав ноги.

— Тяжело? Хорошо, Ривер, ты покажешь ей пример?

Трус покорно кивает, пока она продолжает шептать ему что-то на ушко и виснуть на шее.

Это заговорческий обряд посвящения в секту.

— Мальчик на побегушках, — ругаюсь на него. — Тряпка. Никакого достоинства!

— Как появилась твоя первая способность? — лепечет Николь.

— Я поступил в университет по спортивной квоте, а друг нет. Оказывается, он все это время мне завидовал. Мы напились, он хотел столкнуть меня с моста, но я среагировал быстрее. Я все еще считаю, что это была самозащита.

Звучит, как заученный ответ отличника.

— Выжил ли он после этого?

— Да.

— Ложь.

Ривер даже не дергается. Как будто знает, что сам неправ.

— Он выжил, — поправляет себя, — но остался бы инвалидом на всю жизнь. Когда я навещал его в больнице, то помог задушить его подушкой. По его инициативе.

— Чувствуешь ли ты вину за этот поступок?

— Нет.

— Чего ты боишься больше всего?

С минуту молчит. Чего-то тянет, медленно дергает неподдающийся заусенец.

— Смотри ей в глаза, когда будешь это говорить, — подтрунивает Николь, а тот все непоколебимо слушается.

Поднимает на меня голову. Его спокойствие вызывает во мне дрожь.

— Я все еще боюсь предать жену.

— Но вы же развелись! — протестует Николь.

— Дело не в бумажке.

Николь подпрыгивает.

— Видишь, как все просто? Откроешься — вернетесь обратно в свои жизни, — она также неспешно подходит ко мне и обвивает своими худющими ручками. — Как появилась твоя первая способность?

Ривер уже не смотрит на меня, и ладно.

— Не трогай меня, — чертовка только сильнее стискивает шею.

— Как появилась твоя способность?

Больно глотать.

— Мне очень нравился парень своей лучшей подруги и я хотела заполучить его себе.

— Подробнее.

— Я намеренно пыталась его охмурить, понимая при этом, что предаю подругу.

— Получилось?

— Да.

— Ложь, — гладит мои волосы так, как будто вот-вот вырвет их с корнями.

— В итоге-то получилось же!

И действительно — тянет за рыжие пряди. До тех пор, пока я не встречаюсь с ее глазами.

— Так говорит крохотный мирок в твоей  голове. А какова была реальность?

— Да все я уже рассказала! — вырываюсь. — Почему Ривер отвечал так же коротко, и ему ты все простила, а меня заставляешь унижаться?!

— Потому что он, в отличие от тебя, говорил искренне. В чем подвох?

— Да клянусь я! Так все и было!

Чувствую невидимые оковы. Что-то охватывает мои лодыжки, руки, низ живота — мне не пошевелиться.

Стоит прозевать — Николь опять трется возле него.

— Ривер, хороший мой, поможешь ей?

— Пусть себе сначала поможет! — огрызаюсь.

Но они меня как будто не видят.

— Хочешь, чтобы я рассказал вместо нее?

— Что это вообще значит? — кричу, но они даже не реагируют.

Делают вид, что не слышат.

— Ты начни, а я тебя, если что, подправлю.

Он вздыхает. Смотрит на меня как-то отрешенно и совершенно бескорыстно. Как отец на собственное новорожденное дитя. По-доброму улыбается, что вся ненависть с презрением во мне вмиг куда-то улетучивается, и негромко произносит:

— Дело в том, что наяву меня посещают видения будущего, а ночью снится прошлое разных людей. Все происходит от первого лица, поэтому всегда трудно понять, чьи это воспоминания. Этот кошмар преследовал меня по кусочкам на протяжении пяти лет. Я просыпался в поту, мчался на кухню за глотком воды, чтобы как-то успокоиться и перевести дыхание. Руки всегда были спрятаны в перчатках, я долгое время не мог даже определить пол этого человека. Но однажды он подошел к озеру, чтобы скинуть туда труп. И я отчетливо смог разглядеть его отражение. Сейчас я понимаю, что этот человек — ты.