https://ficbook.net/readfic/2090080?source=tab_author_works

Пэйринг и персонажи:Петр/Александр, Петр Первый, Александр Меншиков
Рейтинг:PG-13
Жанры:Романтика, Флафф, Повседневность
Размер:Мини, 4 страницы, 1 часть
Статус:закончен

Описание:

По само-заявке. Петр учит Меньшикова читать и писать, но вскоре урок приобретает несколько иной характер.

Примечания автора:

Меньшиков - баба, Петр - брутальная баба, автор впервые пишет по историческому фэндому и #нувыпоняли.

- Письмо, господин генерал-поручик, - денщик вытянулся в струнку. Меншиков лениво, после обеда-то, поворотился к нему. – От Государя, - почтительно добавил солдат. Вся лень мигом слетела с Алексашки, с трудом удержал себя, не вскочил, как мальчишка какой; степенно, но быстро встал, взял письмо. Спрятал за широким обшлагом, да так поспешно, что из-под него показался краешек кружевной манжеты. 

- Иди, - кинул, да тут же вернулся в кресло. Денщик отдал честь, да Александр Данилович не слышал. Достал письмо, оглядел – и впрямь от Петра Алексеевича, его афтограф на бумаге. Бумага плотная, крепкая, даже не отсырела – видно, испанская. Алексашка было хотел потянуться за ножичком, да плюнул, разодрал так. 

Читать Александр Данилыч отродясь не умел. Да и нужды не было – что ему за нужда разбирать буквы? Так и жил себе, и горя не знал, все обходясь как-то дьячками да подьячими. А тут пристал как-то вечером, когда, вроде и делать-то было нечего, и зевота одолевала, государь – чего это ты, говорит, Данилыч, неученым все ходишь? – усадил Алексашку за маленький походный стол, разложил бумагу, книги, какие нашлись, сам сел рядом.

Ничего Алексашка не боялся, а тут заколотилось больно сердце, ухнуло куда-то, перевернулось что-то в брюхе. 

- Да что ты, мин херц, на кой оно мне? – Петр посмотрел без улыбки, надавил на плечо тяжело, усадил обратно. Алексашка, видя, что государь это всерьез, затихнул. 

- Бумагу давай, - сказал Петр, протягивая мозолистую, с обгрызенными, как всегда, заусенцами, руку. Смешался Алексашка, но подал бумагу, пододвинул чернила. Петр, цокнув языком, задумался. 

- Буквы-то хоть знаешь? – строго спросил царь. Алексашка помотал головой. Ему отчего-то стало стыдно до гадливости. Снова государь языком цокнул, обмакнул перо в чернилах. Нарисовал что-то на бумаге, выпрямился.

- Вишь? – Алексашка наклонился к бумаге, напряг глаза – темно было. На бумаге синела какая-то циркуля с хвостиком сбочку. – Это есть «аз», - Алексашка припомнил, что подписывая документы его именем, ставили такую букву.

- Э! – округлил он глаза. – Так этот «аз» мы, мин херц, знаем, как же не знать, - хвастливо сказал Алексашка. Петр усмехнулся не зло, спросил:

- Какова же тогда следуща? – замялся Алексашка, что и сказать не знал. 

- Эх ты, Данилыч, хвастун… Ей Богу, не будь ты… - государь отчего-то оробел, - кнутом отстегал бы, да на Урал, в рудники бы отправил, бахвала такого.

Насупился Алексашка, да только глянул дерзко и усмехнулся:

- Воля твоя, мин херц.

- И пошел бы, а? – спросил Петр, удивленно выкатив глаза. Алексашка подумал, подумал, да и захохотал:

- Нет, мин херц, не пошел бы, - Петр хлопнул его по плечу, тоже заулыбался. - Что угодно выдумал бы, а при тебе остался бы, - улыбка спала с худого лица Петра Алексеевича, задумчив стал.

- Экий ты, Алексашка, человек… - пробормотал непонятно.

- Каким уродился, мин херц, - пожал Сашка плечами.

- И то верно, - кивнул Петр. – Пиши теперь.

- Чавой? – совсем не по генерал-губернаторски разинул рот Алексашка. 

- Чавой-чавой, пиши, говорю! – Петр раздраженно выпятил губу, ткнул длинным пальцем в «аз». Чернила, еще не подсохшие, смазались. – Тьфу ты, пропасть, - ругнулся Петр, забирая у Алексашки перо. Вновь склонился над бумагой, снова нарисовал циркулю с хвостиком. 

- Зачем это, Петр Алексеич? – от какого-то глупого испуга запричитал, как баба. 

- Черт, пиши, Алексашка, не гневли! – стукнул государь по столу рукой. Александр Данилович скомкал перо в пальцах, послюнявил кончик, натолкнулся на строгий взгляд Петра, нарисовал закорючку, от усердия высунув язык, попытался нарисовать тело, да дрогнула рука, размазались чернила.

- Вот ведь! – в сердцах вскликнул Сашка. 

- Не так ты… - сказал мягко Петр, взял Алексашкину руку в свою, удерживая перо. Алексашка так весь и прибрался, закаменел весь, сердце застучало чаще. А государь будто бы и не заметил – повел Алексашкиной рукой по бумаге, вырисовал букву. Алексашка залюбовался – так красиво вышло, несмотря на то, что чернильная клякса шлепнулась прямо на ее вершинку. – Вот так надо, - отчего-то тихо сказал Петр. Отпустил Алексашкину руку. – Сам теперь давай.

Сашка вывел «аз», хоть и кривенько вышло, да обрадовался – будто поэму написал. – Мин херц, смотри! 

Петр засмеялся, потрепал Алексашку по русым вихрам. Тот подался к его руке, что домашний кот, расслабился весь, отпустило. Так и сидели, Петр все не убирал руку, а Алексашка не выворачивался из-под ней, уж больно любо было сидеть так, под царевой рукой. Заглянул Алексашка Петру в глаза, зажмурился!... ткнулся губами в государевы губы, как слепой кутенок. Удивились царевы губы, искривились недоверчиво – да не оттолкнул, крепче прижал. Алексашка сам отпрянул, посмотрел голубыми глазами испуганно, но доверительно, будто не сомневаясь, что простят ему. 

- Чаво смотришь-то, Сашка, а? – будто бы разгневанно спросил государь. Да Алексашка ведь не дурак чай, знает царя, как облупленного, углядел в петровых глазах смешинки, сам заулыбался нагло, совсем зарылся под руку Петра Алексеевича. Тот только дернул уголком губ, да снова запустил пятерню в Алексашкины короткие волосы. Тот будто бы даже замурчал – так хорошо ему было, так славно. Посмотрел на него государь долгим взглядом, да снова ртом прижался к Алексашкиным губам. Чай не баба был Сашка, не заветная Катерина, не почти забытая Монсиха – а мил был Петру Алексеичу пуще всех. Одно слово – мин херц. Вроде и не думал об этом царь раньше, а как посмотрел в Сашкины голубые, как василечки, что цвели каждую весну в Кукуй-слободе, глаза, так и прошибло будто всего насквозь. 

- Мин херц, - шепнул Сашка привычно. – Сердечко мое, - по-русски, сладко-сладко, сказал, как умел только Алексашка, да только с Петром. Не по-бабьему сладко-приторно, а по особенному, по Сашкиному сладко – заслушаешься. Да поцеловал, крепко, так, что у Петра дыхание захватило. 

- Петруша, - зашептал, да так, что у Петра все поджилки затряслись, все тело будто загорелось, объяло его пламенем, всю Россию, казалось, можно было зажечь от этого пламени. А тут ведь не Россия – тут Алексашка Меншиков, хвастун да балагур великий. 

- Эх, Сашка, напросишься ведь!.. – тяжело задохнулся Петр, еще крепче сжимая милого друга в объятиях, еще ближе прижимая. 

- А хоть бы и напрошусь! – засверкали Сашкины глаза. Петр охнул. Потащил Сашку на кровать, повалил, уронился сверху. А Сашка знай только сверкать глазами, шептать тихонько: «Мин херц!», да целоваться, целоваться, целоваться…

Весь в смущении Александр Данилович достал из конверта лист бумаги. Первый раз читал он письмо от светлого государя сам, без канцеляриев, и, известное дело, волновался. Уселся поудобнее, стал разбирать по складам.

«Mein Herz Алексашка,

Дела в Новгороде идут потихоньку, только вот очень печалит нас то, что ты, бес проклятый, опять воровать повадился. Что, я тебя спрашиваю, учинил ты на льняной мануфактуре, а? Как приеду, три шкуры спущу.

Питер».

Алексашка как дочитал, так чуть не заплакал. Стоило ли читать да писать учиться – таких писем ради? Разозлился – откинул государево письмо. Потом, правда, одумался, не какого бояришки письмо – все одно «мин херц» писал. Поднял бумажку, расправил, положил на стол – да только тогда заметил на другой стороне еще пару строк:

«Знаю, что ждал этого письма, да только разгневал ты меня, Сашка, ух, разгневал, вот и пишу коротко. Однако же не могу гневаться на тебя долго – все едино люблю тебя, Санька, да ты и сам знаешь, плут ты этакий. Обнимаю крепко. Жду ответа как можно скорее, и да хранит тебя Бог,

Петр».

- Александр Данилович? – сунулся в палатку белый, присыпленный мукой парик офицера. – Борис Петрович приглашает Вас откушать.

- Передай, что буду, - отрывисто, будто сердито ответил Меншиков. Обратно в морозный воздух убрался парик, а Александр Данилович будто пьяный закачался, шально смотря на неровные, но милые такие сердцу буковки, прижался поцелуем быстро, нежно к Петрушиной подписи, заморгал часто, да оборвал себя – что ты, де, Данилыч, как баба-то – спрятал письмо на груди, стороной с государевой любовью ближе к сердцу, да и вышел из палатки.