«Однажды солнце исчезло, и весь мир погрузился во тьму. Тогда был предрешен конец для всего сущего.

Но люди не стали мириться с такой судьбой и приняли этот удар с честью и достоинством. Они адаптировались под обстоятельства, обеспечив себе жизнь даже в таких условиях...»

И еще пару абзацев восхваления людской непоколебимости в самом начале учебника. За это я и не люблю историю — любой может представить событие так, как ему выгодно. То ли дело точные науки, где любые погрешности можно углядеть и зафиксировать. А как, исходя из слов, написанных обычным человека, можно понять, правда ли сказанное или нет?

— Симон, хотя бы в последний день учебы проявите подобие интереса в качестве уважение ко времени, которое я трачу на Вас.

Голос мистера Уолша прозвучал прямо надо мной. Я вздрогнул от неожиданности, но поднять взгляд не решился.

— Прошу прощения, мистер Уолш, — буркнул я под нос, уставившись в свой стол.

В ответ я ничего не услышал, кроме отдаляющихся шагов.

— Завтра Вы станете полноценными гражданами нашего общества, — продолжил историк, обращаясь ко всему классу. — Вы — наше будущее, которое нам доступно только благодаря прошлому.

В свете лампы фигура учителя выглядела зловеще, хотя мистер Уолш, как человек, не был страшным. Он жутко любил свой предмет, и его расстраивало то, как ученики относятся к нему. Когда-то он завел со мной разговор на эту тему. Узнав мое отношение к истории и к любым другим предметам подобного плана, он заметно расстроился. А я подумал, что, если бы такой человек, как мистер Уолш, писал историю, я бы проникся к этому предмету. Жаль, что он не застал тот момент, когда солнце исчезло, погрузив все в глубокую тьму.

После урока ко мне подошел Мартен и ткнул меня кулаком в плечо.

— Хоть бы в последний день сделал вид, что тебя интересует история, — буркнул он.

— Ну не смог я совладать с собой, задумался, — рассеянно ответил я, поглядывая куда-то в сторону.

На это мой друг лишь многозначительно вздохнул.

Мартен был сторонником учебы. Всю информацию он впитывал, словно губка. Ему нравилось узнавать новое, изучать, исследовать. Правдивость знаний его редко волновала. Если все так, как представлено, значит, так оно и было.

Мы шли по узкому коридору, подсвеченному лампами из лунного камня. Когда мир был на грани погибели, это творение, неизвестно откуда взявшееся (поговаривают, что природа заранее как бы знала о таком исходе и припасла такую штуку), спасло человечество от погружения во тьму.

— Ты готов стать взрослым? — неожиданно спросил меня Мартен. Тень упала на его лицо, и я не мог понять, что выражают его глаза.

Если вы думаете, что стать взрослым в нашем положении заманчиво, то вы ошибаетесь. Из-за потери солнца человеческая жизнь сократилась в разы. Если повезет, доживешь до пятидесяти. А если при этом еще сохранишь вид более-менее здорового человека, то тебя можно было смело записать в счастливчики. По причине маленькой продолжительности жизни, которая с каждым годом становилась все меньше, люди торопились успеть взрастить следующее поколение, чтобы те могли заменить их и продолжить жалкое существование. Из-за этого детство, отрочество, юность были вытеснены и заменены на несовершеннолетнего гражданина — до пятнадцати лет — и совершеннолетнего. Разница была только в том, что первые все свое время уделяли учебе, подготавливаясь ко взрослой жизни, а вторые — полноценно работали, занимая все свои дни одним лишь трудом во благо всего человечества. Свободного времени не предполагалось. Ни увлечений, ни хобби, ни чего-либо еще не предусматривалось.

Я был уверен, что готов пополнить ряды взрослых, но после такого прямого вопроса я даже растерялся. Готов ли я? Да. Вроде бы.

— Вполне. — Уверенностью тут и не пахло, но я сделал вид, что меня этот вопрос мало заботит.

— А я нет, — ответил Мартен и ускорился, уходя далеко вперед.

Мартен был невысоким мальчишкой в очках с толстыми линзами, с тонкими, как у девочек, руками и щуплым телом. Он был смуглее меня, но от этого его слабый и даже болезненный вид не становился лучше.

Но сейчас я будто бы увидел его с другой, неведомой мне стороны и страшно испугался. Наша дружба тут и закончится. Завтра, когда мы станем взрослыми, у нас больше не будет времени для того, чтобы беспечно разговаривать о чем-то на переменах. Более того, мы наверняка окажемся в разных местах, где наши пути больше не пересекутся.

Я никогда не был сентиментальным, нет, но...

Эта мысль выбила меня из колеи. Задумавшись об этом, я внезапно остановился и в тот же миг почувствовал неслабый толчок в спину.

— Дурак что ли так резко останавливаться?! — громкий звонкий голос окончательно вывел меня из некого подобия транса. — Совсем шарики за ролики заехали?

Виана потирала свой лоб и недобро смотрела на меня снизу верх и, признаться, выглядела она так забавно, что я еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Стоит сказать, что с этой особой мы никогда не могли поладить. Да и, честно говоря, даже не пытались. Мы были слишком разными. Я со своей любовью к точности и правилам никак не мог совладать с такой взбалмошной натурой. Она часто ввязывалась в какие-то передряги, ссорилась со всеми подряд по поводу и без, иногда даже участвовала в драках, что в принципе было редкостью для школы. Ярая сторонница справедливости чаще всего находила себе соперника в моем лице, и это всегда заканчивалось одинаково: мы оказывались у директора и наперебой пытались доказать ему свою невиновность в возникшем конфликте и неправоту другого, а тот в любом случае наказывал обоих дополнительными работами.

— Извини, Виана, — произнес я не особо искренне. В конце концов стоит хоть иногда смотреть, куда идешь.

Она лишь посмотрела хмуро посмотрела на меня и пошла дальше своей дорогой. Хоть тут мы сошлись во мнении, что никому из нас лишних проблем не нужно было в последний день.

***

Я нашел Мартена прямо перед воротами школы. Он рассматривал свои ботинки. Прежде чем его окликнуть, я обернулся. Школа представляла из себя маленькое приземистое здание, которое, казалось, вот-вот рухнет от многовековой усталости. Его латают, как могут, но ресурсы так ограничены, что приходится экономить на всем. Даже на месте, где обучается следующее поколение.

— Однажды оно развалится, — произнес я вслух, разворачиваясь к своему другу.

— Хорошо, что это случится уже после нашего выпуска, — усмехнулся тот.
— А вдруг это случится прямо завтра?

Мартен отмахнулся от этого замечания. Мы молча вышли на улицу.

Если верить учебникам, то раньше улицей называли то, что находилось под небом. А небо представляло из себя безграничное пространство с солнцем днем и луной ночью. Помимо этих двух светил, существовало великое множество звезд, планет и других самых разнообразных тел. Мне все это сложно представить. Пространство без конца и края? Светящиеся штуки в небе? Планеты? Во все это верилось с трудом. В конце концов я вырос под землей, в месте, где нет месту ни небу, ни всему тому, что на нем когда-то находилось.

— Как думаешь, солнце когда-нибудь появится снова? — спросил внезапно Мартен.

Я в недоумении посмотрел на него.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Какие-то нездоровые вопросы ты задаешь сегодня.

— Да ну тебя. Вопрос как вопрос, что тебе не нравится, я не понимаю, — Мартен всплеснул руками и обиженно отвернулся.

Я лишь усмехнулся и сказал:

— Не думаю. Кто знает, существовало ли это солнце на самом деле? Может, нас всех просто здорово нагрели всеми этими историями про солнце? — я поднял взгляд наверх. Над нами возвышался земляной потолок, с которого время от времени сыпался песок. — Как огромный шар, согревающий всю поверхность, мог просто взять и пропасть? По мне так бред сумасшедшего звучит куда убедительнее.

Откуда я обладал такими знаниями, будучи столь скептичным к этому вопросу? Я знал это только потому, что обязан был знать. Верить мне в это было необязательно.

Мартен лишь пожал плечами. Больше этот разговор не захотел поддерживать ни он, ни я.

Остальной путь мы прошли молча. Хотелось просто пройтись так, разглядывая привычную обстановку без каких-либо разговоров. Хотелось закрепить образы построек, которые держались на честном слове, рабочих, снующих, как муравьи туда и обратно, отсветы лунного камня на каменных кладках и изможденных лицах людей так, как это видит ребенок. Но я уже отчетливо понимал, что затея это провальная — я уже давно начал меняться. Это пугало особенно сильно.

Мы разошлись с Мартеном по домам, кивнув друг другу на прощание. Завтра мы встретимся, уже будучи взрослыми. Я видел неуверенность в глазах своего друга, осознавая, что точно такая же отражается и в моем взгляде.

Я встряхнул головой. Нужно перестать об этом думать. Ничего уже не поменять, не изменить. Нам суждено стать взрослыми и проработать до скончания своих дней, оставив после себя только следующее поколение. Прожили мы так не один век, так что может измениться?