— Я тогда выберу музыку, хорошо? — спросила Виолетта, садясь на переднее сиденье около  водительского сидения.

Она приподнялась на кресле, сделав правильное, как все говорят, сидячее положение. Вета слегка поправила волосы, откинув их назад, на спину.  Потом она начала поворачивается туда-сюда, глазами ища злосчастный ремень, который, по всем законам несправедливости, обязательно окажется под самим креслом. Не найдя его взглядом, Виолетта попыталась засунуть руку под кресло. Кое-как она засунула руку и еле-еле нащупала смятую и гладкую тканевую полоску, с железной бляшкой. Вытащив её, Вета с силой выпрямила её в ровном положении, подняв как можно выше, а после дотянула до прямоугольного «замочка», который, в отличие от ремня, никуда не девался. «Устройство», созданное для безопасности, одобрительно щёлкнуло. Наконец Виолетта расслабилась. Она полностью наплевала на прямое положение и облокотилась о мягкую стенку кресла.

«Ещё бы ту подушку для шеи...», — как-то блаженно подумала Вета.

Вот действительно, что ей не нравилось во всех креслах — это их спинки. Конечно, на кресле были удобно, порою даже очень, — она этого не отрицает, — но вот для головы, конечно ничего не предусмотрели. А всё из-за того, что Виолетта привыкла класть голову только на подушку. А подушка мягкая. Она принимает любую форму головы и даже может изменять эту форму в процессе. А вот кресло этого не делает. Оно хоть и мягкое, но не такое «гибкое». Поэтому, облокотившись о спинку, Вете не то что непривычно, скорее дискомфортно.

Послышался хлопóк. Виолетта снова выпрямилась и посмотрела направо. Дверь открылась, и в машину, нагнувшись, пролез дед. Он гордо уселся, как птица, нашедшая гнездо, и пристегнулся. Вета молча вынула из сумки ключи от машины и кинула ему в руки. Дед поймал их, «хлопнув» руками, и завёл машину. Она аккуратно отъехала назад и резко остановилась, заставив Виолетту поневоле наклониться вперёд и чуть не удариться. Причём это ей действительно повезло, можно сказать, ремень помог отчасти. Вета угрожающе, словно какой-нибудь там генерал, посмотрела на деда. Но тот, ни капли не смутившись, лишь маниакально потёр руки, взялся за руль и надавил на педаль. Машина плавно тронулась вперёд.

Ехали они, кстати говоря, на машине Виолетты. Потому что машины у деда нет. Теперь нет. Вета тогда была маленькой, она не особо помнит, но знает, что что-то случилось с его машиной по каким-то причинам, а новую покупать дед категорически отказывался, — зато ворчание по этому поводу она отлично помнила, — ссылаясь на то, что «машина — это дорогое удовольствие». Ну и ехали они в город после этого на автобусе.

Вот опять ностальгия пытается заставить Виолетту чувствовать себя не очень уютно! Когда же она, чёрт возьми, перестанет? Вета думала, что дело в деревне, дело в доме и тому подобное, но теперь поняла, что дело в дедушке. Именно с ним она провела всю свою сознательную жизнь. Сам дед является олицетворением этой ностальгии. Виолетта из-за этого осознания даже почти пожалела, что взяла с собой дедушку. Почти.

Машина начала постепенно ускоряться, а когда ехала по маленьким бугоркам треслась и немного подпрыгивала. Постепенно деревянные дома деревни сменялись белыми берёзами и могучими дубами.

— Ну так можно? — нетерпеливо спросила Вета, повторив вопрос.

Она шумно выдохнула и ладонями ударила по коленкам. Дед перевёл взгляд с дороги на внучку, изобразив искреннее непонимание:

— Что можно?

— Музыку включить, — напомнила Виолетта немного огорчённо.

Естественно! Она спокойно спросила, а её либо не услышали, либо просто проигнорировали. Второй вариант её, конечно, печалил больше, нежели первый.

— Выбери тогда что-нибудь нормальное, — попросил дед, снова смотря на дорогу.

— Поняла, товарищ капитан! — настроение у Веты моментально сменилось, и она даже для вида приложила ладонь ко лбу, как бы отдав честь.

Виолетта наклонилась, убрав чёрную прядь за ухо, нажала на кнопку включения и сразу начала настраивать волну. Радио громко зашипело неприятным для слуха звуком, словно оно ворчало, что его разбудили. Вета покрутила пластмассовое колёсико вправо. Радио продолжало шипеть. Виолетта ещё раз крутанула, и оно наконец-то сдалось. Заиграла громкая, яркая и заставляющая зажигать до упада  музыка. Была гитара и барабаны. Рок, одним словом. Вздохнув от несправедливости, Вета снова покрутила колёсико, но на этот раз влево. Радио вновь зашипело, но в конце концов всё-таки сдалось вновь. Заиграла гитара. Классическая гитара.

Виолетта снова облокотилась на кресло и прикрыла глаза, наслаждаясь лёгкими ударами по струнам. Пока было, видимо, вступление, поэтому не было слов. Хотя, может, это просто музыка. Без слов. Кто ж его знает, Вета не экстрасенс, чтобы предсказать, что это именно.

Она открыла глаза и глянула в окно. Там были гордые и высокие сосны. И их своеобразные зелёные «волосы», именуемые по-другому ветки, были так высоко, что приходилось прислоняться к окну щекой и при этом ещё задирать голову. И всё, больше ничего. Ни кустов, ни ещё чего. Только сосны. Вот такой вот непричудливый пейзаж.

Темп музыки слегка ускорился. Удары по струнам стали сильными и резкими — музыка приобретала весёлый характер, как на праздник, ну, например, масленицу. Наконец-то появились слова. На английском. И только услышав их, дед громко сказал:

— Тьфу ты! Иностранщина одна!

Вета приподнялась на кресле с удивлением, посмотрела сначала на дедушку, который не смотрел никуда, кроме дороги, а потом перевела этот взгляд на радио. Но потом до Виолетты снизошло озарение:

— Ты под «что-нибудь нормальное» имел в виду что ли русскую эстраду?

— Ну да, — невозмутимо ответил он. — а ты...ты что подумала?

— Я подумала, ты имел в виду современную музыку... Ну, в смысле, рок там всякий...

На это дед проворчал ещё сильнее, так ещё и с возмущением:

— Ты, что, думаешь я настолько отсталый?!

Виолетта смутилась:

— Ну, если ты в доме держишь самовар...

На самом деле, эта беседа продолжалась долго, перетекая из одной темы в другую. У них так всегда. Но они привыкли. Всё-таки для них целый год разлуки то же самое, что целая вечность. Естественно, им есть о чём поговорить! Хотя, если задуматься, они и раньше так разговаривали. Наверное, они никогда не изменятся.