Через пять лет, когда Линку исполнилось восемнадцать, пришла пора уходить с детского дома. Но он не мог забрать Итана вместе с собой, так как до его совершеннолетия оставалось три года, а такое не разрешалось по закону. Поэтому Линку пришлось уйти одному. Расставания между братьями было весьма трудным, но они оба понимали, что это необходимо. Оба когда-то бывшими детьми, стали молодыми и сильными мужчинами. Больше не в физическом плане, а в эмоциональном, и в отношении к жизни. Узкие детские взгляды отошли в сторону, дав место необходимым размышлениям.

То было время весны, когда холодная зима уже отступила. Линк, получив небольшое пособие с детского дома, понятное дело финансированная не самим приютом, и отправился в старый дом, где он когда-то вырос. Одри Беннингем помогла ему в этом вопросе, пришлось пройти через множество встреч и бумажной волокиты, прежде чем Линку дали ключи от дома. Линк удивился, что банк не забрал себе дом, так как ипотеку никто не платил на протяжении полных восьми лет. Несмотря на это, правительство сохранило дом, заморозив платежи по ипотеке до тех пор, пока Линк и Итан не достигнут совершеннолетия. «Хоть какая-та польза от государства», — подумал Линк. За восемь лет много изменилось в центре Вашингтона, где и находился дом, оставшийся от его родителей. Приют же был расположен далеко загородом, он почти не поменялся. Город же преобразился, появились новые высокие здания, машины разных фирм еще больше заполонили улицы, но одна вещь оставалась постоянно неизменной на протяжении много превышающий одно столетие. Монумент Вашингтону облицованный мрамором и отдающий гранитный отблеск, просматривался с разных точек города, постоянно виднеющийся, словно маяк в океане.

Линк еле узнал улицы, где играл с Итаном в мяч. Да и не так уж долго они прожили там, чтобы помнить всё наизусть. Он скорее помнит многочисленное количество переездов, постоянно повторяющиеся один за другим. Но это место, этот дом, стали для него и для его брата, местом, в которое можно всегда вернуться. По крайней мере, такое чувство сохранялось до тех пор, пока их родители были с ними. Сейчас же, когда Линк повернул ключи в замочной скважине, которая уже и скрипела от того, что никто не пользовался ею столь долгий промежуток времени, он увидел не дом, где должны царить чувства спокойствия и безмятежности, а скорее место, где напоминало лишь о горьком прошлом.

Весь дом покрылся огромным слоем пыли и паутины. Затхлый запах застоявшегося воздуха ударил в нос Линка. Он тут же открыл шторы, из-за чего пыль резко разлетелась по воздуху, и немного кашляя, во всю открыл окно. То же самое проделал в остальных комнатах. Лучи солнца начали проникать в темное помещение, освещая разлетевшиеся крупицы пыли, медленно кружившиеся в воздухе.

Линк не торопясь прошелся по всем комнатам, пощупал старые вещи, увидел ёлку, стоящую в углу зала, а затем увидел приставку, в которую он играл в тот день. Линк поднял, лежавший на диване джойстик, с минутку посмотрел на него, и со злостью бросил в сторону. Она ударилась о батарею, частички пластмассы разлетелись в разные стороны.

До того как Линк приехал в свой старый дом, он не знал, что будет делать с ним, но теперь, он точно знал, что будет продавать его. Не мог он находиться в этих стенах, пропитанные воспоминаниями и болью. Да и Итан бы чувствовал то же самое, и не хотел бы оставаться, испытывая такое. Поэтому Линк начал готовить дом к продаже. Несколько дней он вычищал всю накопившуюся грязь. Выбросил все ненужные вещи. Собрал Итана и свою старую одежду, которая смотрелась уже до неловкости маленькой. Предварительно вычистив их в химчистке, Линк отложил одежду в коробки, чтобы через какое-то время отвезти их в детский дом. То же самое он проделал с одеждой родителей, но для того, чтобы просто сохранить.

Добравшись до кладовой, Линк первым же делом увидел коричневый кожаный портфель Юджина на одной лямке, лежащий на полу. Он его помнил, в нём отец Линка носил всякие юридические документы по работе. Схватив с интересом портфель, Линк понёс его к кухонному столу. Он вытащил стопку разных документов, и начал их листать, да бы понять стоит ли ему сохранить их, или же выбросить. Линк продолжал листать, не находя никакого интереса в содержимом, пока не наткнулся на один лист А4, написанная его матерью. Отложив остальную стопку на стол, он замер. Сердце забилось быстрее, дыхание перехватило, а руки вспотели от волнения.

Дорогому Линкольну

Сынок, свет очей моих, я пишу тебе это письмо в надежде утолить свою боль. Не знаю передам ли тебе письмо или нет, но мне хочется излить душу, чтобы мне стало легче. Если я все же решу, чтобы ты прочел письмо, то это будет, когда ты подрастешь и поумнеешь, а пока просто живи и ни о чём не волнуйся! История которую я хочу рассказать никак не направлена на какие-то намёки и обвинения, но я просто вспомнила о ней, когда ты накричал на меня, и сказал, что я тебе не нужна. Дорогой мой Линк, я знаю, что ты не специально, и вовсе не хотел меня обижать, и поэтому я хочу поведать тебе эту историю, которая сблизила нас.

Во времена, когда мы часто переезжали, когда у нас не было собственного дома, и еще не родился нами любимый Итан, мы жили далеко от городской цивилизации. Тогда тебе было всего два года. Маленький пушок счастья, бегал туда-сюда радостный и веселый, постоянно задавая разные вопросы, хотя ты их еле выговаривал. То было прекрасное время, когда мы с Юджином, и маленьким тобой, несмотря на нехватку финансов жили полной и прекрасной жизнью. Я не говорю, что после было хуже, или же я перестала быть счастливой, нет, наоборот. Просто хочу сказать, что те времена не были для меня плохими, они сплотили нас как семью.

Знаешь, мой бесценный мальчик, мы с тобой так близки, но в последнее время, ты начал отдаляться от меня. Возможно я еще не так умна и чего-то не понимаю, но временами, когда чувствую, что в какой-то конкретный момент я для тебя не существую, и тебе абсолютно всё равно на меня, мне становится невыносимо больно. Знаю, что ты не нарочно, или может я надоела тебе своими замечаниями, я не знаю.

В такие моменты я вспоминаю про наши извечные ночные сказки, которые не заканчивались вечерами, когда ты еще был помладше. Мы ложились втроём, ты, Итан, и я. Юджин частенько присоединялся к нам, если у него не было работы. И в такие дни, когда мы все вместе собирались, ты так ждал этой минуты, когда начнётся рассказ. От этого моя душа начинала петь, я так радовалась, и воображению не было конца, от чего сказки всё лились из моих уст. Итан же часто быстро засыпал, уставал после дневной активности, поэтому большая часть рассказов была адресована тебе. Ты слушал их так внимательно, пытаясь не упустить мельчайшую деталь. И в эти дни наша связь крепчала, духовная, внутренняя связь, о которой необязательно говорить вслух. Сейчас же ты уже большой, целых десять лет, уже не бежишь в надежде услышать новую историю, а частенько зависаешь за приставкой. Хорошо, хоть Итан всё так же хочет слушать сказки, хотя до сих пор быстро засыпает. Он еще маленький, подрастет как ты, и тоже перестанет слушать.

Всё это я понимаю, и не жалуюсь тому. Больнее от того, что наша связь ещё крепче. Наши глаза, они ведь одинаковы. У нас у двоих гетерохромия, два глаза разных цветов. Я не знаю почему такой родилась, хотя на моём роду нет никого, кто бы имел такую же схожесть. Но именно разноцветность глаз, делала меня особенной, два карих цвета, но оба разные. Один глаз светлее, а другой темнее. Это очень красиво, и я всегда гордилась этим. Каково же было изумление, когда эта особенность передалась и тебе, моему первенцу. Малыш, лежащий на кроватке, и смотрящий на меня двумя вселенными, вызывал невероятные ощущения. Я не знала куда себя деть, я так была этому рада, что и ты перенял мою особенность себе. Благодаря тебе, я поистине ощутила ценность того, чем наградила нас природа. Когда я смотрела в два кругленьких глаза, создавалось ощущение, будто я смотрю прямиком во вселенную. В одном глазу, что потемнее, казалось, пролетает космическая пыль рядом со зрачком, больше похожая на черную дыру. Во втором же глазу было то же самое, но только космическая пыль уже успела всосаться чёрной дырой, и вокруг остался лишь светло-карий космос. Это было действительно красиво и одновременно завораживающе, что я могла долгое время просто смотреть в твои маленькие глазки. А пока я наблюдала за всем этим процессом, ты спокойно лежал на спине, и игрался с моей рукой, то хватая ее маленькими пальчиками, то снова отпуская её, пытаясь получить какую-то ответную реакцию.

В один день, когда тебе уже было чуть больше трёх лет, я накормила годовалого Итана, а после собиралась его уложить. Вначале я услышала какой-то крик с улицы, после чего поняла, что это ты плачешь. Я хотела уже выбежать, но вбежал Юджин, держа тебя на руках. Одного глаза не было в твоей глазнице. Кровь сочилась, одновременно заливая лицо. Я замерла, растерялась, не знала, что делать, будто все в мире остановилось для меня. Юджин, своими криками привел меня в чувства. Он командовал, а я просто подчинялась. Твой отец велел взять ключи от машины, и быстро завезти её. Итан был в моих руках, и я в спешке побежала к машине. Пока бежала, разблокировала двери, а Юджин, стоящий уже возле машины, тут же начал засовывать тебя в машину. А ты продолжал кричать, твой рёв, словно когти льва скрежетали по моему сердцу. Когда я добежала, Юджин уже сидел за рулем, я передала ему ключи, и села рядом с тобой. Одной рукой держала, Итана, который тоже начал плакать, а второй рукой, пыталась уберечь отверстие в глазницу от твоих движений. Юджин гнал как мог, и через пять минут мы доехали в больницу.

Врачи тебя тут же увезли, взяли вытекший глаз у Юджина, и удалились в операционную. Еле успокоила годовалого Итана, еще совсем маленького и ничего не понимавшего на тот момент. Оказалось, что ты упал на сучок. Упал, как падают все дети, но наткнулся на дурацкий сучок...

Стоя в зале ожидания, у меня тряслись руки, Юджин пытался успокоить, обнадёжить, хотя сам сильно волновался. Довольно быстро вернулся врач, его перчатки были немного окровавлены, и я сильно перепугалась. Он сказал, что вытекший глаз уже нельзя соединить с порванными нервами, так как его функциональность успела источиться пока он лежал вне глазницы. Он предложил протез, тем самым удалить все нервные окончания. Вариант протеза был сам по себе неплохой, если бы в будущем можно было пересадить донорский глаз, и вернуть тебе полноценное зрение, но после протеза, удаляются все нервные окончания из-за чего больше нельзя будет принять донорство. Да и в практике, медицина еще не дошла до таких инноваций, когда можно было провернуть такое.

Слегка помедлив, врач предложил одну рискованную задумку. Этот хирург с множество другими врачами на тот момент проводили исследования, и специализированные опыты по пересадке глаза, но весь период исследования, они не смогли найти добровольцев. Все прежние опыты проводились на животных, и он предложил нам этот вариант, говоря, что шансы тридцать на семьдесят. Никакой опасности для человека, кто принимал донорство не было, так как в любом случае можно было вернуться к протезу. Довольно большой риск, а конкретно тридцать процентов из ста приходилось на человека предлагаемый донорство. Нельзя было провести операцию на неживом человеке, и забрать глаз, он бы не прижился, потому-то и никто не хотел быть первым при таких-то шансах.

Мы с Юджином всё выслушали, и твой отец сразу же вызвался, чтобы ты смог видеть, но его группа крови отличалась от твоей. Да я бы и не позволила Юджину отнять моё место в помощи тебе. Да и как бы он потом работал, тяжелее было бы заботиться о нас. Поэтому я даже не думала, и сказала, что я готова. Хоть даже шансы десять из ста, я была готова попробовать, лишь бы мой сыночек смог снова видеть двумя глазками. Врач предупредил меня, что в любом случае я потеряю глаз, если даже у них не получится вживить его в твою глазницу...

Я подписала несколько документов, что всю ответственность беру на себя, и не имею претензий к врачам в случаи неудачи. Всё это проходило довольно быстро, потому что через стенку лежал ты, уже готовый к операции. Меня положили рядом с тобой, правда я тебя не видела, ты был за ширмой. Вскоре мне дали вдохнуть усыпляющий кислород, и я уснула. Прежде чем уснуть, врач спросил меня, какой из глаз пересадить тебе. Я не хотела, чтобы ты терял особенность, данную природой, невероятную красоту разных радужек, поэтому, предпочла отдать тебе светло-карий глаз. У тебя остался целым темно-карий, и при успешной операции ты бы снова обладал красотой гетерохромии. Я верила, что всё получится, поэтому немедленно попросила такой же светло-карий протез, чтобы наше сходство и связь так же сохранились.

Через несколько пар часов сложнейшая операция, которая была впервые испробована на людях прошла успешна. Мы еще несколько дней находились в одной палате, и врач часто заходил, чтобы проверить нас. Тогда, после операции, когда ты еще спал, я наконец взяла тебя на руки, такого маленького и беззащитного. Наконец всё прошло, всё осталось позади, ужасное чувство неопределенности, которое не отпускало меня, пока мы ехали в машине, начало проходить. Ты лежал такой тепленький, спокойный, будто бы ты не пережил этот ужасный день.

Вскоре мы вернулись домой, радуясь, что всё обошлось. Юджин хотел бы быть вместо меня, но той самой должна была стать я. Поэтому поводу твой отец часто переживал, не стоило, потому что я приняла это, так должно было быть. Здесь не было ничьей вины. Я была только рада облегчить твою жизнь в будущем...

Через несколько дней, зайдя в комнату, пришло время снимать повязку. Я впервые увидела свой протез, он не был уродливым или наоборот красивым, что-то среднее между этими значениями. Но я никогда не стеснялась этого, потому что мой глаз перешёл тебе, моему любимому сыну. Теперь не только душевная часть меня продолжалась в тебе, но и физическая. После того как сняла свою повязку, я пошла к тебе. Мы продолжали пить множество таблеток для восстановления, поэтому ты чаще спал. Я аккуратно присела рядом, тихим движением сняла повязку, и увидела, что всё прекрасно. Мой светло-карий глаз отлично прижился к тебе, располагаясь рядом с твоим черно-карим. Красота была неописуемая, я была так рада. С того дня меня не волновал мой протез, и я никогда ни о чём не жалела. Я легла рядышком, и наблюдала за нашими глазами, как любила наблюдать за твоими...

Последний наверное год, с твоего девятилетнего возраста, я начала ощущать, как наша связь пропадает. Конечно, я должна такие вещи понимать, это естественно, у тебя появляются новые увлечения, друзья, и уже не хватает времени для мамы. Но связь-то хотя бы должна поддерживаться. Больнее всего бывает моментами, когда ты накричишь на меня, и посмотришь душераздирающим взглядом, будто я тебе и вовсе не нужна. Этот вот взгляд и причиняет самую большую боль, ведь в этом взгляде есть мы, есть я... В такие моменты я ощущаю, словно одним глазом, смотришь ты, за что-то отчитывая, а другим глазом смотрю уже я, также отчитывая сама себя. Это невыносимо. Я не знаю, сынок, что я хочу этим сказать, но я просто пишу, чтобы мне стало легче. Если ты прочтешь это письмо не вини себя, я никогда не жалела о своём выборе, просто немного поработай над собой, чему последую и я. Не пойми меня неправильно, я тебя очень сильно люблю. Люблю всего, от кончиков пальцев до кончиков волос, люблю весёлого, грустного, без разницы. Ты, Итан и Юджин самый дорогие мне люди, за вас я готова отдать жизнь. Желаю, чтобы у тебя было всё хорошо, и всё что ты делаешь, делай осознанно, ведь ты умный. Ты многого добьёшься, не сиди за приставкой так много, не трать время за зря, а лучше учись и развивайся. Прости меня, если есть на то причины. Непомерно люблю и целую!

Твоя любящая мать — Оливия.

Дочитав письмо, по щекам Линка потекли слёзы, так же как и в последний раз в этом доме, с момента которого прошло долгих восемь лет, он бесшумно плакал в кухне, снова и снова прокучивая в голове одни и те же слова «... Не нужна мне ты...».