- Это несправедливо! - кричу я, упираясь руками в письменный стол и склоняясь к лицу мужчины, что с насмешливой улыбкой сидит по другую сторону столешницы.

Он ничего не отвечает на мои слова. Просто молчит, изучающе разглядывая меня. О, как же я его ненавидела в ту минуту!

По-хорошему мне следовало замолчать, успокоиться и спокойно объяснить, что меня не устраивает, однако это, наверное, попросту невозможно. Каждый обитатель нашей базы, начиная с главы экспедиции и заканчивая поварами и уборщицами, знал: если Аня Тихомирова разозлилась, вы её не успокоите. Лучше просто убраться подальше, пока сие стихийное бедствие не прекратится. Пожалуй, это правило для наших сотрудников даже более актуально, чем официальные указания по технике безопасности, которые нас всех требовали выучить перед началом экспедиции.

А ведь мама, отправляя меня на исторический, искренне верила, что такой серьезный факультет меня успокоит. Ничего подобного не произошло ни во время обучения, ни после. Хорошо, что в наше время историки - не обязательно преподаватели в школах и университетах. Иначе не позавидовала бы я детям, которым пришлось бы у меня учиться.

Одним словом, меня несло дальше: слишком уж я была возмущена.

- Это несправедливо! - продолжаю орать, а ученые, сидящие каждый за своим столом в огромном научном зале, оборачиваются и смотрят на меня со смесью любопытства, удивления и осуждения. Придурки! А если бы с вами, как со мной... Я бы поглядела на вашу реакцию! - Новый, мать его, год! Да что там - Новый век! Меня дома ждут родители и друзья! Да последняя собака в Новый год отдыхает, а вы меня работать вынуждаете!

Не зная, что ещё сказать, я наконец замолкаю. Вполне возможно, что все слова вылетели из головы, потому что мой собеседник - вернее, полковник и замруководителя научной экспедиции, на которого я, будучи ниже рангом, только что накричала, выпрямляется и поднимается со своего места, прожигая меня взглядом. В его зелёных глазах мелькают веселые искорки, но мне все равно не по себе.

- Лейтенант Тихомирова, вы закончили? - интересуется он, выделяя голосом мое звание.

Когда ты - специалист по истории в вооруженном научном штабе и участник Четвертой Отечественной экспедиции в прошлое, тебе автоматически выдаются погоны, а относительно званий год идет за два. Мне уже стукнуло двадцать четыре, а за плечами был универ, но звание до сих пор оставалось, как на обычной армейской службе - все из-за треклятой вспыльчивости. Конечно, это служило отдельным поводом для насмешек в штабе, и, конечно, сейчас все прекрасно поняли намёк полковника Логузова. Я услышала за своей спиной фырканье. Это посмеивались выпускники-краснодипломники серьезных институтов, подчас кандидаты и доктора наук. Вот вам и ботаники!

Стараясь не обращать ни на кого внимания, высоко задираю подбородок и складываю руки на груди. Логузов продолжает.

- Вы - военный историк-практик, лейтенант Тихомирова, - он произносит это так медленно, словно я не знаю, кем работаю. - Сотрудник станции "Снежная", которая работает ежедневно и круглосуточно. Знаете, что это значит? Что здесь постоянно кто-то работает. Ночью, утром, в будни, на праздники. И на Новый год тоже. В прошлом году тридцать первого и первого вы отдыхали, в следующем году тоже отдохнете. Но в этом году ваше дежурство попало на праздник. Значит, вы отдежурите. Так сильно хотите встретить двадцать второй век? - Полковник делает паузу, но по его тону я понимаю, что не стоит отвечать утвердительно. И следующие его слова подтверждают мою догадку: - Что ж, я вас не держу. Отправляйтесь домой. Но в таком случае сюда вы уже не вернетесь. И да, тогда вы уже вряд ли сможете найти работу в Москве две тысячи сотого. - С этими словами он садится. Все также спокойно, с ровной спиной и насмешливо меня разглядывая.

Все присутствующие в огромном зале затихают. Никто из наших не хотел бы вылететь со станции. Во-первых, многие, работая здесь, исполняли мечту детства - какой ребенок не желал слетать в прошлое на машине времени? Во-вторых, любому историку больше всего интересно проверить, верны ли на самом деле всевозможные теории, так ли, как мы это представляем, проходили те или иные события. Мы же видели историю вживую. И какую историю! Цивилизации, о которой в учебниках написано всего пара строчек, так она малоизучена!

Ну и в-третьих, конечно, дураков и фанатиков среди нас не было, все живые люди, а бонусы от нашей экспедиции более, чем человеческие: ветеран путешествия в прошлое выходил на пенсию после пятнадцати лет работы, получал неплохие доплаты. За день здесь нам платили столько, сколько не каждый зарабатывает за полгода, а некоторые костюмы и украшения, необходимые для выхода к местным обитателям под прикрытием, позволялось по возвращению забрать с собой. Браслеты из натурального золота, одежду из шёлка и меха. В общем, я, если подумать, немного погорячилась. За такое можно и на Новый год поработать.

Однако я слишком устала, слишком соскучилась по близким, а слова полковника слишком меня задевают. Я вспыхиваю, руки крепко сжимаются в кулаки. В горле что-то давит, и на глаза, я чувствую, готовы навернуться слезы. Мне обидно, очень обидно, что из-за этого идиота Логузова - а дежурства составляет, между прочим, именно он! - мне придется провести Новый год на проклятой станции. 

Ни говоря полковнику не слова, я разворачиваюсь и выбегаю из зала, не забыв предварительно хлопнуть дверью.

Не знаю, что было бы в настоящей армии при таком отношении к человеку старше по чину, но, благо, на "Снежной" все мы - в большей степени ученые, чем солдаты, а погоны носим, потому что работаем со стратегически важным объектом - машиной времени -  и носим при себе оружие на случай, если при вылазке что-то пойдет не так. Одним словом, едва ли мне стоило ждать выговора или чего похуже за крики и уход.

Впрочем, даже если и стоило, сейчас я об этом не думаю. Слезы-таки настигают меня, беспощадно стекают по щекам горячими ручейками, а нос закладывает. Я неуклюже вытираю их рукавом форменной кофты. Форма у нас страшная, её не жалко: поскольку на выход мы носим наряды прошлого, дорогие и не всегда удобные, для перемещений по станции нам выдают нечто вроде огромных спортивных костюмов, почему-то ужасного ярко-голубого цвета. Вроде как символика станции "Снежная", хотя я никогда не пойму, что общего между цветом формы и названием станции с древней сибирской цивилизацией, которую наша экспедиция, собственно, изучает.

Коридор станции уже неделю как украсили к празднику. Снаружи здание, чтобы не привлекать внимание людей этого времени, выглядит как стандратное для местного города: большой деревянный замок, огражденный высоким деревянным же забором. Внутри же все сделано по последнему слову техники того времени, из которого мы прибыли - из конца XXI века: пастельных оттенков стены, просторные помещения, современная мебель. Сейчас на всем этом висели сверкающие гирлянды, елочные игрушки, наклейки с изображением Деда Мороза и Снегурочки, лампочки в виде звёзд и подарков. В небольшой нише, непонятно зачем сделанной проектировщиками станции, стояла даже нарядная ёлка, правда, искусственная. Не скажу, что меня, как человека, который не отправится сегодня вечером на заслуженный отдых, сильно радовала вся эта новогодняя белиберда.

Наверное, человек, который не разбирается в делах экспедиции, в принципе удивился бы произошедней ситуации: "У вас же машина времени", - мог бы сказать он, - "Ты ведь запросто можешь вернуться в тридцать первое декабря!" К сожалению, на деле все не так просто: во-первых, машина времени работала так, что отправляла нас в прошлое в определённый год и день и в заранее указанный в базе данных сотрудника день и год нашего времени возвращала. Во-вторых, машина была устроена так, что время в веке отправки и веке прибытия шло параллельно. То есть, если ты неделю пробудешь в Сибирской цивилизации, в конце XXI века также пройдет неделя, и ты с этим ничего не сделаешь.

Словом, положение у меня было безвыходное. Что делает человек в безвыходном положении? Ребенок плачет, подросток запирается в комнате. Старики кряхтят и вспоминают молодость. Ученые станции "Снежная", как бы аморально это не звучало, решали безвыходные ситуации, повышая градус жизни. Пили, проще говоря. В нашей столовой как раз продавался алкоголь на любой вкус и цвет, и, хотя официально его употребление разрешалось только в дни отдыха после выхода в мир людей нынешнего времени, на деле каждый в любой день мог позволить себе напиться. За хронический алкоголизм со станции выгоняли, но я прежде ни в чем подобном замечена не была, так что один раз вполне могла позволить себе расслабиться.

Лифт опускает меня с четвёртого этажа станции на минус первый, где расположены зоны отдыха, спальни и, что самое главное, столовая. Именно в эту огромную комнату в самом конце коридора и направляюсь, старательно игнорируя электронные плакаты с поздравлениями и светящиеся гирлянды. Боюсь, что при ещё одном взгляде на них окончательно расклеюсь, потому что сразу вспомню маму и отца, которые каждый год с особой любовью украшают нашу квартиру, а с тех пор, как я от них переехала, умудряются заскочить и ко мне, чтобы оставить праздничную ёлку и подарки.

Белоснежные двери-купе разлетаются в разные стороны, пропуская меня, как только провожу картой сотрудника экспедиции по прорези сбоку от них. Медленно и вяло приближаюсь к кассе буфета, беру из-под ближайшего стола стул и сажусь прямо за кассу, словно в баре.

Повар Иван Петрович - мужчина лет пятидесяти, полноватый и улыбчивый, как плюшевый мишка, - перестает горбиться над тетрадкой и калькулятором (почему-то считать прибыль столовой он предпочитал именно так, вручную, хотя компьютер и кассовый аппарат прекрасно справлялись без него. Говорят, в прошлом он был учителем математики, поэтому считает все сам - практикуется) и поднимает на меня взгляд.

- Анюта? - приятным басом протягивает он. - Что это на тебе лица нет?

Кладу подбородок на ладонь и лениво тянусь к терминалу все той же картой, что открыла мне дверь в столовую - деньги на неё тоже можно положить, ей и расплачивались в буфете.

- Пробей-ка мне стакан шампанского, - низким от плача голосом отзываюсь. - Лицо появится.

За что, помимо всего прочего, я любила Ивана Петровича, так это за его умение помолчать и отсутствие излишней правильности: он не станет говорить, что алкоголь - не выход и все такое. Просто нальет чертов стакан и подождет, пока не станет настолько легче, насколько надо, чтобы поделиться наболевшим.

...Спустя полчаса моя голова начала кружиться, а язык развязался. Я еще недостаточно выпила, чтобы не понимать, что творю, но вполне прилично, чтобы свободно и в красках рассказывать повару о том, какая же мразь этот Логузов, и не обращать внимания ни на что вокруг. Почему я акцентирую внимание на последнем? Ну, потому, что, когда я заканчиваю свой рассказ, то чувствую, как на плечо ложиться чья-то большая и широкая ладонь. Уже предчувствуя недоброе, оборачиваюсь и словно в замедленной съемке вижу перед собой бледное лицо мужчины лет тридцати с зелёными глазами и чёрными волосами. Логузов. Я мгновенно протрезвела.

И постепенно начала понимать, что, пока рассказывала вторую часть своей невеселой ситуации, выражение лица Ивана Петровича сменилось с сочувствующего на опасливое. Я напряглась и сжалась. Интересно, как давно полковник здесь?

- Здра-а-асте, - робко протягиваю и чувствую, что мой голос уже не такой громкий и уверенный, как когда говорила про Логузова. Скорее, наоборот, он писклявый и жалкий.

Полковник ничего не отвечает, но его рука исчезает с моего плеча. Он обходит меня, приближается к кассе. Затем без тени смущения берёт с неё мой бокал с недопитым шампанским, делает глоток, морщится и ставит его обратно. Иван Петрович наблюдает за происходящим в конец шокированным взглядом. И я, признаться, тоже. Логузов же спокойно переводит взгляд с шампанского на свою бестолковую подчинённую-лейтенанта и, придирчиво меня оглядев, заявляет:

- Поднимайся. Тебе уже хватит.

Я ожидала услышать чего угодно, но не этого.

- Вы меня не уволите?

Мужчина закатывает глаза.

- Когда я напиваюсь, главного командира станции и не такими словечками описываю, так что мне плевать. Иди собирайся, через час выезжаем на исследовательское задание.

Если в кабинете Логузов каждым своим словом раздражал меня, то теперь скорее удивлял. Я, конечно, все понимаю, но думала, что тридцать первого мы будем сидеть в тепле и спокойствии с бумажной волокитой. А задание? Когда большая часть сотрудников наверняка уже готовится к отъезду в последний день XXI века, и, возможно, уже начала переправляться домой?

Очевидно, мое лицо достаточно выразительно выражает мысли, потому что Логузов не собирается уходить в столовую, а прижимается спиной к кассе, вытягивает длинные ноги и говорит:

- Вас что-то удивляет, лейтенант Тихомирова? Как я уже сказал, сегодня у вас такой же рабочий день, как и все остальные.

Ладно, бесит он меня все-таки больше, чем удивляет. Чертов Логузов явно издевался, это видно по насмешливому голосу! Я снова было вспыхиваю, но стараюсь как можно спокойнее и даже холоднее ответить:

- Никак нет, полковник Логузов. Меня лишь слегка удивляет, что мы будем заниматься исследовательской работой в зоне повышенной опасности, - я ни капельки не преувеличиваю, это действительно так и называется, потому что Сибирская цивилизация была разрушена очень давно, то есть мы в древнем государстве, нравы которого из-за времени, так ещё и северного климата, довольно жестоки. Выезжая в город, мы не были однозначно уверены, вернемся на станцию целыми или с ножом в животе и стрелой в плече. - когда на станции остаются максимум один медик, повар и электрик. Это небезопасно. А еще Новый год, хотя для вас это ничего не значит - отмечать, видимо, не с кем, - не сдерживается мой гнев под конец, - хотя это не моё дело.

- Анна... - убитым голосом шепчет Иван Петрович.

Логузов закатывает глаза, а затем с улыбкой поворачивается к нему:

- И вот с такими я работаю каждый день!

Затем смотрит на меня:

- Если вы думаете, лейтенант Тихомирова, что способны меня задеть, то сильно ошибаетесь, это попросту невозможно. Выйти именно сегодня мы должны по той простой причине, что предыдущий отряд Четвёртой "Снежной", который отправляли на двадцать лет позже, обнаружил здесь сплошные руины. Местный народ поднял восстание и уничтожил сам себя, а немногие выжившие разбрелись по пещерам или начали строить поселения вдалеке от города. Судя по немногим сохранившимся местным летописям, восстание началось в том году, в котором мы сейчас находимся, спустя несколько недель после сегодняшнего дня. Наша задача - послушать народ и узнать возможные предпосылки восстания, понять, чем недовольны представители разных слоёв общества... - Я так поражена этим неожиданным экскурсом в историю, что не замечаю, как Логузов замолкает, будто задумывается о чем-то. Спустя пару минут он добавляет: - Что же касается Нового года... Этот праздник кое-что, да значит. Вы хотели отметить его? Будет вам Новый год! Мы едем на задание, но будет оно в новогоднем формате, - уголки губ полковника дрожат, сдерживая озорную улыбку. - Мы поедем на ярмарку - а здесь это почти праздник!

Потом снова оборачивается к Ивану Петровичу, подмигивает ему и негромко добавляет:

- Насчет восстания вы не слышали, ладно?

Снова выпрямляется, бросает, что ждет меня через час, и покидает столовую, оставляя нас с поваром в полнейшем недоумении.

Полковник Логузов так строг, когда его видит множество подчинённых и так похож на спокойного мальчишку, когда остаётся наедине с кем-то?

"Вот уж, действительно, необычный человек!" - проносится у меня в голове, но тут же одергиваю себя: - "Необычно раздражающий, конечно!"

* * *

Я встречаю полковника уже на улице, во дворе нашей станции. Как и он, к этому времени я уже одета так, чтобы не привлекать внимание исследуемых - или, проще говоря, людей нынешней эпохи. Непослушные густые огненно-рыжие волосы с трудом скрыла под париком более тонких чёрных кудрей, которыми могут похвастаться многие местные девушки. Сверху они прикрыты дорогим пуховым платком с яркой расцветкой, что должен показывать мое якобы знатное происхождение. Тело вместо уже ставшего привычным недо-спортивного костюма покрывает сорочка, рубашка, несколько тёплых юбок и меховая шуба. На груди драгоценные бусы, а на руке - литой золотой браслет тех времён. Лицо я уже мастерки накрасила в стиле девушки древней цивилизации - румяна, подводка, похожая на сурьму и не яркие, но красноватые губы. Настоящая сибирская знатная девушка.

Полковник уже сидел в огромных, расписанных синим санях, запряженных чёрными конями, а его лицо и без всяких румян раскраснелось - на улице стоял жуткий мороз, столбики термометров станции перевалили за минус тридцать. Мужчина тоже был в шубе, из-под которой выглядывала длинная рубашка, штаны-шаровары и высокие сапоги.

В определённый момент я поняла, что уже какое-то время стою на месте и разглядываю его, а он - меня. Спохватившись, я выпрямилась, с недовольным видом задрала подбородок и, приподняв юбки, чтобы не мешались, неуклюже забралась в сани. Никогда не любила этот вид транспорта, но по другому по улицам сибирского города не ездили - это было попросту невозможно.

Логузов мою посадку никак не прокомментировал и лошадей в движение приводить не стал.

- Ну? - не выдерживаю я спустя пару минут.

Полковник приподнимает брови.

- Можно ехать? - изображая удивление, спрашивает он. - То есть криков, упреков и обзываний не будет? Просто если что, выскажите все сейчас, а то будет плохо, если вы напугаете лошадей в дороге.

Я раздражённо вздыхаю, с трудом удерживаюсь и почти спокойно, даже улыбаясь (хотя улыбка наверняка больше напоминает оскал) произношу:

- Можно ехать.

Логузов тоже улыбается и начинает путь.

Дорога со станции до города - наша база находится за его пределами, в нескольких сотнях метров, - и по городу до центральной улицы, где проходила ярмарка, занимала около получаса. Все это время мы с полковником проводим в молчании.

О Сибирской цивилизации, в том числе о том городе, который изучала "Снежная", известно немного. Раскопки, благодаря которым о ней в принципе узнали, произвели лишь в конце XX века. Однако информации было слишком мало, и вся эта история с цивилизацией затихла, не смотря на то, что сами по себе города были очень интересными - по уровню развития, несмотря на схожесть быта со славянским, они напоминали древнегреческие полисы или древний Рим. К сожалению, позволить себе изучить Сибирь подробнее историки смогли лишь в 2087-ом, спустя тридцать четыре года после изобретения машины времени.

Перед этим, но уже после всех необходимых испытаний, были созданы ещё три станции, которые, как и наша, действовали постоянно: Третья - в средних веках, Вторая - в эпохе Возрождения, Первая - в конце XVIII века. Наша была станцией древнего мира. Каждая станция территориально находилась в России, но с разрешения президентов и других правителей иностранных государств, нашим сотрудникам позволялось вести исследования и в других землях. Представители нашей экспедиции есть и в Египте, и в Риме, и в Израиле-Месопотамии. И в центральной части России, конечно. Но и наша экспедиция важна: мы, ученые "Снежной", доказывали, насколько ещё не изучена и как поэтому важна история!

Прошлое мы изучали шиворот-навыворот, с конца, потому что чем дальше, тем больше риски в машине времени. Потому сначала успели выявить год разрушения цивилизации, а сейчас следили за процессом. Даже, увы, в Новый год, хоть Логузов и пытался превратить это в праздник.

Ярмарка встречает нас шумом и обилием людей: хотя население города - не больше двенадцати тысяч человек, на подобных мероприятиях всегда появляется ощущение, что ты не в маленьком сибирском "полисе", который разрушился ещё до нашей эры, а в Москве конца XXI века, даром что одежда и речь другая. Слышна своеобразная музыка местных инструментов, ругань и толкотня, выкрики торговцев, что привлекают покупателей из-за деревянных прилавков, и призывы заезжих актёров, танцовщиков, дрессировщиков взглянуть на демонстрацию их искусства. Женщины, мужчины, дети снуют по всей ярмарке. Все веселые, красные, часто смеются и разговаривают.  В воздухе пахнет далеко не только морозом - благодаря многочисленным кострам и факелам нос быстро согревается и начинает различать ароматы готовящихся тут же мяса, гарнира и напитков.

Восхищенная праздником, я выскакиваю из саней, словно маленькая девочка, и также восторженно начинаю разглядывать то одно, то другое. Раньше мне приходилось бывать на сибирских древних ярмарках только мельком, при выполнении других заданий, и только теперь есть время все рассмотреть, прогуляться и по-настоящему восхититься красотой. Жаль, что, кроме самых крайних случаев, при местных нельзя пользоваться современной техникой, а то я обязательно запечатлела бы это зимнее чудо.

- Нравится? - я не замечаю даже, как Логузов тоже вышел из саней, привязал лошадей и остановился сбоку от меня. Мы, наверное, стояли, как парочка на свидании, только объятий не хватает. От этих мыслей я сразу вернулась из мира восхищений в мир реальный.

Спрятав ладони, и в варежках мерзнущие на морозе, под шубу, отошла на несколько шагов вперёд, а потом, обернувшись к полковнику, сказала:

- Вам ведь так дорог каждый день здесь, что даже в праздник вы гоняете подчинённых на задания. Какая тут разница, нравится - не нравится? Давайте работать.

И пошла вперёд.

Через несколько секунд услышала скрип тяжёлых сапог по снегу: Логузов, прожигая меня взглядом, пошел следом.

Когда он поравнялся со мной, я спросила:

- К чему именно мы должны прислушиваться?

Вид у полковника почему-то стал несчастным, словно, не сказав, нравится ли мне ярмарка, я его обидела. Нехотя он ответил:

- Осуждения какого-либо класса в разговорах, конфликты среди знати, подозрительное поведение охотников, скотоводов и рабов. Что-то такое. - помолчал немного и добавил: - Необязательно слушать все время. Местная валюта у тебя есть. Развлекайся.

Услышав нечто подобное от самого Логузова, я почувствовала, что мое лицо вытянулось - он никогда не одобрял развлечений - и уточнила:

- Что, правда можно?

Мужчина улыбнулся.

- Сегодня - да.

И я начала развлекаться.

Для начала, купила гостинцы для семьи и друзей - да, я не вернусь к Новому году, но ведь вернусь же, и сделать это нужно не с пустыми руками: бусы, какие-то обереги, посуда, даже игрушки - в современной Москве ничего подобного не найдешь, так что подарки будут необычными сувенирами. Естественно, кроме них уже дома я куплю что-то полезное, но это тоже пусть будет.

Затем попробовала некоторые блюда: словосочетание "жареная медвежатина" сначала вызвало у меня отвращение, но, заметив снисходительный взгляд полковника, купила себе порцию. Оказалось вполне неплохо, чем-то похоже на оленину, которой в сибирском городке кормили на каждом шагу.

Поболтала со своими ровесницами у лавочки с платками. Вернее, это скорее были девушки лет семнадцати-восемнадцати: жили раньше тяжело, и тогда девочки тех времён выглядели как молодые женщины в нашем веке. Язык местного народа я, как и все историки-практики, знала в совершенстве. За это надо отдать должное первопроходцам-лингвистам и психологам, которые разболтали народ и изучили все особенности древнесибирского диалекта. Девушки не сказали ничего, что было бы похоже на причину восстания, но мы мило обсудили ярмарку и платки. Логузов все это время неловко топтался в нескольких метрах от меня, и девушки весь разговор строили ему глазки. Я чуть не умерла со смеху, а полковник смутился.

К сожалению, мое и, кажется логузовское - на лице мужчины все чаще появлялась мальчишеская ухмылка - веселье было недолгим.

Мы, то есть я, а вместе со мной и полковник, смотрели спектакль. Играли приезжие греческие бродячие актёры, насквозь продрогшие на русском морозе, но не прекращающие играть на потеху "варварам", как они нас называли. Играли на древнегреческом, который я не изучала, поэтому понятно было не все, но знания творчества Гомера и других драматургов античности в целом помогали. Вокруг забавных, не слишком тепло одетых иностранцев в масках собралась толпа, и я, помимо всего прочего, старательно вслушивалась в болтовню. Возможно, именно по этому я очень хорошо услышала в отделении страшные звуки. Резкий крик на древнесибирском, обозначающий ругань. Свист. Звуки ударов. И ещё крик - на сей раз без слов, явно болезненный.

В толпе никто не обратил внимания, но мы с Логузовым мгновенно обернулись. От представившейся картины мое ставшее почти праздничным и детским настроение тут же пропало, а сердце сжалось от боли и сочувствия.

Через дорогу от нас, возле какого-то другого прилавка, тоже собралась толпа людей, хотя и не такая большая: человек семь-восемь. Снег под их ногами приобрёл красноватый цвет и, казалось, с каждой секундой пятно увеличивалось. У их ног темнело что-то худое, еле-еле завернутое в какие-то тонкие тряпки - и это при тридцатиградусном морозе! - уже не кричащее, а стонущее и молящее о помощи. С трудом в этом "чем-то" угадывался человек. С трудом, потому что настолько сильно его уже успели избить.

Люди вокруг действительно били его: ногами, палками, у кого-то угадывался даже хлыст, которым гоняют лошадей. Били и кричали, ругались. От шока я с трудом могу разобрать их говор, но постепенно до ушей долетает:

- Да как ты мог, жалкий ты... - тут шло непереводимое, но жутко грубое слово, - уронить хлеб в снег!? Кто его теперь купит, а? Это непозволительно! Ладно бы еще человек уронил, а то - раб!

К горлу подступает тошнотворный комок. Отлично. Кажется, мы добрались до причин самоликвидации города. Это наверняка восстали их рабы, с таким-то обращением! Нет, мне, конечно, приходилось слышать, что и этот край не лишён характерного для древнего мира рабства и, понятное дело, не все хозяева добры к своей прислуге, но...

Они буквально собирались забить человека до смерти!

Никто не обращал внимания. Никто. И по правилам мы с Логузовым тоже должны сжать зубы, закрыть уши и отвернуться. Мы не принадлежим к этой эпохе и не имеем права вмешиваться ни в какие события. Более того, мы должны вести себя, как все местные. А все местные привыкли к подобному и никак не реагировали.

Однако у меня в под шубой лежит заряженный револьвер, который, правда, можно использовать только в крайних случаях, только если моя жизнь или жизнь другого участника экспедиции будет под угрозой. Больше всего хочется выхватить его и спасти несчастного, но я не могу. Неизвестно, чем это будет грозить мне и даже другим учёным. А все, кто здесь находятся, все равно к XXI-XXII веку нашей эры умрут. Да и, спася одного, я не прекращу существование рабства в целом и подобных ситуаций по всему миру в частности.

Словом, я оправдываю и уговариваю себя, не замечая, что продолжаю смотреть и все сильнее прижимаюсь плечом к плечу к Логузову, который физически ощутимо напрягся. Мое поведение аморально, отвратительно, но... Я следую правилам экспедиции. Разве это неправильно?

Я смотрю, смотрю, а они продолжают бить беднягу-раба ногами. Тот изворачивается, пытается закрыться руками, и, в конце-концов, снова начинает кричать.

Как я поняла, что прижималась плечом к Логузову, если не замечала вокруг себя ничего, кроме представившейся страшной картины? Очень просто: я пошатнулась и чуть не упала, когда мужчина, услышав этот второй крик, оставил меня.

Знаете, что по-настоящему парадоксально? В экстремальных ситуациях люди зачастую меняются местами. Взбалмошная, вспыльчивая Анна Тихомирова застыла на одном месте и начала соблюдать правила, а строгий, работающий даже в праздники полковник Логузов... Он бросился к рабу, на ходу распахивая шубу и вытаскивая револьвер.

Он был в гневе: я заметила это по тому, как резко он достал оружие, как его свободная рука сжалась в кулак. Но даже в таком состоянии он не вошел в состояние аффекта и даже не пытался стрелять в людей. Остановившись в паре метров от толпы, он, направив чуть выше их макушек ствол, нажал на курок два раза.

Даже под платками и в мороз я чуть не оглохла - уши заложило, словно я попала в поднимающийся самолёт.

В голове шумело, но я, хоть и мало что слышала, поняла: все - и зрители спектакля, и избивающие - после выстрелов остановились и замолчали. Первые стали оборачиваться, последние - медленно поднимать головы на Логузова.

- Ты чего шалишь со своей шумелкой? - спросил один из избивающих. Судя по одежде, он тоже был из знатных - кричал на раба другой, а значит, этот не купец. Скорее всего, присоединился к "забаве" из развлечения. И теперь с презрением разглядывал полковника и его револьвер - глупец из прошлого даже не подозревает о том, что "шумелка" может разнести ему голову.

Логузов не дрогнул под взглядом жестокого наглеца.

- Немедленно. Отпустите. Этого. Человека. - ледяным голосом произнёс он, дулом оружия указывая на раба. - Пока я не разозлился.

Собеседник Логузова рассмеялся, а следом и другие мучители.

- Где ты видишь человека? - спросил он. -  К тому же, это создание - его собственность, - знатный наглец махнул в сторону торговца, который ругал избитого раба, - ему и решать, как поступать с рабом. Да и что ты нам сделаешь? - он сделал шаг в сторону Логузова и вдруг толкнул его, да так сильно, что мужчина чуть не упал. - Нас много, ты один. - тут взгляд этого подонка метнулся к зрителям театра и остановился на мне. - Есть, правда, ещё твоя ш...

Договорить ему не дали уже мы с полковником вдвоём. Он со всего размаха ударил собеседника кулаком в лицо, а я, достав револьвер, не церемонясь, выстрелила ему в колено.

Люди вокруг отступились от меня, мерзавец согнулся от боли. Я, наконец придя в себя после зрелища избиения и оглушения первыми выстрелами, бросилась к Логузову и остановилась возле него.

Нет, оскорбление в собственную сторону не потрясло меня больше, чем избиение беззащитного раба. Просто агрессивное поведение в ответ моему начальнику стало последней каплей.

Знатный наглец лежал у наших ног, истекая кровью. Вероятно, сначала он был совсем ослеплён болью, но через пару минут немного пришёл в себя, приподнялся на локтях и, махнув рукой в нашу с полковником сторону, прохрипел:

- Преступники! Взять их!

У нас было не больше десяти секунд, потому что люди тоже пришли в себя от болезненного, но уверенного оклика, и явно собирались послушаться приказа.

Поскольку Логузов явно был в шоке из-за своего поступка и не отрывал взгляда от собственного кулака, костяшки которого выглядывали из-под разорванной варежки, я решила взять управление на задании на себя.

Одной ладонью схватив мужчину за руку, а другой, подбежав к рабу, подняв его и почти бросив в Логузова, я бросилась с ярмарки. Город, благодаря ученым-картографам и запущенным дронам с камерами знала неплохо и кинулась в ту сторону, где улицы извивались самым сумасшедшим образом и легко было затеряться.

Погоня оказалась долгой и мучительной. Логузов, поняв, что пахнет жареным, закинул ничего не осознающего раненого себе на плечо, и несся рядом, крепко держа меня за руку. В отдалении раздавался топот: преследователи действительно были, немало, и отставать не собирались. Ноги то вязли в неубранном снегу, то скользили по льду. Воздух тяжело вырывался из груди. Шубу хотелось сорвать - так стало жарко.

- Я идиот, - на бегу прошипел Логузов.

- Почему? - уже задыхаясь, спросила.

- Ну, нарушил правила, - делая паузы, чтобы дышать, бросал он. - теперь неизвестно, чем нам это грозит. Со стороны этих дикарей, я имею ввиду. Начальство-то уже засекло использование оружие и увидело, что нас заметила куча людей, так что и меня, и тебя из-за меня уволят, - я даже не заметила, что он перешёл на "ты". - А ведь совсем недавно я сам намекал на твое увольнение.

После произошедшего наш разговор казался таким далёким... Будто случился месяц или даже полгода назад. Во всяком случае, я больше не могла обижаться на Логузова и вообще взглянула на него другими глазами: да, он прав, он действительно рискнул своим местом ради спасения человека, которого даже не знал! Конечно, он все еще жутко раздражал меня, но доля уважения к полковнику появилась.

- Так это же здорово! - почти кричу я, пока мы сворачиваем в очередной переулок. - Ты - герой! А ради спасения человека мне не жалко даже места в такой организации, как наша "Снежная".

- Герои не убегают. А он, - Логузов покосился на уже без сознания лежащего на его плече раненого, - все равно не протянет долго. Я уже молчу о том, что только в кино случайно спасенные люди оказываются значимыми. Все это бессмысленно. Глупость. Я просто не сдержался, - и со вздохом он снова потянул меня: - туда.

Заслушавшись, я пропускаю его последнее слово и, к тому же, пробежав уже весьма прилично, устаю. Поэтому, когда Логузов тянет меня, я от неожиданности теряю равновесие, поскальзываюсь и... Падаю. Из-за раба полковник не может поймать меня, и я лечу прямо на землю.

Нога скользит по льду дальше, раздается тошнотворный хруст... И, вскрикнув от невыносимой боли в ноге, я приземляюсь на землю.

- Анна! - останавливается Логузов и подбегает ко мне.

- Нога! - цежу и внимательно смотрю на полковника. - Уходи...

Шаги погони раздаются уже близко.

Мужчина морщится:

- Давай только без вот этой вот драмы. Мы сейчас что-нибудь придумаем.

Шаги ближе с каждой секундой. Я лихорадочно соображаю. Перелом соображать мешает и, судя по невероятной боли, мне скоро будет совсем хреново - появится болевой шок. И, возможно, отчасти из-за всего этого я схожу с ума, потому что в голову мне приходит гениальная мысль:

- Сними шубу и надень на нашего спасённого.

Глаза Логузова удивленно округляются:

- Что?

- Делай, что говорю, если хочешь выжить.

И он быстро послушно опускает раба, кутает его в собственные меха.

Я тем временем тоже наспех занимаюсь приготовлениями: стаскиваю с головы платок, потом парик, распускаю свои длинные, роскошные, рыжие волосы и как можно более широко развожу их по спине.

Шаги совсем рядом.

Церемонится некогда и план приходится исполнять без предупреждения. Я поднимаюсь, хватаю полковника за ткань рубашки и с силой притягиваю к себе. Не понимая, что происходит, он поддаётся, а я впиваюсь губами в его губы.

Поцелуи обычно описывают как что-то очень приятное, но я не чувствую ничего. Только смесь из желания придушить мужчину, заставившего меня работать в праздник и уважения к нему. А еще лёгкую надежду выбраться из того дерьма, в которое мы с Логузовым вляпались.

Толпа, забежав в переулок, наспех его оглядывает, но не замечает никого, кроме двух психов, которые настолько влюблены, что, по-видимому, готовы переспать на морозе.

- Они побежали дальше! - гаркнул кто-то. Не прошло и минуты, как все исчезли.

Мы спасены! Мы, два огонька - точное сравнение, между прочим, учитывая мой естественный цвет волос, благодаря которому нас не узнали, - спаслись в этом северном крае от ледяных сердец жестоких людей, которым ничего не стоит до смерти избить провинившегося, по их мнению, раба! Ура!

Медленно и осторожно я отпустила Логузова. Можно было бы сказать, что он удивленно взглянул на меня, но это было бы неправдой: он смотрел на меня офигевшими глазами.

Я взмахнула руками.

- Молчи. Просто молчи. Сработало же!

- Спасибо... Вам... - вдруг раздаётся тоненький, жалобный голос на жутко ломаном древнесибирском.

Мы с полковником оборачиваемся и замечаем, что это пришёл в сознание раб. На земле было не видно, а потом - не до этого, но сейчас я заметила, что он оказался совсем ещё ребёнком, мальчиком лет десяти-двенадцати. И они... Его... Да как они смели!?

С трудом из-за боли я выдавливаю из себя улыбку:

- Да пожалуйста! Только рады помочь. Знаешь ли, там, откуда мы родом, сегодня праздник. Считай это подарком.

Губы мальчика разбиты, а сам он очень слаб - надо бы по-хорошему и его показать врачу - но он тоже улыбнулся.

Логузов, чтобы не улыбаться вместе с нами, перевёл взгляд куда-то за мое плечо. Впрочем, скоро не выдержал и он.

- Ты права, - вдруг почти весело сказал полковник. - Праздник уже наступил. Здесь солнце заходит, значит, по времени, в Москве сейчас пришло двадцать второе столетие. С Новым годом, Анна!

- С Новым годом, Александр, - я впервые произношу его имя.

Нам ещё предстоит придумать, как добраться до станции, как вылечить меня и только что спасенного мальчишку, а нога жутко болела, но...

Но я была счастлива. Потому что нельзя не быть счастливым, когда на твоих глазах спасли человека. И когда ты сам спас сразу троих, и чем - поцелуем! И, конечно, когда понимаешь, что наступил праздник, который почти каждый человек через несколько тысячелетий будет ждать.

Нельзя не быть счастливым, когда наступает Новый год.