В ординаторской, стоит только нам с Денисом вернуться, снова воцаряется тишина. Я чувствую, что на нас обращены любопытные взгляды. Сразу начинаю особенно остро ощущать, что губы у меня припухли, и вообще на нижней появилась ранка, но внешне стараюсь не показывать смущения. Спокойно прохожу мимо нагло пялящихся зрителей и сажусь на всю ту же скамейку. Удивительно, но за время нашего с Денисом отсутствия её никто не занял.

Вероятно, лицо у меня достаточно холодное, потому что вопросов никто не задаёт, несмотря на молчание или иногда мелькающие шепотки. Игры, однако, больше никакие не складываются – то ли все окончательно устали и начали засыпать, то ли боялись, что ничего интереснее цирка, устроенного Денисом и Олесей, они уже не увидят. Общее ребяческое настроение окончательно развеивается со вторым визитом Екатерины Алексеевны.

Увидев, что она снова открыла дверь и заглянула в ординаторскую, я аж вскакиваю со своего места. Мне итак не хочется сидеть на одном месте из-за почти точной догадки, хочется поскорее проверить её, разделаться с убийцей, а перед этим ещё предупредить Тимофея на всякий случай, чтобы он не волновался. К тому же, теперь уже сразу вспоминаю, что Екатерина видела шрамы, и начинаю прикидывать, как бы ей их объяснить. Начать лучше первой, чтобы она не успела ничего заподозрить…

- К нам везут больного, - перебив мои мысли, сообщает Екатерина Алексеевна. – Кикимора, шестьдесят лет, аппендицит. Нужен врач, кто пойдёт?

И поскольку я стою, взгляд её сразу цепляется за меня.

- Серова?

«Пока прооперирую, немного успокоюсь, плюс сбегу из ординаторской. А после напишу Тимофею и сообщу о подозрениях. Проверю Змееву. И с Екатериной поговорю – убью всех зайцев сразу».

- Да, конечно. – киваю я.

На Дениса последний час смотреть побаиваюсь и, к тому же, начинаю чувствовать лёгкое раздражение. Он не был против, не сказал, что ничего не получится. Даже на свидание позвал! Зачем я согласилась? Соглашаются, когда человек нравится, а он… Он мне нравится не должен. Поэтому я только машу Тимофею, и он отвечает тем же. Последний раз взглянув на ординаторскую, я покидаю её вместе с Екатериной.

Когда мы отходим на несколько шагов, я останавливаюсь. Пока едет скорая, как раз успею сказать, что хочу.

- Екатерина Алексеевна. – начинаю я. Заведующая, успевшая обогнать меня на несколько шагов, оборачивается. От вида её строгого лица мне становится не по себе, но я заставляю себя продолжить: - Я хотела бы поговорить. Денис сказал мне, что было, когда я потеряла сознание. Вы видели… - сил договаривать не хватает, и я дрожащими пальцами приподнимаю рукав рубашки, обнажая ожоги и намекая на то, что имею ввиду.

Екатерина бросает быстрый взгляд на обожженную ладонь.

- И что? – спрашивает она таким тоном, будто жуткие ожоги на полруки – нормальная особенность, которая есть у каждого второго.

Я даже теряюсь.

- Я подумала, что вы могли что-то неправильно понять насчёт… Их происхождения. Шрамов.

Екатерина Алексеевна внимательно на меня смотрит. А затем непривычно и даже пугающе мягко произносит:

- Серова, я каждый день вижу огромное количество тел больных. Если я буду думать, откуда у каждого из них какой шрам, то, наверное, сойду с ума.

- Но я же… Врач. Врач вашей больницы. – не зная, что ещё сказать, говорю я.

Наверное, я впервые в жизни вижу, как суровая Екатерина улыбается.

- Да, Серова, ты – врач. И это единственное, что меня интересует. Мне нет дела до того, есть ли у тебя шрамы и откуда. Мой максимум – предложить поговорить с косметологами, если ты захочешь их удалить, чтобы тебя прооперировали вне очереди и бесплатно. – Косметические услуги у нас стоили дорого, по крайней мере, для не-персонала.

- Нет, я не хочу. – качаю головой я.

Появляется ощущение, будто гора с плеч свалилась. Стало легко и одновременно с этим странно. Выходит, я переживаю зря? Почему Екатерине неинтересно, откуда шрамы? И что бы она сказала, если бы узнала правду? Отреагировала бы также спокойно или без промедлений уволила бы? Лучше бы, конечно, никогда не узнать ответа на этот вопрос, но быть уверенной, что этого не случится, я не могу. Вдруг ошибаюсь насчёт личности убийцы – хотя вряд ли, - и он все-таки сделает ещё шаг и раскроет, кто на самом деле я такая!

* * *

За окном уже светает, когда я заканчиваю с пожилой пациенткой. Мне любопытно, остались ли ещё люди в ординаторской, но идти туда не хочется. Поэтому, потратив ещё полчаса на то, чтобы найти палату госпожи Змеевой и убедится, что она жива и спокойно спит, просто устало присаживаюсь на скамейку в коридоре и пишу Тимофею:

«Я знаю, кто убийца. Скажи, когда сможешь со мной встретиться. Это важно и срочно».

Отправляю и откидываюсь на стену вместо спинки, которой у скамейки нет. Разглядываю окна напротив. Красивый рассвет, пара голых деревьев вблизи и дома на заднем фоне. Неужели всё кончится так легко? Приключения с догнавшими меня поселенческими колдунами кончатся, так и не начавшись, преступления прекратятся. Тимофей расстроится, конечно, ему совсем не везёт в любви. Но я верю, что рано или поздно он найдёт ту, которую ему послали боги и он, как я надеялась, будет счастлив. А Денис… Выходит, он все-таки не преступник? Просто амнезийный? Но ведь многие его слова и поведение указывают на то, что прекрасно он всё помнит! Или Денис скрывает что-то и лжёт, но это не связано с убийствами, по крайней мере, с убийствами в БСМП? Впрочем, меня не должно это волновать. Если всё пройдет хорошо, то скоро его выпишут, и наши пути навсегда разойдутся. Может быть, я тогда подарю Денису прощальный подарок – расскажу ему, кто он, если он не помнит. Тогда либо память вернётся к нему, либо будет проще найти его родственников. Он вернётся домой. И, наверное, даже меня не вспомнит… Почему от этого грустно? Я тоже не должна запомнить его надолго! Просто очередной пациент, вот и всё. Парень из совершенно чуждого мне мира – аристократ, случайно попавший в беду, в больницу к отбросам. Это только в ванильных сказках противоположности легко притягиваются, а в реальности – максимум пересекаются ненадолго, как параллельные линии в тетради нерадивого школьника. Я просто устала, вот в голове и мелькает всякий бред. Морально устала, из-за убийцы. Пришёл и спутал всё, намутил воду – что забавно звучит, учитывая, кем, предположительно, он является.

Уведомление заставляет меня отвлечься от мыслей.

«Сейчас подойду, где ты?».

«Спасибо, что не перезвонил». – думаю я, печатая ответ. - «А то взволновал бы преступника раньше времени».

Тимофей появляется в коридоре, где я сижу, очень быстро. Минут пять проходит – наверное, находился где-то рядом. Моё сердце сжимается, когда вижу его уставшее из-за бессонной ночи лицо с тёмными тенями под глазами. Что он почувствует, когда я скажу? Что бы я почувствовала, если бы тот, в кого я влюблена, оказался мерзавцем?

«Не из-за этого ли вопроса ты так быстро спихнула всё с главного подозреваемого на другого, вполне возможно, случайно подвернувшегося?».

Нет. Точно нет. Я не эгоистка. И не влюбилась в него. Это глупо. И сейчас я даже думать об этом не должна. Я должна взять себя в руки и сказать страшную правду Тимофею в лицо. Хорошо хотя бы, что про ту девчонку решила не говорить.

- Убийца – Олеся. – на одном дыхании, быстро, пока не передумала, выдаю я, не давая Тимофею сказать ни слова.

Да, именно она. Русалка. Повелительница воды, дочка миллионера и редкостная стерва, судя по всему.

Тимофей смотрит на меня растеряно, как будто только что проснулся. Потом вдруг усмехается, и от этого становится ещё больнее.

- Нет. Лисс, это какая-то шутка! Быть не может!

Я снова делаю несколько глубоких вдохов и нервно облизываю губы.

- К сожалению, может.

И я рассказываю о доказательствах вины Олеси и своих догадках, исключая, конечно, поцелуй с Денисом. С каждым моим словом лицо Тимофея становится всё мрачнее, бледнее и несчастнее. Под конец разговора я не выдерживаю и, приблизившись, крепко обнимаю его. Когда я целовалась с Денисом, то не чувствовала, что предаю Тимофея, но, черт возьми, насколько же приятнее ощущать теплоту и уют, исходящие от друга, чем смущение и огонь, которые вызывал Денис. Впрочем, наверное, слишком эгоистично думать о собственном комфорте. Разве может быть хорошо, когда знаешь, что другу плохо?

- Прости, пожалуйста. – искренне и мягко шепчу я, отстраняясь. И выдаю самую банальную фразу, первое, что приходит в голову: – Ты не должен был узнавать такое.

Может быть, мне показалось, но зелёные глаза Тимофея были мутными, как бульон. Будто от слез.

- И что делать? – пустым голосом спрашивает он. Помолчав, словно собираясь с мыслями, добавляет: - Ты… Скажи. Я помогу.

Я совершенно не умею успокаивать людей. Поэтому практический вопрос меня успокаивает, тем более что план под названием «Русалка» уже придуман.

- Это прекрасно! Спасибо! Значит, слушай.

* * *

Мартовский день, ещё не слишком длинный и такой же серый, как зимний, в самом разгаре. Я сижу в полном одиночестве в кабинете профилактики. Работает он до двенадцати, поэтому сейчас, в два часа дня, совершенно свободен. Лениво заполняю карты пациентов, которые уже давно запустила, и старательно игнорирую нервный комок, агрессивным котом свернувшийся в животе. Вполне реальный кот, Германовский, валяется у меня под столом в ногах и, судя по всему, спит без задних ног. Мне почти уютно от такой обыденной, будничной атмосферы. Будто сегодня простой день, а полторы сутки назад я не целовалась с Денисом. Если бы не волнение из-за гостьи, которую ожидаю в этом кабинете, можно было бы подумать, что я вернулась в прошлое на несколько недель назад. И это прекрасно.

Уют резко прерывается, когда открывается дверь. Подняв голову, я замечаю фиолетовое каре и женственную фигурку. Начинается.

Олеся заходит в кабинет и с удивлением оглядывается. Взгляд её падает на меня и делается удивлённым.

- Мне Тимофей сказал, что хочет тут со мной встретится, - говорит она, глядя на меня с недоумением. – Ты, случайно, не знаешь, где он?

Я откидываюсь на спинку офисного кресла, с трудом сдерживая злую победоносную ухмылку. Попалась, голубушка. Точнее, рыбка. С языка так и хочет сорваться «знаю, но не скажу» или «он тебя обманул», но я себя сдерживаю. Чутье подсказывает, что начать нужно издалека. Так и делаю.

- Нет, не знаю. – качаю головой я. – Тоже жду его. Хочешь, подождём вместе?

Олеся достаточно умна, чтобы в её глазах мелькнуло подозрение, но недостаточно, чтобы попытаться уйти. Помедлив мгновение, она всё же заходит в кабинет. Останавливается, правда, у стены совсем рядом с дверью. Мы с ней недолго молчим.

- Странно, - бормочет Олеся. – что он нас обеих позвал. Я понимаю, меня, ну типа свидание, всё такое. А тебя?... И вообще, - капризно заявляет она, - я опаздываю!

- Куда? – точно и быстро интересуюсь я, будто дротик кидаю, не давая опомниться.

Олеся вздрагивает, словно поняла, что ляпнула не то.

- Не твоё дело! – нервно бросает она, и я решаю, что попала в точку.

- Может, и моё.

- Что? – теряется Олеся.

- Да нет, ничего. – я пожимаю плечами. – Просто всё время ты куда-то опаздываешь. То от Тимофея убежишь. То сейчас вот. А то, видно, начала куда-то торопиться на корпоративе – и как сглупила!

Олеся моргает. В её глазах теперь даже не страх появляется, а ужас. Ноздри раздуваются, давая понять, как она глубоко дышит. Ладони начинают дрожать. Она выдала себя с потрохами, хотя и пытается отвертеться:

- Не заставляй меня думать, что ты ещё более странная и неадекватная, чем кажешься, Василиса!

Я уже совсем себя не сдерживаю и усмехаюсь. Коротко, тихо и холодно.

- Кто ещё из нас странный и неадекватный! – с этими словами подаюсь вперёд. – Совершить три блестящих убийства и так проколоться с четвёртым. Вернее, третьим по счету, но это не так важно. Зачем способность использовала? Увеличить в крови алкоголь! На Артёме бы сработало, но я, увы, не алкоголичка.

Олеся отворачивается. Я успеваю увидеть только, что на её лице сменяется целый ряд неописуемых эмоций. Побоялась бы, что она сбежит, но двери я велела запереться, как только Олеся вошла.

Не знаю, сколько длится эта сцена – я смотрю на Олесю, а та борется с собой, глядя в стену. Всё это время я в буквальном смысле потираю руки от нетерпения. Мне слишком любопытно и даже немного страшно, что Олеся выкинет дальше. Главное, чтобы не заговорила про поселение. Иначе…

К счастью, этого не происходит.

- Это ловушка, так? – наконец спрашивает Олеся, и я улыбаюсь. Умная девочка, всё верно. А я думала, что в тебе Тимофей нашёл, неужели только внешность. – Ты считаешь меня убийцей?

- Я в этом уверена. – киваю я, слегка напрягаясь. Последний вопрос Олеся произнесла уж очень спокойно. Что-то задумала. Что же?

- Но если ты думаешь, что я убийца, - продолжает Олеся, неспешно оборачиваясь и давая мне увидеть, что она и правда успокоилась, даже улыбается также зло, как и я, - то почему пришла сюда одна? Ты ведь проверять меня пришла, всё было подстроено? Очень зря. Я заставила тебя опьянеть, могу заставить и захлебнуться.

И тут я понимаю, что она задумала. Слишком поздно, увы, даже сопротивляться не успеваю. Олеся вскидывает руку, вытягивая и напрягая пальцы, а я сгибаюсь от неожиданной боли: появившаяся благодаря магии русалки вода начинает царапать горло и наполнять лёгкие, будто я снова начала тонуть. Я кашляю, инстинктивно пытаясь вцепиться хоть в какой-нибудь предмет, чтобы не упасть.

Впрочем, если Олеся думает, что может убить меня прямо здесь и так легко, она глубоко ошибается. Я доказываю ей это уже спустя мгновение.

Сначала из-за своего состояния я ничего не вижу и не слышу. Затем, наконец, могу уловить визг, а после и хрипы Олеси. Мои лёгкие и горло в ту же секунду приходят в норму.

Подняв голову, я победоносно смотрю на Олесю. Теперь захлебывалась и пыталась откашляться уже она: ткань в умелых руках колдуна способна причинить не меньший вред, чем вода в руках русалки. Стоящий позади Олеси Тимофей с лёгкостью придушил её на расстоянии в ответ, используя Олесину же одежду. Он тоже пытается зло ухмыляться, но я прекрасно вижу, что это – улыбка отчаяния. Он ведь ни за что не причинил бы вред своей девушке, просто сейчас выбрал меня и хорошую сторону. Пожалуй, нет ничего хуже, чем такой выбор.

Но если я хочу справиться с убийцей и продолжить скрывать поселенческое прошлое, то должна отключить и сочувствие, и человечность.

Я выхожу из-за стола и приближаюсь к задыхающейся Олесе. Даже чуть склоняюсь, чтобы видеть её лицо.

- Ой, Тимофей нашёлся. – холодно выплевываю ей в лицо, наблюдая за тем, каким оно становится обиженным. – Как тебе теперь мои «попытки в сарказм с серьёзным лицом»? – И,  не отрывая взгляд от Олеси, говорю уже Тимофею: - Довольно. Отпусти нашу Ариэль, а то она совсем задохнётся и не сможет ответить на мои вопросы.

Всё также молча Тимофей убирает магию, и Олеся с кашлем оседает на пол. Вот и вся поимка убийцы? Всего-то магия невидимости – немногим более сложная штука, чем магия времени, бесполезная с камерами, но неплохая для отвода глаз – и  хитрость, и вот уже враг беспомощной фиолетовой тенью сидит у твоих ног? Впрочем, чутье подсказывало мне, что это ещё не конец. Да и предстояло поговорить с Олесей, если она согласится сделать это без СБ МС.

Судя по затравленному виду, Олеся понимает, что против двух колдунов не справится. А потому единственное, что она себе позволяет – покоситься в сторону Тимофея и прошипеть, словно злобная кошка:

- А я-то думала, мы любим друг друга. Ненавижу тебя.

Тимофей приближается к ней. Вид у него всё такой же отчаянный, хоть он и пытается выглядеть опасным. Может быть, зря я его сюда притащила? Стоило попросить кого-то другого помочь?

«Дениса?».

- Я тоже люблю тебя, солнышко, – негромко говорит тем временем Тимофей, явно пытаясь убрать сожаление из голоса и подражать плохим парням. – Поверь, между тобой и кем угодно я бы выбрал тебя. Но между тобой и Лисс… Извини, пока проигрываешь. Лисс хотя бы не лжет и не убивает.

«Убивает», - мысленно поправляю его я, тоже чувствуя, что быстрая радость победы сменяется тоской. - «Могла бы сказать, что не убивает матерей, но и это ложь. Ребенок одной такой матери вырос в девушку, захотел отомстить – и тоже погиб. И её, можно сказать, убили мы с Олесей вместе. Ведь если бы не я, девчонки тут и не было бы».

Олеся пронзает Тимофея таким взглядом, что, будь она каким-нибудь василиском, способным убивать глазами, от бедного колдуна, что называется, и мокрого места бы не осталось.

Затем она переводит глаза на меня. И снова сменяет маску: теперь, глядя на Олесю, действительно можно было поверить, что она – дочь миллионера. Спокойная, гордая – светская львица, чей покой никто не смеет потревожить. С таким видом она поднимается с пола и, отодвинув стул для пациентов, усаживается на него с максимально высокомерным и враждебным видом.

И наконец начинает говорить то, что я ищу последние несколько недель. Правду.

- Я никого не убивала. И у меня есть стопроцентное алиби. Даже Василису убить не пыталась, хотя хотелось бы. Но мне сказали только её опьянить.

Я приближаюсь к ней на несколько шагов, внимательно глядя в голубые глаза.

- Зачем?

- Мне предложили хорошую плату.

Я с недоверием поднимаю брови.

- Ни тебе убивать за деньги.

- Ни тебе меня судить, - в тон мне отвечает Олеся. – Плата – это не всегда деньги.

- Что же?

Олеся нервно облизывает губы и оглядывается, прежде чем ответить.

- Магический артефакт. Очень редкий. Самобранка.

Впервые за этот краткий, быстро начавшийся диалог, подаёт голос Тимофей. Почти по-детски восторженно:

- Это ж кому ты насолила, Лисс, что за тебя предлагают такое?

В другой момент меня бы удивило, что чувствительный Тимофей забыл своё горе и задал такой вопрос, но сейчас я его полностью понимала. Я тоже была поражена. Более того, хотелось рассмеяться. Во-первых, из-за собственной глупости – ничего не закончилось. С Олесей ещё надо поработать, она явно связана с убийцей, но им не является. А я то надеялась, что всё пройдёт так легко, как же! Во-вторых, из-за наивности Олеси. Насколько нужно быть идиоткой или нуждающейся, чтобы поверить, что за убийство – ладно, за запугивание. Тем более за запугивание! – предложили скатерть-самобранку!

Скатерть-самобранка – это уникальный магический артефакт, изобретённый, как и мои ножи, святым Русланом. Однако, если ножи были малоизвестным артефактом, то о самобранке знало всё магическое сообщество России, а может, и мира. Её желали, её боялись, некоторые просто не верили в её существование. Дело в том, что артефакт этот невероятно силён и опасен – накормив её своей энергией, магическое создание вне зависимости от вида могло велеть ей создать любое вещество, которое способен употребить в пищу человек. Яды и порошки с совершенно чудодейственными эффектами вроде гипноза тоже считались. То есть при попадании в плохие руки сказочная – кстати, сказки пошли благодаря реальной скатерти – ткань делала своего владельца почти всемогущим и абсолютно неуловимым, способным на любое преступление.

Загвоздка в том, что всего скатертей, согласно древним документам, было две – одна находилась в Государственном музее СБ МС в Москве под строгим надзором лучших сотрудников Службы. Периодически от неё отрезали маленькие кусочки, потому что скатерть легко регенерировала, и продавали, легально или не совсем. Кусочки перенимали способность скатерти, однако постоянно их использовать было нельзя – они действовали лишь один раз, а затем рассыпались пеплом. Их называли платки святого Руслана, и именно на одном таком отец изготовил яд для меня. Вторая же… Когда самобранки стали известны на весь мир, на них началась самая настоящая охота. Представители власти, богачи, бандиты – все хотели завладеть диковинкой. И если одну скатерть перехватили вовремя, то вторую-таки украл какой-то проходимец. С тех пор начался её долгий запутанный путь: крал один, потом его убивали, или он, чтобы выжить, избавлялся поскорее от опасной ноши, потом её опять крали… В итоге до сих пор неизвестно, у кого сейчас находится вторая скатерть. Может, её и не существует уже, но вряд ли. От магических артефактов непросто избавиться. Единственное, что известно: если боги вдруг пошлют тебе в руки самобранку, бросай её и беги. Потому что очень и очень скоро за тобой явятся. И тебе точно не понравится, что с тобой сделают люди, желающие ею завладеть.

Вполне логично, что слова Олеси о самобранке вызывают двойной шок. Во-первых, откуда полумифическая скатерть попала в наш, мелкий и непримечательный городишко? Во-вторых, если каким-то чудом это случилось, то какой идиот будет отдавать её за запугивание меня и какой нужно быть дурой, чтобы поверить, так ещё и согласиться на получение такой опасной сверхъестественной штуковины? Это я ещё молчу про то, сколько она жрёт сил. Платки в этом смысле ещё очень скромны, но про саму скатерть говорят, что при постоянном использовании она высасывает всю жизнь за несколько лет.

Переглянувшись с Тимофеем, я уже более осторожно спрашиваю:

- Зачем же тебе такая скатерть?

Олеся успевает забраться на стул с ногами и придать колени к груди. Вот и сейчас она злобно взглянула на меня исподлобья. Однако отчего-то я чувствую: сейчас она скажет правду.

- Она нужна не мне, а моей маме, - цедит сквозь зубы Олеся, и в её голосе звучит такая боль и тоска, что даже мне, только что желавшей размазать её по стенке, становится почти её жаль.

До тех пор, пока не подключается рассудок и память.

- Твоя мать мертва. – уверенно отвечаю я. Наврать решила? Надавить на жалость? Может, она все-таки убийца и изворачивается?

Олеся приподнимает голову, и кроме злости в её глазах становятся видны слезы.

- Да, все так считают, - дрожащим голосом бросает она. – Мой замечательный отец так хорошо сыграл несчастного вдовца, что ни у кого сомнений не осталось. Подонок, чтоб ему кишки заживо вырезали! Это из-за него всё! – последнюю фразу она истерично выкрикивает. Так истерично, как просто невозможно сыграть, если, конечно, ты не актёр уровня Оскара. Плечи Олеси трясутся, тушь на глазах размазывается. С ужасом, выбивающим почву из-под ног, я поняла, что раскрыла тайну, но совсем не убийцы.

Я ошиблась. Олеся не виновата.

Тимофей, кажется, тоже это понимает. Я думаю, что он подойдёт утешать Олесю, но он понимает ещё и то, что та после того, как он её чуть не задушил, не подпустит его к себе. Спиной я чувствую обжигающий взгляд Тимофея, но оборачиваться боюсь. Когда дверь за моей спиной хлопает, и я понимаю, что он вышел, внутри всё холодеет. Какая-то часть меня хочет заплакать вместе с Олесей. Однако я понимаю, что, раз заварила эту кашу, нужно держаться и разобраться с ней. Закончу с Олесей, потом поговорю с Тимофеем, а затем вернусь к поиску убийцы.

Опускаюсь на корточки перед Олесей. Понятия не имею, как её утешить, если даже не знаю причины, поэтому просто спрашиваю:

- Так что с твоими родителями? Что произошло на самом деле, и кто и зачем предложил тебе самобранку?

Олеся, которая успела спрятать лицо в руках, уже не смотрит на меня и отвечает, закрывшись фиолетовыми рукавами и такими же волосами. Голос её из-за этого звучит глухо:

- Ты теперь не отстанешь, да? – И, не дождавшись моего ответа, недовольно добавляет: - Ладно, слушай.

* * *

На старых фотографиях Суражевских, которые легко найти в журналах или в интернете, можно увидеть глянцевую картинку: муж и жена, жена чуть младше, оба красивые и улыбающиеся, с любовью глядящие на сидящую у кого-то из них на руках маленькую дочку. Или без неё, но тоже счастливые. Как это часто водится, публика видела ложь. А вот Олеся, сколько себя помнила, была свидетельницей горькой правды.

Её родители друг друга не любили. Магические создания-аристократы даже в наше время практиковали браки по расчёту без учёта интересов жениха и невесты, а потому выбора у Яны и Ильи не было: оба русалки, оба из высшего общества, семьи обоих богаты. Вот их и поженили. И если Яна относилась к этому спокойно, а Олесю и вовсе любила так, что готова была полюбить мужа, как её отца, то Илья…  Его постоянно всё раздражало, а малейшие проблемы на работе или со здоровьем он срывал на Яне. Орал, даже поднимал руку. Когда Олеся подросла достаточно, чтобы понимать, что происходит, она пыталась защищать мать, но кончалось это тем, что Илья приказывал гувернантке запереть Олесю в детской.

- До сих пор вижу в кошмарах, как мама кричит, - качает головой, глядя в пол, Олеся. Что-то во мне требует сказать ей, чтобы перестала рассказывать, если это причиняет ей боль, но мне хочется разобраться. И я продолжаю слушать молча.

В конце концов такие скандалы не кончились ни чем хорошим: Олесе было двенадцать, когда родители ссорились в очередной раз. Крики в тот день были особенно громкими. Потом раздался звук удара, звук падения – и наступила мёртвая тишина. Олеся была в гостиной, а родители в соседней комнате, поэтому она хорошо всё расслышала. Сначала оцепенела от страха, потом побежала в комнату. Но отец к тому моменту успел выйти и перехватить начавшую истерить дочку, не давая добраться до матери. Олеся почти ничего не видела сквозь слезы, но все-таки смогла заметить, что блондинистый и белокожий, как все русалки, Илья в тот момент был намного бледнее, чем обычно.

Олесю вновь отправили в детскую, не давая выйти и не отвечая на вопросы, только кончился её своеобразный плен в тот день иначе. Когда за окном свечерело, дверь не открыла, выпуская Олесю, её мама, которая улыбалась бы и успокаивала неспокойную нервозную девочку. Вечером и ночью вообще никто не приходил, кроме гувернантки, которая молча принесла еду, проверила домашнее задание и уложила Олесю спать. И только утром вновь случилось необычное: дверь резко, сразу разбудив Олесю, распахнул её отец.

- Одевайся сегодня в чёрное, - без лишних слов холодным голосом приказал он. – Твоя мать мертва. – И, увидев, как задрожали губы едва проснувшейся Олеси, добавил: - Без слез, Олеся. Мне хватало одной истерички в доме. Собирайся, это не повод прогуливать школу.

- С тех пор начался ад, - с пустым взглядом продолжает Олеся. – Слезы – только на публику. Но там они должны быть обязательно. Если их нет перед камерой, но есть дома – наказание: сидишь в своей комнате столько, сколько его величество посчитает нужным, без какой-либо техники, книг, только учебники и тетради. Так ещё и угрозы, что отправит меня в русалочье поселение, если буду плохо себя вести, а они на это согласятся с радостью, если хорошо заплатить. Естественно, никаких личных вопросов в духе «как дела?», самое большее – это вопрос, какие у меня оценки в школе. Если вечером меня подвозил мальчик, то плевать, кто это, самое важное – не видели ли меня с ним, вдруг это плохо скажется на репутации. В какой-то момент я перестала делать попытки делиться чем-то личным, наоборот, этого уже не хотелось. Лет в четырнадцать я увлеклась рисованием и фотографией. Рисовалось так себе, а вот фотографии… - впервые за монолог Олеси её лицо просветлело и стало вдохновленным. – Я стала вести блог. Анонимно, естественно, чтобы отец не заметил. И людям начали нравится мои фото. Не сразу, конечно, но года через полтора – вполне себе. И тогда мне стали предлагать сотрудничество всякие компании. Сфотографировать это, то для рекламы. Они ведь не знали, сколько мне лет. И у меня начали появляться деньги. Конечно, и раньше были, но с карманными нужно было отчитываться вплоть до чеков, и отец всё внимательно проверял. Боялся, что я подсяду на какую-то дрянь и испорчу его репутацию. А тут – свои деньги! Тут началась моя свобода. Я могла подкупать гувернантку и проводить дни и ночи где хочу, якобы болея. Отец не считал нужным проверять меня, если я болею, он доверял гувернантке. Я перестала отбывать наказания в комнате. Получила доступ ко всему дому – раньше мне не разрешали ходить в часть комнат. И тут началось самое интересное…

Как оказалось, примерно в тот же момент Олеся начала думать, как избавиться от отца. Наставления Ильи сыграли с ним злую шутку: он учил Олесю играть слезы, и она стала лгуньей и актрисой, заставлял хорошо учиться – и она использовала школу в своих целях. На обществознании Олеся узнала, что может эмансипироваться в шестнадцать, то есть стать как бы совершеннолетней через суд. Она понимала, что не выиграет его сама, потому что у отца будет лучший адвокат и наверняка подкупленный судья. Значит, нужно было заставить его разрешить Олесе эмансипироваться. Она понимала, что сможет сделать это только с помощью манипуляций и шантажа. Откуда его взять? Олеся решила покопаться в отцовском кабинете. Она полагала, что такой подонок наверняка не только ужасно ведёт себя в семье, но и проделывает какие-нибудь тёмные делишки, которыми можно будет его шантажировать.

Поиски требовали дьявольской осторожности, чтобы Илья ничего не заметил, а потому заняли не одну неделю. Однако в конце концов Олеся нашла. Только далеко не то, что надеялась. В какой-то степени даже лучшее, но это как посмотреть.

Украв у Ильи ключи, быстро сделав оттиски на пластилин и вернув их обратно, Олеся решила открыть ящик его письменного стола, постоянно запертый. Внутри было почти пусто, лежала лишь одна бумага. Но какая! Дрожащими пальцами, стараясь не стереть пыль с поверхности ящика, Олеся вытащила её, пробежалась глазами – и обомлела.

Это был договор, согласно которому некая частная больница – не БСМП №2, подчеркнула Олеся – обязывалась хранить тайну. Тайну о том, что в одной из её палат до самой своей смерти будет лежать прикованная к постели «больная нечеловеческого происхождения» по имени Яна Суражевская. Дата заставила Олесю вздрогнуть. Это было ровно то число, когда она узнала о мнимой смерти матери.

Когда Олеся немного оправилась от шока, то осознала две вещи: её мать жива и её надо найти – это раз, и в её руках вполне достойный компромат на отца – это два. Шутка ли, человек избил свою жену до лежачего состояния, сымитировал её смерть и спрятал на всю жизнь в частной больнице! Олеся сфотографировала документы, купила несколько флэшек и перебросила фотографии в них. Часть флэшек спрятала так, чтобы отец ни за что не нашёл – подкинула друзьям, закопала на участке. Только одну оставила, чтобы показать Илье. Одновременно с этим она искала ту больницу, с которой был заключён договор. Учитывая, что делать всё нужно было не менее осторожно, чем в случае с переворачиванием кабинета, это тоже заняло время. Но в конце концов Олеся нашла. Теперь можно было говорить с отцом.

- Его рожу надо было видеть! – теперь Олеся говорит почти весело. – Сначала он снова начал заливать про поселение и про то, что я маленькая дура, которой никто не поверит, но потом я показала фотографии. И сказала, что флэшек с ними много, что все он никогда не найдёт, хотя может попытаться, если хочет. Мой чудесный папочка не просто так глава кампании, он очень осторожен. И даже если поверил не до конца, рисковать не хотел. Спросил, чего я хочу. И я сказала, что мне от него нужна только свобода. Ни денег, ни чего-то ещё – мне их брать мерзко. Пусть просто официально объявит, что отправил меня учиться за границу, а я устроюсь на подработку и съеду на съемное жильё. И заберу маму к себе. Он поморщился, конечно. Взял несколько дней на раздумье, я уже боялась, как бы он чего не придумал. Но в итоге он согласился.

На первых порах денег с фотографии хватало. Но потом Олеся действительно решила забрать мать к себе. Та была в ужасном состоянии: выглядела намного старше, чем была, не ходила и ничего не понимала. Врачи, которые были специалистами по людям и мало понимали в магических существах, вынесли следующий вердикт: у Яны изначально был тяжёлый ушиб лёгких из-за тупой травмы, который перерос в пневмонию. В итоге лёгкие атрофировались. Любой человек умер бы от этого, но у русалок, помимо лёгких, есть жабры. Они сродни когтям и клыкам у оборотней – появлялись, только когда русалка не могла дышать лёгкими, например, в воде. Яна в итоге тоже начала дышать жабрами, и теперь приходилось большую часть времени держать её так, чтобы телом она лежала, а шея с жабрами находилась в воде. Ей требовался очень сложный уход.

Сначала Олеся думала делать всё сама, но уже через пару дней поняла, что для неё, до переезда от отца и тряпки в руках не державшей, это невозможно. Тем более если совмещать с работой. Пришлось искать сиделку, потому что снова прятать мать в больнице, только её вернув, Олеся ни в какую не хотела. И уже на сиделку, съем и еду денег хватало с трудом. К тому же, Яне не становилось лучше. Нужно было понять, как ей помочь. По этим двум причинам, собственно, Олеся и попала в БСМП №2: чтобы заработать лишние деньги и научиться магической медицине. Герман, узнав о ситуации Олеси, предлагал забрать её мать к нам, но Олесе пришлось отказаться. Она знала, что у нас периодически лечились аристократы вроде Змеевых. Если они вдруг случайно увидят её мать и узнают в ней Яну, то могут сообщить об этом. В таком случае получится, что Олеся нарушит свою часть сделки с отцом, которая касалась сокрытия её и матери от ненужных глаз. И страшно подумать, что сделает Илья. Олеся, кстати, именно поэтому красила волосы. И даже, как оказывается, носила линзы – у настоящей Олеси Суражевской глаза светло-зелёные.

- И вот я работаю тут уже два с половиной года, - заканчивает Олеся. – И все пытаюсь найти ответ, как можно восстановить маме лёгкие. Ей нельзя пересаживать человеческие – у нас они немного отличаются. А найти донора-русалку со здоровыми лёгкими почти невозможно. Если и возможно, то за огромные деньги, которые я ни за что не заработаю, а отец ни за что не даст. Он сейчас вообще с кем-то встречается и собирается жениться, так что на меня и маму ему ещё больше наплевать, чем раньше. А маме становится всё хуже. В тот день я уехала от Тимофея как раз потому, что мне написала сиделка, что маме плохо. Она иногда даже с жабрами начинает задыхаться. И с каждым таким приступом мне всё страшнее, вдруг он станет… Последним. Недавно мне в голову пришла безумная мысль, что, может, можно попробовать как-то воссоздать русалочьи лёгкие с помощью магии и таки сделать пересадку. И тут – вот совпадение! – мне пишут. Что мне готовы отдать скатерть-самобранку, на которой можно изготовить что угодно, в том числе, скажем, таблетки, которые выращивают у человека здоровые, подходящие ему лёгкие. А нужно всего-то проследить за тобой, дождаться, пока ты выпьешь где-то алкоголь, и хорошенько опьянить, чтобы припугнуть. – Олеся нехорошо улыбается. – Я бы это и бесплатно сделала, а тут… Только вот он написал, что я справилась плохо, потому что не должна была пытаться убить тебя. И он ничего не отдаст. Но я не жалею, лучше бы ты утонула или что там с тобой было на празднике… Ну, давай, звони в СБ МС, отправляй меня за решётку! Что ещё, может, сразу убьёшь меня? Или Тимофея попросишь?

«Ничего подобного. Ты ведь не убийца, ты даже лучше меня. Потому что я убила кучу людей ради спасения своей жизни, а ты пытаешься спасти другого человека, не забирая ничью жизнь взамен».

- Ты слышала о платках Святого Руслана? – спрашиваю я, немного помолчав.

Олеся, ожидавшая, кажется, что я действительно снова начну её душить или приставать с вопросами, даже теряется.

- Что?

- Платки Святого Руслана. Их тоже сложно достать и хватает только на раз, но все-таки это намного реалистичнее и безопаснее, чем погоня за призрачной скатертью. Существует даркнет для магических созданий. Если хочешь, я могу помочь тебе туда зайти.

Олеся смотрит на меня с явным недоверием.

- До этого чуть ли не пытала, а теперь помощь предлагаешь? С чего бы?

Я поднимаюсь с пола и отхожу к окну. Не стану же говорить, что хочу как-то загладить вину за то, что поссорила их с Тимофеем просто так, и что мне её жаль. Приходится ответить правду, но другую:

- Из-за того, что ты опьянила меня, я чуть не погибла. Кто знает, что ты ещё натворишь ради своей матери. Поверь, убивать очень дерьмово. И я сейчас не про мораль и всё такое. К тому же, если и помогать, то не просто так. – Я оборачиваюсь. Олеся уже успела вытереть слезы и спустить ноги на пол. Теперь она выглядит скорее заинтересованной, чем грустной. Насколько плохо я поступаю, если продолжаю поиск убийцы, играя на чувствах дочери, желающей спасти мать? – Ты упомянула, что тебе написали. Можно взглянуть, кто?

Олеся ещё некоторое время смотрит на меня, будто ища подвох, а затем немного неохотно достаёт телефон. Проснувшийся кот Германа выходит из-под стола и внимательно глядит на Олесю. Наверное, думает, что она достала что-то съедобное.

- Вот! – протягивает мне смартфон Олеся. Я аккуратно беру его.

Чат в соцсети, ничем не примечательный. Я бы даже сказала, примечательный тем, что зацепиться абсолютно не за что. Слова собеседника максимально обычные, без слов-паразитов, мата или каких-то ещё особенностей. Голосовых сообщений нет. Вместо имени – набор букв и цифр. На аватаре ничего не стоит. Номер телефона отсутствует. С одной стороны, это логично: убийца – а это наверняка он – создал фейковый аккаунт, чтобы его не нашли. С другой стороны, чувствую лёгкое разочарование.

Прикусив губу и скривившись, потому что зубы задели ранку, я возвращаю Олесе телефон.

- Спасибо. Завтра разберёмся с даркнетом. – Отчаянно надеясь, что Тимофей на всякий случай ещё стоит за дверью и что он на меня не злится, я направляюсь к выходу. Уже схватившись за дверную ручку, решаю уточнить, раз уж с Олесей удалось не слишком уж поцапаться и даже кое-что ей пообещать:

- Что-то передать Тимофею?

Оптимистически настроенная часть меня надеется, что она скажет что-то в духе «Да, я на него не обижаюсь» или «Пусть зайдёт, поговорим, раз все так хорошо кончилось», но Олеся обжигает меня ледяным взглядом. Я никогда не видела её отца, если не считать фотографий и новостей, но, наверное, именно так он смотрел на жену и дочку.

- Если я рассказала тебе свою историю, потому что ты меня заставила, ведьма, и принимаю от тебя помощь, потому что другого выхода у меня нет, это не значит, что я не злюсь. И уж тем более, что я хочу что-то передавать человеку, который напал на меня! Хотя нет, хочу. Скажи Тимофею, что мы расстаемся!

Последнее время меня часто посещает ощущение, что мир вокруг меня рушится. Может быть, просто совпадение, но скорее – это и правда так. Из-за убийцы те крупицы хорошего, что были вокруг меня, рассыпаются, словно песочные куличи. Вот и сейчас… Своими поспешными выводами я не просто поссорила Тимофея с Олесей. Они быстро, плохо и по такой глупой причине расстанутся! Из-за меня! Из-за моей торопливости и страха.

Не говоря больше ни слова, я выхожу. Думала, что хуже быть не может, но, оказывается, может. Тимофей и правда стоит рядом с кабинетом. Судя по прикрытым глазам, сжатым в кулаках ладоням и потемневшему лицу, он слышал.

Три года назад всё было просто: мы с Тимофеем выживали, боролись со всеми, и никогда не ссорились. Потому что знали, что конец нашей дружбы может стать и концом жизни. А теперь… Всё стало сложно. Я никогда не обижу его, но, оказывается, вполне можно испортить с кем-то отношения, обидев совершенно другого человека. Или все-таки нельзя?

Спрятав руки за спиной и нервно потирая их, я подхожу к Тимофею.

- Тимофей, я… - начинаю и уже думаю, что бы сказать. Прости, что перепутала Олесю с убийцей? Прости, что из-за меня вы расстались? Прости, убийца узнал о моём прошлом, убил, возможно, твою сестру, и я так испугалась, что захотела для собственного успокоения спихнуть вину в убийствах на первого, кто больше всего подходил на эту роль? Словом, я тут же замолкаю. Я говорю мало, но чаще всего прекрасно знаю, что хочу сказать. Во всяком случае, при разговоре с теми, кого считаю своими близкими. Но сейчас… Сейчас я не знала.

- Лисс, ты… - эхом откликается Тимофей, но непохоже, что он меня передразнивает. Кажется, тоже подбирает слова. Я вижу, как он запускает одну руку в волосы и цепляется за них, будто это может помочь сосредоточиться. Тимофей делает глубокий вдох, выдох. И только потом спрашивает убитым голосом: - Ты понимаешь, что натворила?

Я склоняю голову. Мне казалось, нет ничего хуже, чем раскрытие прошлого, или убийства, или кошмары. Оказывается, есть. Это когда на тебя злится тот единственный человек, которого ты можешь назвать своим другом. Причём злится справедливо. В эту минуту я виню себя сильнее, чем когда впервые осознала, что убила кучу колдунов, у которых могли быть ни в чем не повинные дети и родственники.

- Да, я понимаю. – глухо отвечаю. – Мне жаль.

- Тебе жаль!? – почти выкрикивает мне в лицо Тимофей. Наверное, будь он колдуном посильнее, сейчас бы по коридору летали скамейки и вырванные двери. Я бы, впрочем, лучше бы вытерпела ещё один удар по голове деревяшкой вроде двери, чем продолжила бы смотреть в упрекающие меня глаза. Тимофей, кажется, хочет сказать что-то ещё, но сдерживает себя. Наверное, это что-то очень для меня обидное. Дернувшись, он обходит меня – он стоял у стены, а я загораживала коридор. И вот так, стоя ко мне уже спиной, наконец добавляет: - Лисс, прости, но… Мне нужно это переварить. Я пока не хочу тебя видеть. Поверишь ли… Впервые в жизни не хочу.

И уходит, оставив меня одну.

Я медленно опускаюсь на пол, на то самое место, где только что стоял Тимофей. И тоже сжимаю руки на голове. Какой же умный гад этот убийца! Он методично лишает меня всего. Сначала спокойствия, затем – улик, надежды на то, что я хорошо скрыла своё прошлое. И, наконец, лучшего друга. Я всё ещё надеялась, что и Тимофей, и Олеся быстро отойдут, помирятся, и Тимофей простит меня, но по крайней мере на какое-то время я осталась одна.

Пожалуй, хуже, чем ссора с другом, только одиночество.

Мне хочется одновременно расплакаться прямо тут, на полу, и плевать, что в любой момент может выйти Олеся. Или снова направиться в заброшенное крыло хорошенько погромить его. И желательно, чтобы сейчас Денис ничего не испортил. Денис…

Точно! Денис.

Если Олеся – не убийца, и на ней можно поставить жирный крест, своей перепиской она только доказала это, то можно выплеснуть все эмоции на другого подозреваемого, который теперь может вернуться на место главного. А Денис в этом смысле никуда не уходил. И да, я зря расстроилась, не увидев никаких отличительных признаков убийцы в переписке. Ведь сама переписка – уже отличительный признак и улика. Конечно, из осторожности он мог удалить чат у себя, но, с другой стороны, от кого ему его удалять? Ни друзей, ни родственников, никого, кто мог бы случайно или специально заглянуть в его телефон. Возникает, правда, вопрос, откуда у человека без ничего телефон, но ведь костюм Денис как-то купил! Значит, мог купить и средство связи. А симку попросить у кого-то или вообще войти в соцсеть по почте, а её в свою очередь тоже восстановить без номера.

Я вспоминаю, что мы с Денисом договорились насчёт свидания на завтра. И ведь это отличная возможность. Немного поболтаю с ним, отвлеку и украду телефон. Проверю, есть ли переписка с Олесей. Если есть – он точно убийца. Если нет, но есть телефон и та соцсеть – значит, не точно, но под подозрением. К тому же, можно позадавать вопросы прямо. Я слишком зла и устала для другого. Он у меня ещё попляшет! И чертов Хоффман попляшет, но это уже позже.

Берегитесь, убийца и подозреваемые. У меня временно нет добренького друга, поэтому я доброй тоже быть не собираюсь!