— Ты должна пройти это. Скажи сама. Тот момент, когда ты примешь это и сможешь говорить нормально, будет означать, что ты справилась, и убегать от этого больше нет необходимости. Травматическая ситуация не в том, что тебя случайно ранили ножом. Травма в предательстве близкого человека. Мать — Бог в глазах ребёнка, и её любовь должна быть безусловна. Ты не виновна в том, что она не любила тебя. Попробуй принять мысль, что она сама — несчастный человек, который не смог справиться со своими проблемами и болью, — Элен берёт меня за руку, обеими своими ладонями: уверенно, спокойно и в тоже время мягко. Такой простой жест вырывает из меня душу: мама прикасалась ко мне только когда била. 

Я так часто смотрела рекламу сухих завтраков, молочной и кондитерской продукции и ненавидела показную любовь и нежность в фальшивых семьях друг к другу, ненавидела и презирала потому что... завидовала. Меня заставили поверить, что в реальном мире нет любви, заботы и нежности между близкими людьми. "Это лишнее"...

        Поэтому сейчас чувствую себя обманутой, хрупкой, потерянной и слабой. Маленькой девочкой, которую просто не хотели любить, потому сделали сильной, научили обходиться без чего-то важного, терпеть боль и защищать себя. Столько всего рвётся из меня наружу, но выпускаю лишь солёные водопады. 

   — Ты станешь лучше, избежишь её ошибок, сможешь ценить и баловать себя сама и позволять это другим людям. Слышишь, Селестия? Это в твоих силах и только тебе выбирать, какой ты человек. Найди в себе ту маленькую, отвергнутую и покалеченную девочку и... полюби её сама, как лучшая мать, о которой ты мечтала. Скажи...

   — Меня покалечила мать... — не узнаю своего шёпота и невольно снова погружаюсь во все тяжёлые моменты детства.

   — Ещё раз... Поплачь и скажи снова, осознай это. Я не прошу винить её во всех грехах. Главное смириться и понять: ты — другая. Селестия Стенсон нормальная, здоровая, цельная личность, достойная любви и лучшего отношения. Ты можешь пережить это всё, обрести себя и всё, чего желаешь, потому что достойна нормальной счастливой жизни. Став сильной, зная свои слабости, ты не позволишь себя уничтожить. Давай, дорогая, повторяй: тебя покалечила мать, и твоей вины в этом нет, — её голос сейчас так отличается от того, что слышала до этого. Но пытаюсь верить, несмотря на шок и неприятие. Сейчас я чувствую от этой женщины поток светлой материнской энергии, и хочется, чтобы она снова обняла меня.

 Но я не подам и виду...

   — Меня покалечила мать, — говорю уже более спокойно, шмыгая носом и, словно впервые за много лет, расправляю спину и сожжённые крылья. — Моей вины в этом нет...

   — Ты сильнее, чем я думала, Селестия. Ты начала бороться с собой, и этот внутренний конфликт долго терзал тебя: быть как родители, чтобы заслужить их признание, или такой, как хочешь ты сама, сохранив личность и став изгоем в семье. Это — не слабость. Ты не обязана следовать их пути, — она одновременно воодушевлена и расстроена, поддерживает и сочувствует. Так много эмоций в голосе женщины, которую я сначала посчитала озверевшей ненавистницей. 

А как же всё, что она говорила? Все эти острые ранящие слова? Словно знала все мои мысли и чувства? Элен пробила ту броню, что я строила годами, так, словно открыла старую ржавую калитку без засова... Можно ли ей верить?  Я живу в мире, где враг оказывается другом, а друг — врагом...

   — Дай бой своим слабостям и страху быть непризнанной, не только внутри, но и снаружи. Необходимо набраться сил и сказать это им, когда настанет подходящий момент: "Ты — взрослая и вправе сама решать всё в своей судьбе". И запомни: ни одни слова твоей матери или любого другого человека не имеют над тобой власти. Тебе не нужно им верить или соглашаться. Это просто белый шум... Научись отелять важное от словесного мусора и манипуляций.

   — Я сделаю это...

   — Следующее травматическое событие ты почти поборола, не могу сказать, что не удивлена. Я не знаю подробностей, но вижу, что ты сама осознаёшь всё, что произошло, и почти справилась с этим. Сама понимаешь, что с тобой поступили неправильно и жестоко, и можешь говорить об этом. Изнасилование — преступление, ты также не виновна в нём, плохо лишь то, что преступник почувствовал в тебе жертву и позволил себе безнаказанно так с тобой обойтись. Если сможешь пересилить себя — то должна бороться и подать на него заявление.

   — У меня нет доказательств теперь. Об этом никто не знал, кроме... мамы... и пары-тройки врачей, —  всё ещё больно говорить о ней, начинаю снова заправлять волосы за уши и выправлять их обратно. Странная привычка.

Ничего особенного, моя мать ненавидит свою дочь настолько, что готова была придушить меня ещё пятилетней... 

   — И, как уже сказала, я сама согласилась, просто... не была готова к такой жестокости. И тут мама права...

   — Не права! Если бы тебя любили, ты была бы увереннее в себе, тщательнее и придирчивее выбирала бы первого партнёра, а не шла бы на риск с первым парнем, что тобой заинтересовался. Ты бы чувствовала стержень внутри и знала, что тебя и без секса любят, что ты достойна самого лучшего отношения и проверенного человека. Ты боролась бы за свои права и своевременное наказание для подонка, зная что за плечами поддержка семьи. Думаю, ты бы вовсе не оказалась в такой ситуации и не пошла бы за "любовью" к первому встречному парню. Это одиночество, неуверенность, отсутствие нужности толкнули тебя на необдуманный поступок и не дали сил бороться с насилием! Сравни с тем, как отчаянно ты боролась за жизнь сейчас, в плену у этого Геллофри. Это означает лишь, что у тебя появился кто-то, в поддержку кого ты веришь: мужчина, родственник или близкая подруга. Кто-то от кого ты не ждёшь предательства и безучастности. И сама ты стала сильнее. Понимаешь. Этого могло не произойти, будь ты любимой девочкой в семье и уверенной в себе девушкой. Ты заставляла бы парней ждать твоего решения, а не шла бы на сомнительные встречи и предложения. Возможно, ты не была бы так подвержена Стокгольмскому синдрому, если б не насилие в семье. Ты привыкла к боли и опасности, приняла их от близких людей и установила в себе на уровень нормы. Так не должно быть.

   — Я могла избежать жестокого безнаказанного изнасилования? — этот вопрос ещё больше прорывает броню моих кожных покровов, разрывает меня. Гляжу, как она участливо с сожалением кивает.

Нет... Нет, это же я виновата, мама ведь так и сказала... Ведь она... никогда не признала бы свою вину... что допустила это...

        Новый горький и болезненный  всхлип вырывается из груди, аж покачивает вперёд  всё моё тело, словно ударом выбивает из меня отрицание правды.

   — Ты сможешь рассказать об этом в подробностях... и заново пережить? — она интересуется совершенно серьёзно и искренне, и я киваю, понимая, что это тоже необходимо слить наконец, избавиться. Я месяцами посещала  Лавинию, и мы ходили вокруг да около. Казалось, что я справилась...

        Снова возвращаюсь в ужас трёхлетней давности, с дрожью, судорогами, слезами и нехваткой кислорода. Время от времени Элен просто обнимает меня и затем снова отпускает. Мы слышим, как открывается дверь и когда снова закрывается, но остального мира сейчас не существует, только моя боль и страхи. Кел деликатно удалилась, сделав вывод, что она будет лишней. 

        И, отдышавшись и придя в себя, снова повторяю большую часть событий, вспоминая детали, уже не чувствуя их так остро и близко, не боясь их, но всё ещё вздрагивая. Не представляла, что проговаривать вслух будет так сложно.

Я была такой слабой. Почти не сопротивлялась при всех измывательствах, зная, что за меня всё равно некому заступиться. Просто ждала и молилась Богу, чтобы наконец всё закончилось. Тогда я разуверилась во Всевышнем окончательно... Но, возможно, именно тогда Он услышал мои молитвы и заставил ублюдка отпустить меня: сказать, что могу выметаться...

         Не знаю, сколько проходит времени, не знаю, почему ей так легко удаётся вытащить из меня всё спрятанное глубоко, почти не задавая вопросов. Позже пересказываю своё состояние и пережитые ощущения при похищении и нахождении в подземелье Ройситера.

    — Хорошо, что ты справилась с сильнейшим ужасом и стрессом, и что оказалась вне опасности... Но с этим Роем Геллофри не всё так просто. Ты же понимаешь, что твои чувства действительно спровоцированы синдромом заложницы? Ты — идеальная жертва для СС(Стокгольмский синдром). Я не говорю, что они ненастоящие, но в повседневной жизни у парня вряд ли был бы шанс завоевать тебя. Ты закрытая, неприступная, отделённая от внешнего мира своим опытом. Твоя сексуальность раскрылась именно с ним, потому что тебе не оставили выбора.

   — Он не принуждал меня, — упрямо стою на своём, разглядывая ногти, отчаянно нуждающиеся в маникюре.

   — Нет, но обыграл тебя, зная, что ты жертва насилия в семье...

   — Я бы не назвала это так, насилием в семье... Меня не избивали до реанимации. Мои родители не пьют, не употребляют запрещённых препаратов... почти. Всё было не настолько плохо, просто меня не любили, — почему-то пытаюсь скрасить мрачные краски нелепыми мазками оправданий. Словно и себя оправдываю.

 Я не настолько никчёмная, чтобы меня избивали до полусмерти; не настолько серьёзно провинилась, не настолько бесполезная и неоправдавшая надежд, чтобы... 

   — Не нужно оправдывать всё это, слышишь? — легко встряхивает меня за плечо молодая женщина, не давая нырнуть в омут тяжёлых мыслей.

   — У тебя ярко прослеживается недостаток внимания и тактильных проявлений любви, к тому же, пережив ужасное насилие, ты долгое время не доверяла никому настолько — ни физически, ни морально. Мне это знакомо. Ты, в отличие от меня, лучше справилась с травмой, но не научилась доверять себя другому человеку. Наверняка привыкла всё контролировать в сексе, ведь так? Заранее морально готовишься и продумываешь, сразу готовишь план и пути отхода. Засыпаешь только в своей постели?... Так спокойнее: никаких неожиданностей и опасностей. И именно этим лишаешь себя возможности доверять, расслабляться и испытывать удовольствие. Подсознательно твоя душа принимала всех мужчин заведомо врагами. А имитировать оргазм — это вообще, видимо, в крови женщин, особенно неуверенных в себе. Мы сами портим мужчин, не стимулируем их стараться, ведь проще изобразить экстаз, чтобы от тебя отвязались, чем поговорить по душам; пробовать вместе что-то новое; признать, что не всё тебя устраивает.

   —  Я не всё люблю контролировать, но планировать — да. И мне бывает сложно расслабиться из-за переживаний о своих несовершенствах. Казалось, я доверяю своему давнему партнёру, но ничего всё равно не получалось. Действительно легче было притвориться... С Роем всё по-другому... я будто ожила, начала чувствовать то, чего никогда ранее не ощущала, словно проснувшись ото сна и испытав яркость реальности, — говорю и вздрагиваю от новой, окатившей меня волны сладких воспоминаний. Тело ещё помнит восторг, сладчайшее опьянение и эйфорию всего процесса, требует их вновь, как новой дозы.

   — Почему же с ним ты забыла о несовершенствах? Ответ прост: тебе было не до комплексов. Опасная ситуация сломала твою защиту и заставила доверить не только своё тело, но и жизнь человеку, который изолировал тебя от общества и привычной жизни. Стресс, инстинкт выживания, тактильная и ментальная депривация сделали своё дело. Ты уже была поломана своей жизнью, став лёгкой добычей для хитрого хищника. Из-за того, что тебя не любили самые близкие люди, ты отчаянно нуждаешься в любви, защите и заботе. Он не настаивал и не принуждал, дал тебе некоторое чувство безопасности, сохраняя свою власть. Ты разлетелась на кусочки и собрала себя заново, чтобы приспособиться и выжить. Все острые чувства — позитивные и негативные — завязались на нём, поэтому тебя так тянет к парню, — она разъясняет это с сожалением и сочувствием, но мне не надо сочувствия. Меня злит, что женщина просто не хочет признавать факт моих чистых чувств к достойному их человеку.

   —  Я забыла о них потому, что он, изначально зная меня и принимая такой, как есть, выставил их моими достоинствами, — отвечаю тоном, не терпящим возражений. — А помимо стресса и инстинктов... Разве не могли у меня появиться чувства к человеку, что относится ко мне, как к ангелу, при том, что я — самый настоящий монстр? — ловлю себя на раздражении и заламывании пальцев. 

Хватит этого...

   — Милая, боюсь, ты не способна сейчас трезво оценивать свои чувства. Парень совершенно не твоего круга и явно со странностями и проблемами. Ты же сама понимаешь, что не случись всего этого, ты бы и не глянула в его сторону, хоть он довольно привлекателен внешне, — её презрительный тон в его сторону выводит меня из равновесия, но ещё хуже то, что вижу в этом себя недавнюю. 

   — Кроме того, считаю, что этот умный парень — хороший стратег. Он всё отлично продумал. Изолировав тебя от привычного мира, влиял сразу на все органы чувств и удовольствий: кормил сладким; сыпал комплиментами, услаждая слух и заставляя чувствовать себя увереннее; прикасался к тебе даже против твоей воли, деликатно воздействуя на осязание и принося удовольствие. Он выработал у тебя, как у собаки Павлова, положительный рефлекс на своё появление. Ты связала с ним эмоции доверия, заботы, помощи, удовольствия и открылась ему полностью. С этим надо работать, — Элен так категорична в своём убеждении и интонации. Я поражаюсь, что эта взрослая умная женщина, точно так же, как и многие, делит людей на некий "круг" и касты. 

   — То, что он не моего круга автоматически делает его плохим и проблемным? Как же я тогда? Может, я тоже не создана для своего круга и высшего общества с моими проблемами? — едко бросаю слова, щедро присыпанные сарказмом. Ей меня не понять...

    — Ты так яро защищаешь его. Отчасти я понимаю. У меня тоже были токсические отношения из-за моей виктимности, синдрома жертвы. Такие парни нас буквально нюхом чуют. Нельзя позволять, чтобы эта зависимость осталась с тобой, даже если он неопасен. Но по психологическому портрету, созданному мной, по общей информации и твоим сведениям — он как раз опасен и способен даже на убийство. Возможно, Мирабелла Хоукингс уличила его в чём-то или помешала. Против него неопровержимые доказательства в её смерти: отпечатки, кровь и волосы. Даже полиция не смогла бы сфальсифицировать такие данные, особенно под контролем ФБР. Я бы очень хотела, чтобы ты как можно скорее трезво взглянула на ситуацию.

   — У меня есть доказательства его невиновности, — холодно сообщаю. Может, женщина и действует в моих интересах, но дорога в ад тоже вымощена благими намерениями.

   — Ты необъективна, дорогая. В данной критической ситуации у тебя не было иного выбора, кроме как довериться человеку ради выживания. Весь накопленный страх, напряжение и стресс требовали выхода, высвобождения и вылились в сексуальное желание к ближайшему объекту, который к тебе отнёсся с ответственностью, пониманием и заботой. Пойми, у всех людей внутри есть отчаянное желание быть любимым, необходимым, принятым. Он проявил деликатность, терпение, внимание — и получил своё вознаграждение. Это — не любовь, всего лишь физическая тяга. Ты не должна строить иллюзий о том, что это особенные чувства, чтобы потом не разочароваться, — она объясняет это спокойно и немного суховато, не давая мне шанса насладиться моими воспоминаниями.

   — Во второй раз я уже не была его пленницей, но отчаянно хотела к нему. Как вы объясните это? Никогда не чувствовала ничего подобного к другому человеку. После мамы...

   — Ты всё ещё была в состоянии стресса, в ловушке, чувствуя себя преследуемой  жертвой. Естественно, что рядом с ним ты теперь чувствуешь себя в безопасности, ведь ты против воли доверяешь ему.

   — Не против воли, — уверенно отрицаю в защиту своих чувств. — Это было осознанное решение. Я сбежала и продолжала избегать его, когда засомневалась. Это не просто глупая влюблённость без тормозов... С ним я изменилась, но не стала глупее...

   — И это в тебе говорят твои гормоны и противоестественная привязанность. Та родительская любовь и забота, которых ты была лишена, играют с тобой в жестокую игру: ты видишь родителей в других и становишься зависима от любого, кто проявит к тебе чуть больше понимания, внимания и сочувствия, — она, осознанно или нет, давит на меня своим опытом, авторитетом, знаниями и даже возрастом.

    — Я разбила ему голову, пыталась прирезать, дралась и истерила, угрожала, унижала и оскорбляла... И он ни разу даже тон на меня не повысил. Он мог издеваться надо мной как угодно, отыграться, отомстить... Да хотя бы просто сорваться на нервах и ударить, как...

   — Как кто? — переспрашивает с сочувствующим взглядом.

   — Оба, — тихо отрезаю, сжав челюсть, чтобы не дать себе расплакаться.  — Он первый, кто принял меня неидеальной и вытерпел от меня всё это, не причинив вреда в ответ.

   — Тебе должно быть виднее, Селестия... Но мотивы его поступков неясны, и потому стоит отгородить себя от слепого доверия и обожания. Молодой человек хорошо понимал преимущества твоего пленения, тем более, если тоже увлекается психологией. Он следил за тобой, и это само по себе не нормально. Многое в его поведении должно насторожить тебя, особенно то, как спокойно он употребляет слово "убить". Если у тебя и есть какие-то доказательства или улики — нужно поскорее отправить их в полицию. Я могу завтра их отвезти.

   — Я должна сама их предоставить, иначе они не будут выглядеть надёжными... Но я не готова ещё идти в Управление Шерифа... 

   — Стоит ли так рисковать ради этого парня? Тебе нужно подумать о себе...

Так хочется сбежать, скрыться от всего... но он там... а без него — ничто не радует.

        Не могу скрыть, как неприятно мне всё это слышать. Она вроде понимает меня и в то же время не понимает вовсе. Всё, о чём я сейчас мечтаю — это оказаться в его объятиях. И значит, я должна поскорее явиться в полицию и предоставить запись с диктофона.

   — Мы с тобой проработали не всё. Я вижу муку, терзающую тебя прямо сейчас...

    — Я убила человека... — на удивление умудряюсь произнести это быстро и хладнокровно, только боль в ладонях от впившихся ногтей сигнализирует, что снова подступает опасное состояние.

   — Ты хочешь сказать, что совершила непреднамеренное преступление, защищая себя? — смягчает она подачу проблемы.

   — Нет, я осознанно это сделала, когда он уже не угрожал мне... — сжимаю зубы крепко-крепко, до боли в челюсти.

    — Тебе нужно поскорее найти место, в котором ты почувствуешь себя в безопасности,  — она переводит тему деловитым тоном, пока я молчу в прострации: надо же, призналась чужому человеку в намеренном убийстве, и она предлагает мне у себя переночевать, даже не узнав подробностей. Как поступить? Больше не могу оставаться у Келли. Надо позвонить ей, и хотя бы поблагодарить. Отправиться в дом Сэма Бэйкера? Совсем не знаю его, и неизвестно, как примет меня его семья.

   — Ты осознаёшь, что я не враг тебе? — спрашивает женщина осторожно. — Ты должна была найти свою слабость с моей помощью, чтобы стать по-настоящему сильной, понимаешь? Не притворяться сильной, а стать! Я должна была использовать всё это, спровоцировать, найти твою кровоточащую рану. Все ежи слова не имели к тебе личного отношения. И... то, что ты сказала сейчас — останется между нами. Мы разберёмся с этим позже... — снова замолкает, раздумывая о чём-то своём. 

Возможно, о том, стоит ли меня приглашать к себе или  всё же лучше отправить в участок...

   — Селестия, я была знакома с твоей матерью, мельком мы пересекались в Лос-Анжелесе... Я была поражена тем, насколько она жестокий, беспринципный... и несчастный человек. Для меня стало профессиональным любопытством изучить её карьеру, её поведение и семью из общеизвестных данных. Но вскоре это забылось. А когда в городе началась шумиха из-за вашего приезда, я вновь заинтересовалась Таэлией. Это было чем-то наподобие хобби — анализировать такой тип людей, найти истоки проблем...

   — То есть, она всегда была такой? Что она натворила? — внутри всё ещё раскрытая, разорванная рана, и даже не уверена, что хочу слышать ответ, задавая этот вопрос.

   — Я не судья ей и не хочу, чтобы ты осуждала свою мать. Позволь мне сохранить в тайне эти сведения... — останавливает она меня. Затем продолжает: 

   — Когда газеты начали пестрить твоим и её именем, только тогда я узнала, что Таэлия Сизли имеет двоих детей. Сперва я была в плену всеобщих заблуждений, что ты малолетняя социопатка, которая нашла себе наставника. Учитывая наклонности Таэлии это было бы предсказуемо... Я отыскала то видео в сети из школы. Познакомившись с тобой на нём, я долго анализировала всё и поняла, как ошиблась... и как ошибаются другие. Ты — жертва этой истории, своих ошибок и жертва своей семьи изначально. Я и не думала, что жизненный путь сведёт нас вместе. Теперь убедилась: ты — ребёнок, покалеченный родителями и их отношениями. Тебе негде было учиться любви и привязанности, сопереживанию. Подозреваю, что с отцом у тебя тоже нет доверительных отношений, — Элен, не теряя своего сильного облика, вздыхает и аккуратно заправляет мне прядь волос за ухо, вытирает тыльной стороной руки очередную слезу и чуть подправляет осанку, держа за плечо.

   — Надо найти в себе силы пережить это. Знаю, боишься кого-то впускать в свою душу, но ты не испорчена, как она. Не позволяй клыкастому прошлому разрывать себя на части. У Таэлии более тяжёлые и глубокие проблемы. Я задам ещё пару неудобных вопросов, хорошо? — она поднимает рукой моё лицо к себе, и я, встретившись с проницательными серыми глазами, утвердительно киваю.

   — Ты хотела наказать его? Тебе... понравилось? — она крайне осторожно и мягко ступает по моим нервам, как по хрупкому верёвочному мосту над пропастью.

   — Нет! — ужас сковывает меня даже при одном воспоминании о своём поступке. — Но его нельзя было отпускать! Нельзя было позволять ему дальше жить... — вырывается воздух испуганным истеричным шёпотом.

        Женщина берёт меня за руку и затем, словно не сдержавшись, снова обнимает.

   — Я вижу, что твои внутренние ресурсы исчерпаны на сегодня. Время близится к позднему, и нам надо поскорее решить, куда ты двинешься дальше. Я всё ещё предлагаю переночевать у меня. Или отель. У тебя гораздо больше врагов в городе, чем союзников. Сейчас прими душ, я позвоню нашей пропаже, и мы решим, как дальше быть.

        Становлюсь под острые длинные струи жизненно важной жидкости. Ванна — не то, что мне сейчас нужно. Дыхание перехватывает от холода ледяной воды. Мышцы начинают хаотично подрагивать, зубы дрожать, лицо искривляет маска страдания, я и сама не знаю, плачу я или нет, под непрерывным напором кусающей кожу холодной воды. Просто стою столько, сколько могу терпеть, потом поворачиваю рычаг смесителя к более тёплой температуре. Становится легче. Длинные струи и плавные тонкие потоки больше не колят кожу, а гладят и нежат. 

Почти как его руки... Только они горячее и приятнее...

        Делаю воду горячее и наслаждаюсь самыми прекрасными воспоминаниями. Его обожающие руки на моей коже... восхитительно. Я пережила ещё один сложный день. Возможно, за мной уже выехала полиция, но нет желания шевелиться. Хочу просто стоять и чувствовать, как сотни тонких стремительных струй горячей воды смывают с меня всю грязь моих поступков, всю кровь и боль, весь страх и тревоги. Снаружи вода омывает и, просачиваясь внутрь, также очищает душу от боли лёгкими прозрачными капельками. 

Я сказала это... Призналась в своём преступлении — и мир не обрушился на меня, не разверзлась земля, и не поглотил меня кипящий лавой ад...

          Стою так очень долго, опустив тяжёлые руки и трёхтонные веки. Глазам не хочется ничего. А уши успокаивает звук текущей воды. 

   — Мне придётся тебя поторопить, — говорит вошедшая Элен, и у меня чувство, что я виделась с ней раньше, что мы знакомы много лет, много жизней подряд.

       Келли на прощание целует меня и плачет. Она такая милая, слишком добрая, простая до жути, напоминает Фелисити, только старше. Извиняется, что не может мне предоставить кров дольше. Я до сих пор не могу этого понять:

Как такие люди могут тянуться ко мне?...

        Элен другая. В ней чувствуется сила и металл. Она не будет помогать всем и каждому. Только тем, кого считает достойными, так мне кажется. Она умеет добиваться своего любыми методами. Ухмыляюсь: проверено лично. 

Могу ли доверять ей или она преследует свои цели?...

        Проезжая по городу, замечаю украшения к Хэллоуину. Но детишек на улицах нет, несмотря на ещё не поздний вечер. Спрашивать число месяца у меня нет желания. Внутри что-то неприятно кольнуло: наверное, сегодня мой день рождения, восемнадцатый. Я планировала вечеринку на шестьдесят человек, включая гостей из Лос-Анжелеса. Размах должен был превзойти все вечеринки Фел. А вместо этого прячусь по домам малознакомых людей, подземельям, вскрываю чужие замки и обвешиваю искренних союзников ответственностью, риском и проблемами. Ношу чужую одежду, ем чужую еду, и не могу вернуться в свой дом... даже воспользоваться своей машиной...

        Это ли не наказание мне за тщеславие, гордыню, алчность (моё стремление только к высшему обществу и самым дорогим и брендовым вещам), гнев, уныние и пресыщение жизнью, чревоугодие и даже, наверное, блуд. Я так долго искала особенного... но не там. Наверное, только зависть обошла меня стороной...

Или нет... Я завидовала детям, которых обнимали заботливые мамы, целовали при всех, кружили на вытянутых руках, складывали для них обед в школу и натягивали им шапку силком... Тем, кого папы носили на руках и покупали здоровых  плюшевых медведей, поддерживали на страшных аттракционах и защищали от хулиганов. Я даже подначивала таких счастливых детей и издевалась над ними. Теперь могу завидовать себе. Со времени появления Охотника в городе меня обнимали едва ли не больше, чем за всю жизнь. Чужие люди...

        Её дом на окраине города совсем не выглядит старинным: современный, двухэтажный, со множеством металла и стекла, в тёмных тонах, немного мрачный и отпугивающий своей мужской агрессивной энергией. Возможно его строил муж Элен, или продумывал проект. Впрочем, узнав её чуть больше, вполне допускаю, что она сама выступила  проектировщиком.

   — Проходи. Здесь — гостиная, а дальше кухня-столовая, санузел. За тёмной дверью —  мой кабинет. Там много интересной литературы... Но компьютер запаролен, не советую к нему лезть, —  женщина властно машет рукой в сторону каждой описываемой части дома, затем ступает на лестницу из тёмного морёного  дерева, сплошную, не подвесную как у нас.

        Двигаюсь за ней. Ступени непривычно высокие, это странно. Зачем в собственном доме делать неудобные ступени, при том, что сама Элен чуть ниже меня и на вид около пяти футов и шести дюймов (ста и семидесяти сантиметров роста)? 

   — Ваш муж не будет против, если обнаружит незнакомку в доме? —  я мало беспокоюсь о том, что кто-то может быть против, но мне интересно, что она ответит.

   — Не муж. У меня — жена. И она в отъезде. Но даже будь она здесь, Бар очень гостеприимная, энергичная и позитивная, наверное, оттого, что она — инструктор по йоге и фитнесу.

   — Бар — необычное имя, — только и нахожу, что ответить.

   — Сокращение от банального Барбара. Не буду же я звать её Барби, — небрежно хмыкает Элен, отбрасывая рукой локоны с лица, и всё же, улавливаю в её голосе тёплые нотки. — Вот здесь — гостевая спальня и возле неё ванная комната с туалетом. Вон там, в конце коридора — наша спальня, выходит на запад... Не люблю, когда меня будит солнце, — почему-то добавляет она последнюю фразу и направляется к своей комнате.

   — Спасибо большое, Элен. Можно мне в душ? — спрашиваю скорее из вежливости, всё-таки в каждом доме свои порядки: вдруг они на ночь отключают подогрев воды ради экономии электроэнергии...

   — Ты же только была в душе, у Келли, — она смотрит на меня внимательно, повернувшись. —  Думала, ты голодна. Я к сожалению не склонна к готовке, этим обычно занимается Бар. Поступим проще: всё, что найдёшь в холодильнике и на кухне, — в твоём распоряжении. Если хочешь, дождись меня, я переоденусь и заварю нам вкусный чай.

Вкусный чай... Интересно, такой же вкусный, как в термосе Роя? Так хочу вкусного чая... так хочу к нему...

   — Вода меня успокаивает... но, от чая, наверное, не откажусь, — произношу, всё ещё летая в своих фантазиях, слепо уставившись в горшок с тонколистной декоративной пальмой. Таких несколько в коридоре второго этажа со стенами из тёмного дерева и вставками переплетённого бамбука. Но я не вижу больше интересного интерьера с добавлением множества зелени, только чёрные глаза и улыбку, от которых в груди так же горячо, как от чая.

"Это же очевидно, я надеялся тебя соблазнить"

"Ты мало старался, как для надеющегося"

"Ты не оставляешь мне выбора, принцесса"

        Но в сознание врывается другое воспоминание... Ба-ба-а-а-х. Больно бьёт в груди и вышибает из меня дыхание... Лицо Марвина, нависшего надо мной, когда он ударил меня и повалил на пол.

   — Не-е-ет... — еле слышу свой жалкий голос, чувствуя слабость и резкую боль в коленях от падения...

   — Хэ-эй! Давай, милочка, приходи в себя! Только обмороков нам не хватало! — слышится голос глухо, словно через стену. Чувствую, как меня не сильно, но довольно неприятно хлопают по щекам. Открываю глаза. —  Мне не стоит быть настолько деликатной! Ещё увидев тебя в душе у Келли, я поразилась твоей хрупкости и истощённому виду. Ты сможешь спуститься сама? Ах, нет! Это — плохая идея. 

   — Мне бы попить, — облизываю пересохшие сухие губы.

   — Пойдём, отведу тебя в нашу ванну, сейчас наберём тебе её, а следом я схожу вниз и принесу тебе съестного и большую кружку чая. Или, может быть, лучше кофе? —  в её суетливых движениях и частом дыхании опознаю беспокойство. Странно, что не раздражение: приходится возиться со мной. Я была бы недовольна, как минимум.

   — Ненавижу кофе, — начинаю снимать с себя противно-голубую одежду, пока Элен набирает мне достаточно большую ванну и добавляет туда нечто ароматное из нескольких баночек. Запах разносится удивительный, пряный и немного сладковатый, с восточной основой.

        Залезаю в ванную ещё до того, как она набрана вполовину. Мельком уловив тощее с выступающими костями, ранами и синяками тело, быстро отвожу взгляд от крупного зеркала. Всё это больше неважно. Меня хотят убить и достать сердце, а часть населения города мечтает устроить мне показательную казнь, четвертовав за то, что считают правдой. Виновна без суда, без доказательств... 

Это мой лучший или худший день рождения? Вокруг враги или друзья?...

        Раньше, просыпаясь после ярких и удивительных снов, я жалела, что возвращаюсь в эту скучную утомительную реальность. Сейчас же боюсь снов, страшусь оставаться наедине с мыслями и воспоминаниями. 

Он словно жив во мне и ждёт своего часа... Марвин...

Ты не избавишься от этого до конца своих недолгих дней. Я завладел твоим миром...

        Вздрагиваю, резко перехватив воздух. Нервно сглатываю. Будто слышу мерзкий шёпот внутри себя и никак не могу понять: я сама его воспроизвела, представляя его интонацию, или он вовсе мне не принадлежит, этот ужасный тембр. Нечто чуждое ощущается внутри, и от подобной, даже мельком пролетевшей мысли мороз по всему телу. И неважно, что кожа уже покрыта горячей ароматной водой с пеной.

Думать о чём-то отвлечённом, не позволять самой себе запугать своё сознание...

       Воспоминания! Болезненные, но дают много новой информации. Она сказала: "Потеряла всё, даже Артура". Вряд ли такое совпадение имён. "Это даже не твои дети". Почему, когда меня похитили, отец позвонил незнакомому мужчине, не вхожему в наш дом и общество, не похожему даже на его приятеля?

Неужели, Артур может быть моим отцом? Или отцом Дуэйна?... 

       Мама в больнице, помнится, переспросила, когда упомянула Артура. Это открытие просто невообразимо... Оно отвлекает меня от тепловых реакций токсических отходов моего внутреннего мира. Вот почему я никогда не видела проявлений отцовской любви от Бродерика Стенсона... Он мне — не отец, и то, что он, известный бабник, смотрел на мою задницу и ноги, теперь совершенно объяснимо. О, Господи! А если бы я не вытащила Артура из заброшенного дома Геллофри, не попыталась его спасти? Сейчас я бы ненавидела себя. Старая Селестия Стенсон даже не обратила бы внимания на полуживого взрослого мужика. 

        А ещё во мне возникает вопрос: куда подевался Джейсон после того, как привёз меня в заброшенный дом? Зачем оставлять, если он так долго за мной гонялся? Конечно, не спорю, именно это и спасло меня, но это странно. Хотя позже они привезли Фел, и он сказал, что я нужна ему послушной. Но мог же сам за ней поехать и оставить Марвина (вздрагиваю, вспоминая его больной визгливый смех, в глазах темнеет, и я крепко хватаюсь за край ванны)... присматривать за мной. Либо он ему не доверял, что похоже на правду, учитывая их стычку, либо поручил ещё какое-то дельце. И как полиция схватила Роя?

        Мои размышления прерывает Элен, вернувшаяся с подносом еды и огромной чашкой.

   — Начни с чая. А я пока подготовлю стратегию, чтобы продолжить тебя пытать. Выпей также это, — женщина протягивает мне две неизвестные таблетки, улыбаясь своей шутке.

   — Это обязательно?

   — Да, дорогая, тебе надо поберечь себя. Это — необходимые вещества, чтобы чуть успокоить реакции возбуждения твоей нервной системы и усилить реакции торможения. 

Таблетки не спасут тебя от психоза...

        Судорожно выхватываю из её рук и проглатываю пилюли. Запиваю большим количеством зелёного чая с необычным, но приятным вкусом. Не то, не тот чай... Начинаю неохотно рассматривать содержимое тарелки. Выглядит достаточно аппетитно, будь я в своём обычном состоянии Селестии Стенсон до похищения: несколько нарезанных жирных ломтиков слабосолёных сёмги и масляной, горка полезного ассорти из зелени, нарезка камамбера, моцареллы и маасдамера, несколько миндальных орехов, авокадо, огурец и порезанный тонкими палочками красный сладкий перец. Понимаю, говорить об отсутствии голода бессмысленно, она заставит меня есть в любом случае.

   — Необходимо есть, чтобы выжить. Я положила всего, что нашлось, так что у тебя есть выбор. Ты говорила, что еда успокаивает тебя. Неважный аппетит в твоём случае — очень плохой признак. Давай, не усугубляй, — она тоном строгой мамочки заставляет меня ещё раз осмотреть тарелку и начать по кусочку есть, полулёжа в ванне.

   — Готова?

Готова рассказать, как ты без колебаний пытала и затем зарезала человека?...

         Что-то мерзкое будто хихикнуло внутри меня, и я вздрогнула. Нет, это ОСР. Стрессовое расстройство. Моя нервная система перегружена, но я должна победить это поскорее.

   — Разве к этому можно быть готовой? Всё, что ты говорила, Элен... ты такой видишь меня?

   — Я проговорила весь стандартный набор слов и фраз, выискивая твоё слабое место, используя часть знакомого мне лексикона Таэлии Сизли. Конечно же, я так не думаю, — говорит она тоном, не вызывающим сомнений. — И я больше не собираюсь тебя выводить на эмоции. Просто перескажи мне, что повлекло за собой такое решение?

        С третьего или четвёртого раза смогла наконец внятно рассказать всё до конца, уже смиряясь в сознании с мыслью, что она вызовет копов. Я не сумела бы с этим справиться, просто держа внутри.

        Обнаруживаю себя в огромном до пола мягком халате и её объятиях.

   — Тише, всё уже позади. Запомни это и не вини себя. Ты сделала для общества самое лучшее, что только могла. Никакого наказания нашей системы не хватило бы, чтобы покрыть его преступления. Ты взяла на себя огромный груз! И к слову: это — не спланированное убийство! Всё, что ты говоришь и описываешь, — и есть состояние аффекта. Ты была настолько шокирована его зверствами, что это было очень смелое и единственно верное решение, — мне так хочется верить её спокойному, тёплому, убаюкивающему голосу.

   — Я — не монстр? — спрашиваю с надеждой.

   — У тебя есть проблемы, дорогая, ты — последствие своей жизни и окружения, но ты, совершенно точно, не монстр, — спокойно и уверенно убеждает меня эта женщина. Снова выпиваю чай и неизвестные таблетки, и меня обволакивает её голос и безопасность. Слова слышны даже сквозь сон: 

    — Мне кажется, я слышу его голос... в своей голове... Не только во сне...

   — Не поддавайся страху и слабости. Возможно, он стал маленькой частью твоего внутреннего мира, но тебе надо принять это и контролировать, закрыть внутри себя и выпускать лишь в том случае, когда ты в такой же сложной и опасной ситуации. Тогда только ты позволишь Марвину внутри тебя вырваться на свободу и защитить тебя. Не раньше! Ты поняла меня, Селестия! Ты контролируешь себя и всё, что у тебя внутри. Ему не место в твоём подсознании, но пока мы не справимся с этим — ты должна закрыть его в самом надёжном месте. Ты сильнее! Никто не властен над тобой, и никому тебя не сломить. Ложись отдыхать, дорогая. Я разбужу тебя рано, и мы обсудим, что ты будешь говорить в Управлении Шерифа.