Будь моим огнем или водопадом,

Будь моим самым, самым сладким ядом.

Мот & Jony - Лилии

Джей

Звон колокольчиков над входной дверью магазина оповещает о моем визите – и продавщица за стойкой едва заметно вздрагивает. Ее худые плечи, скрытые воздушными рукавами летнего платьица в горошек, сутулятся, а на лице отражается узнавание.

Я не удостаиваю женщину взгляда, медленно прохожу между рядами высоких столов. На них разложены антикварные часы, украшения и прочие безделушки, за которые помешанные на истории ботаники готовы полжизни отдать.

– Где Броклихерст?

– Подождите минуту.

Женщина, будто тень, исчезает за шторкой позади прилавка, и из подсобного помещения раздаются торопливые, взволнованные голоса на незнакомом мне языке. Наверное, немецкий.

Проходит минута, другая – и из-за шторки наконец появляется сухощавый старичок. Его лицо, узкое, с вытянутым подбородком, сразу выдает изворотливую и жадную натуру. К таким людям я питаю непреодолимое отвращение, однако брать с них деньги не брезгую.

– Добрый день, мистер Стоун. Желаете что-нибудь приобрести? – подобострастие на лице Броклихерста мешается с заискивающей надеждой.

– Мое время не резиновое. Уже неделя прошла, а ты все никак не заплатишь.

– Мистер Стоун, клиенты...

– Мне плевать на твоих клиентов.

Я вижу, что злой огонек в глазах действует на хозяина магазина лучше всяких слов, и специально делаю выражение лица как можно более жестким. Непреклонным.

– Не заплатишь до завтра – и твой миленький магазинчик лишится моей защиты.

Броклихерст безнадежно опускает голову.

– Конечно, мистер Стоун. Номер вашего счета остался тем же?

По губам сама собой ползет довольная ухмылка.

– Тем же. У тебя два часа. Потом начинается вечеринка моего друга, с которой я уходить не хочу, так что будь добр, пришли деньги вовремя.

– Конечно, мистер Стоун, – как заведенная кукла, повторяет Броклихерст.

Всем своим видом старик намекает, что мне пора оставить его лавку в покое, и я лениво плетусь к выходу. Напоследок оглядываюсь на прилавок и вижу, что продавщица отодвинула шторку и стоит, глядя мне в спину. Всего мгновение раздумываю, не подмигнуть ли ей, и отворачиваюсь. Не сегодня.

Трущобный район, где устроил свое гнездышко паук-Броклихерст, мне нравится. Когда настроение совсем паршивое, тут можно легко нарваться на драку и размять кулаки. Выпускать пар на уличных бродягах приятнее, чем цепляться к другим бандам. И проблем гораздо меньше.

В другие районы, где правят конкуренты, Волки суются редко. Во-первых, стычки с себе подобными почти всегда приводят половину участников в полицейский участок, а во-вторых, это нарушает общую негласную солидарность: не трогай чужое – и никто не позарится на твое.

Байк медленно колесит по узким переулкам. Я не давлю на газ – рассматриваю редких прохожих и бездомных, таких же облезлых, как стены, к которым они прислонились худыми спинами. Резкий контраст между центром города и его окраинами – лучшее доказательство того, что город медленно умирает. Бедность пробирается в каждый его уголок, коррупция и бандитизм разрушают когда-то величественный Скай-Сити, а мы вносим в этот процесс солидную лепту.

Трущобы остаются позади. Теперь вокруг уже более-менее приличный жилой район, который я проезжаю быстро, не оглядываясь. Эта средняя полоса между роскошью и нищетой кажется слишком обычной, серой. У нее нет своего колорита, особой атмосферы, разве что скукой воняет на каждом углу.

Организм отчаянно требует кофе. Я прикидываю, сколько до ближайшего Старбакса, разминаю плечи и пробую, удобно ли лежат ладони на руле. Еще пара кварталов – и впереди замаячит знакомая вывеска. Я обгоняю автобус грязно-белого цвета и возвращаюсь на полосу почти под носом у встречной машины. Чувствую на спине неодобрительные взгляды и снова выжимаю затертый рычаг.

Давить на газ – это как лекарство от всего мира.

Торможу чуть дальше автобусной остановки. Шарю по карманам в поисках наличных и наконец расправляю на согнутой ноге десятидолларовую купюру.

Чертова Трис, опять прошерстила мои карманы на свои «обалденные булочки из Пекарни Джо»!

Несмотря на непреодолимое желание влить в себя стакан хорошего американо, я медлю. В глазах рябит, и я тру переносицу большим и указательным пальцем. Наверное, читать всю ночь детективы из библиотеки Эша было плохой идеей, особенно если сегодня Пирожок празднует свой День рождения. Я прекрасно знаю, что за вечеринки он закатывает, поэтому совершенно справедливо сомневаюсь, смогу ли не потерять лицо и не уснуть где-нибудь в VIP-комнате.

Наконец я встаю и огибаю первого прохожего. Может, взять еще чего-нибудь перекусить? Да нет, кофе будет достаточно... Пирожок жить не может без вкусной еды, значит, точно закажет пиццу или суши вдобачок к выпивке.

Вдруг из-за чьей-то спины выныривает закутанная в тонкую ветровку фигурка и едва не сбивает меня с ног. Что за... Я машинально хватаю девчонку за плечо и разворачиваю на сто восемьдесят градусов.

Еще до того, как из-под капюшона выглядывают испуганные голубые глаза, я понимает, кто передо мной.

Надо же, мисс Мун снова поражает своей неуклюжестью!

Я смотрю на нее. Хочу сказать что-нибудь язвительное, но колкость замирает на языке, все внутри замирает, только пальцы вздрагивают и медленно, очень медленно сжимаются в кулак.

Ее лицо, мокрое и кое-где заляпанное зеленой краской, распухло от слез. На лбу криво выведена неприличная надпись, а в глазах – такая тоска, что внутренности сжимаются в тугой комок от одного только взгляда на нее, такую жалкую и такую беззащитную, такую одинокую...

Что за хрень?! Какой бессмертный подонок это сделал?

Ярость натянутыми мускулами перекатывается под кожей.

Хочется крикнуть: «Какого черта?» – однако вопрос сейчас неуместен.

С каких это пор я стал задумываться, что уместно, а что нет?!

Оливия позволяет рассматривать себя всего несколько секунд. По ее щеке катится новая слезинка, и девушка отворачивается.

Рубашка под ее курткой тоже промокла и приобрела тошнотворный зеленый оттенок, как и кожа на ладонях, но мне плевать. Я сбрасываю с себя кожанку и набрасываю ее на тонкую ветровку Оливии, которая почти не греет озябшие плечи.

Блондинка пытается вырваться и сбежать, но моя ладонь уже сжала ее пальцы.

– Отпусти, – тихо просит Оливия

Она бросает быстрые взгляды по сторонам и каждый раз опускает голову, когда видит на себе чьи-то любопытные глаза. Стоит мне выпрямиться и поднять голову – и все любопытные прохожие тают под моим угрожающим взглядом.

– Ты поедешь со мной.

– Отпусти меня! – ее нижняя губа предательски дрожит. – Поиздевайся над кем-нибудь другим сегодня!

Слова проникают внутрь и режут сердце обидой.

Она решила, что я собираюсь добавить к ее унижению еще что-нибудь? Идиотка...

Ее слабые попытки вырваться только подхлестывают мою неугасимую ярость. Я резко дергаю упрямую девчонку к себе и обнимаю за плечи. Она такая маленькая, что может легко поместиться в моих объятиях. Там я и прячу ее от всего мира.

– Заткнись и садись на байк.

Смотрю на нее сверху вниз, пока голубые глаза не сдаются. Огонек протеста в них угасает, остаются только боль и стыд. И это только подливает масла в огонь.

Если бы передо мной сейчас стояли ее обидчики, я бы убил их.

Не нужно много гадать, что случилось. Вероятно, мышка захотела постоять за себя, а одноклассники решили поставить ее на место. От этой мысли кулаки снова сами собой сжимаются почти до боли.

Если же это был Колман... О таком я даже думать не хочу, иначе ненависть переполнит меня до краев, и я просто слечу с катушек.

Никто не смеет трогать моих людей. Никто не смеет ломать их. Иначе Волки сломают им кости.

– Что тебе нужно?

– Отвезу тебя домой.

Оливия опускает голову еще ниже.

– К себе домой.

Позволяю себе насладиться удивлением на ее лице, а потом сажусь на байк перед ней.

Вдох. Выдох. Ярость за рулем – не лучшее сочетание, особенно когда у тебя за спиной сидит заплаканная девушка.

Я впервые пустил на свой мотоцикл кого-то постороннего. Это вышло само собой, потому что по другому... От одной только мысли, что Оливии пришлось бы ехать домой в таком состоянии и ловить на себе неодобрительные взгляды прохожих, по телу пробегает новая волна ярости.

Будь на ее месте кто-то другой, я бы так и поступил – бросил бы девчонку на мостовой и уехал. Может, еще добавил пару ухмылок.

Но Оливия...

Я бросаю быстрый взгляд в зеркало заднего вида и в который раз едва подавляю желание сейчас же выпытать, кто обидел ее, а потом наказать виновного. Жестоко наказать.

Однако мышке лучше не знать об этом. Я раскопаю все сам, не причиню ей лишней боли, не заставлю вспоминать.

Никто больше не прикоснется к ней и пальцем.

...

В квартире тихо. Я пропускаю Лив вперед и прислушиваюсь: со второго этажа пентхауса не доносится ни звука – значит, Трис дома нет.

– Ты знаешь, где ванная. Возьми у Трис какие-нибудь шмотки, – я бросаю ключи от мотоцикла на полку возле входа. – Идешь?

Оливия стоит, будто каменное изваяние. Куртка едва держится на плечах, мокрые волосы забились под воротник. Она теребит их кончиками пальцев и едва заметно морщится, однако не спешит сдвинуться с места.

– Трис не будет против?

Я ухмыляюсь. Не потому, что мне хочется, а потому, что это точно убедит мышку не бояться бурной реакции моей сестры.

– Трис плевать.

Наверное. В любом случае, шмоток у нее завались. Не убудет.

Оливия коротко кивает, еще пару секунд мнется, съежившись под моим взглядом, а потом быстро исчезает на лестнице. Я провожаю ее полуулыбкой, на этот раз более искренней, и валюсь на диван в гостиной.

Если все девушки принимают душ так же долго, как Трис, времени у меня достаточно.

Пару секунд я сижу с закрытыми глазами и представляю перед собой, как ни странно, лицо Оливии – улыбающееся и счастливое.

Мне хочется, чтобы рядом со мной она улыбалась.

Проходит, наверное, больше часа, прежде чем на лестнице раздаются тихие неуверенные шаги.

Я протираю глаза и выключаю смартфон. Пустая чашка кофе на столе мне совсем не помогла.

Оливия замирает, будто преступник, которого поймал луч полицейского фонарика, медленно выдыхает, неловко обхватывает себя руками. Она не привыкла к такому пристальному вниманию, но мне нравится открывать для блондиночки что-то новое.

и во что она вырядилась?

– Ты бы еще картофельный мешок на себя напялила.

В футболке и джинсах-карго на пару размеров больше Оливия выглядит обычно – или даже чуть хуже.

– Мне так удобно.

Она нервно поправляет волосы и тут же опять опускает их почти на глаза. Я присматриваюсь: у нее на лбу до сих пор видны остатки маркера.

– Нет, мышка, тебе удобно думать, что так на тебя никто не обратит внимания.

Ее глаза так и говорят: «Мне и нужно, чтобы на меня никто не обратил внимания», – однако я не согласен.

Поднимаюсь с дивана и подхожу к ней. Становлюсь рядом, смотрю в глаза: теперь они на одном уровне с моими, поэтому Оливии не приходится задирать голову.

На секунду в голове мелькает шальная мысль – а какого это, целоваться с девушкой почти на две головы ниже тебя? Какого это – целоваться с Оливией Мун?

– Быстро же ты сдаешься, Оливия. Что, больше не хочешь поставить на место всех своих обидчиков?

– Я не могу, – едва слышно выдавливает она.

– Можешь.

– Разве ты не видел?

Голубые глаза блестят, но продолжают неотрывно смотреть на меня. Я сотру эти слезинки с ее лица, как только они покатятся по щекам.

– Зря я послушала тебя. Мне осталось доучиться меньше года! Я просто буду жить, как раньше... Так лучше!

– Ты никогда больше не будешь терпеть их издевательства.

Рука в мгновение ока поднимается к ее лицу, а пальцы ловят слезинку, капающую с темных ресниц – удивительно темных для таких светлых волос.

– Никогда. Слышала?

Я теряю ощущение реальности, когда касаюсь ее кожи. Не могу удержаться и веду дорожку от скулы к маленьким пятнам от маркера на лбу. Уже нельзя понять, что там было написано, однако я помню.

Кто бы ни говорил, что злопамятность – плохое качество, он никогда не испытывал всей сладости отмщения. Втаптывать в землю человека гораздо приятнее, когда вы оба помните о нанесенной обиде.

– Пойдем.

Мне едва удается заставить себя убрать руку от ее лица, и я сжимаю ладонь Оливии.

Только наверху, в комнате Трис, я неохотно отпускаю блондинку.

Заглянув в шкаф, едва чуть не открываю рот от удивления. Все вещи аккуратно разложены по полочкам, рубашки висят на плечиках, а белье наконец-то уложено в ящики – по крайней мере, оно не валяется сверху кучи шмоток, как вишенка на торте.

– Ты постаралась? – вопрос риторический, потому что скорее Земля сойдет с орбиты, чем Трис Стоун наведет порядок в своих вещах.

– Угу, – мычит Оливия из-за моего плеча.

– Красиво, но недолговечно. Трис превратит твой фэншуй в помойку уже сегодня вечером.

Однако я не роюсь на полках, как сделал бы раньше. Рука не поднимается разрушить наведенный порядок, поэтому я просто приподнимаю края аккуратно сложенных футболок и толстовок в поисках чего-то более подходящего для похода в клуб.

Первым под руку попадается топ с довольно милыми рукавами-фонариками и шнуровкой сзади.

– Нет, я...

– Да.

Я почти насильно сую тряпку ей в руки и открываю соседнее отделение, где должны лежать штаны.

– Мышка, да ты совсем не умеешь выбирать одежду...

И когда Трис успевает покупать всю эту хр*нь? Зачем ей десять пар джинс, если они все равно одинаковые?

Я беру последние в стопке джинсы – довольно запоминающиеся, потому что именно в них Трис всегда влезает с криками и ругательствами.

– Как раз твой размерчик.

– Не хочу.

– Не заставляй меня одевать тебя силой, мышка.

Мы почти одновременно прищуриваемся: я – предвкушающе и нахально, она – вызывающе и чуть раздраженно.

– Ты действительно собираешься силой натянуть на меня эти штаны?

– И не только штаны.

Я сверкаю глазами.

– У Трис превосходная коллекция нижнего белья.

Она краснеет, и я победно усмехаюсь. Кажется, передо мной единственная в мире девушка, на которую нижнее белье придется надевать.

– Ладно, – Оливия выхватывает у меня из руки джинсы и идет в сторону ванной.

Мне нравится, как она пытается бороться со мной, и нравится, как проигрывает.

А может, проигрываю я, ведь каждая встреча – как еще один шаг в беспощадную трясину. Как доза наркотика.

...

– Так гораздо лучше.

Теперь, в первых сумерках, ее глаза кажутся такими яркими и выразительными, что притягивают к себе все внимание. Даже тонкая талия, очень заметная в открытом топе и узких джинсах, не так привлекательна.

Я привык смотреть на мир своими глазами, однако теперь вижу все сквозь призму чужих, потому что ничего другого в момент зрительного контакта уже не существует.

– Едем, мышка.

– Разве ты... – Оливия запинается, не спешит сесть позади меня на заведенный мотоцикл. – Разве тебе можно появляться на вечеринках в моей компании?

Чего? Что она уже придумала в своей маленькой белобрысой голове?

– То есть, я имела в виду, что твоя репутация может пострадать из-за общения с такой, как я. Знаешь, вся эта крутость и...

Заливистый смех обрывает ее смущенный поток слов. Какой абсурд! Я смеюсь и не могу остановиться еще пару минут. Оливия терпеливо ждет, пока приступ веселья пройдет, и с каждой секундой хмурится все больше и больше.

Это ее выражение лица надо снимать на камеру! Никогда в жизни так не смеялся... Похоже, придется потратить пару минут на разъяснение очевидных вещей.

– Как думаешь, Оливия, зачем я собрал свою банду, зачем нагоняю страх на всех вокруг, зачем вообще живу вот так?

– Не знаю... – по глазам видно, что она никогда не задавала себе этот вопрос. – Может, ты хочешь, чтобы все вокруг тебе подчинялись?

– Гораздо проще. Я хочу делать то, что хочу, – в моих глазах сверкает запальчивый огонек. – А сейчас я хочу прийти на вечеринку своего друга с тобой.

Она краснеет и убирает волосы из-за ушей, чтобы скрыть этот румянец под их завесой.

– Давай же, мышка. Обычно мне не приходится так долго уговаривать девушек прокатиться.

– Трис говорила, что ты никого не катаешь на своем мотоцикле, – возражает она.

Мне стоит больших трудов удержать за зубами фразочку по поводу двойного смысла выражения «прокатиться». А Трис пора бы научится держать язык за зубами.

– Считай, что ты особенная.

Эта фраза, пусть и несерьезная, все равно заставляет девушку расцвести в улыбке. А когда ее тонкие руки обхватывают меня за талию, а щека невольно прижимается к спине, я вдруг совершенно ясно осознаю, что слова не были шуткой. По крайней мере для меня.

Всю дорогу до заведения, выбранного Пирожком для празднования двадцатипятилетия – круглая дата, как-никак, – я копаюсь в своей голове. Я редко занимаюсь этим, чаще просто полагаюсь на желания и потребности, не выясняя причин.

Теперь же позади меня сидит блондинка с детским личиком и ангельским характером, которая неведомым образом подчинила себе каждую мысль. Я думаю о ней чаще, чем о ком-либо другом, позволяю ей то, чего не позволил бы ни одной девушке, и каждое дурное слово, сказанное в ее адрес, готов выбить из головы обидчика вместе с мозгами.

Я затеял опасную игру. Мышка уже поплатилась за то, что стала частью тусовки байкеров, однако тогда ставки были слишком низкими, а я сам – простым наблюдателем.

Теперь я играть сам, по своим правилам. Пусть каждый человек в чертовом городе знает: Оливия под защитой Волка Скай-Сити. Как бы сильна ни была зависть, страх всегда будет сильнее.

Наше появление вызывает бурю. Не просто бурю, а серию взрывов, которые затихнут, наверное, только много дней спустя после вечеринки. Каждый, кто пришел сюда, знает правило: никто, кроме Трис, никогда не катается на байке с Джеем Стоуном.

Никто, кроме Трис и Оливии.

Когда мы встаем с мотоцикла, мышка так и остается стоять, будто затравленный зверек. Может, сейчас ей кажется, что она по-прежнему мокрая и забрызганная краской простушка, над которой поиздевались одноклассники, однако я посылаю ей долгий, протяжный взгляд, и плечи девушки выпрямляются. Теперь она – подруга Стоуна.

Мне не хочется думать, что за смысл можно вложить в это простое слово – подруга.

– Сегодня мы хорошо оторвемся, мышка!

Я усмехаюсь ей и почти с детским восторгом ловлю ответную улыбку.

А потом одним властным, непоколебимым движением притягиваю Оливию к себе. Так мы и входим в светящийся изнутри клуб – обнявшись, с запечатленными на спинах взглядами толпы.