Голубое утро в Париже. Центральный городской зоопарк ещё закрыт, и сторож посапывает в своей комнатке, не зная, что Девочка стоит у загона и смотрит в глаз лошади. Он полон светлой влаги, точно колодец в пустыне, где бликами плещется небо, где лучи солнца перекатываются, поблескивают, будто спинки золотых рыбок. В печальном глазу видны пространства прерий до самого горизонта и дальше, где пыль вздымается под копытами вольных сестёр и братьев. Глаз лошади – цвета земли и ночи, в нём звук неизъяснимой тоски теплится слезой под ресницами.

    Девочка касается пальцами жёсткой лошадиной гривы. В ней трепещут сухие степные ветра и оседает пыль веков, сквозь которые лошадиные предки продирались к свободе, топча узду порабощённости.

    Девочка проводит ладонью по крепкой изящной шее, где под гладкой шкурой бугрятся мышцы, перевитые тонкими узорами вен. Кровь жарко струится по жилам, заставляя лошадь нетерпеливо раздувать ноздри и переступать с ноги на ногу.

    Лошадь вдыхает прохладу утра и выдыхает жар. Девочка вдыхает лошадиное тепло и выдыхает грусть, запрятанную где-то глубоко внутри. Грусть кочует по её артериям и венам, как тоскливый напев поездов, несущихся по тёмным туннелям метрополитена. Девочка чувствует тайное родство с диким, свободным духом, живущим в североамериканском мустанге. Пусть мышцы пока не бугрятся у неё под кожей, а тонкие пальцы на руках и ногах совсем не похожи на копыта. Пусть даже волосы у неё мягкие как лунный свет, а вовсе не жёсткие, точно резкий порыв ветра, но она всё равно чувствует себя почти лошадью. Тоскующим по родным просторам Мустангом, в глазу которого всегда теплится слеза, невыплаканная, незримая, незамеченная никем.