– А у Вас есть?.. – Остановил меня его вопрос. Снова «Вы»? Только что общались на «ты». – Есть хлеб?

Я повернулся к нему. Детдомовские всегда голодны, особенно те, что жили на улице. На этот случай у меня всегда был припасен хлеб из столовой. Забавно, что он спросил.

Слава криво улыбнулся. Стащил очки с носа и сунул их в карман.

– У дубаков всегда хлеб найдется.

– Возьми. – Я указал на стол, где стояла тарелка, накрытая салфеткой. – Только все не бери, оставь остальным.

– Благодарствуем великодушно. – Слава взял несколько ломтей и, отправив один сразу в рот, пошел за мной следом на улицу.

– Если хочешь со мной дальше общаться, – заметил я, когда закрыл комнату, и мы оказались в сырости лесной ночи, – забудь это слово.

– Какое? – Слава улыбнулся, прекрасно зная, о чем я. От выражения вины не осталось и следа. Передо мной снова был тот же нахальный, самоуверенный, бойкий пацан, который когда-то привлек мое внимание в театре.

– Дубак. – Я произнес этот жаргонизм нарочито уверенно и достаточно громко. – В нашем детском доме такого обращения не употребляют.

– Еще бы. – Он хохотнул, отправив в рот второй кусок хлеба. – Но они Вас, Сергей Викторович, наверное, еще и не так за глаза называют. Все-то Вам все равно не расскажут.

Я решительно не понимал, почему он снова называет меня на «Вы», с чем связана такая разительная перемена в его поведении, и что вообще произошло, что он так переметнулся. Но пока решил понаблюдать за ним со стороны.

Мы дошли до главного корпуса, затем повернули к бане и спортивной площадке. Над головами шумели листьями и хвоей деревья. Сегодня было пасмурно – небо затянули тучи, но, когда наполовину опустошенная луна все же выглядывала, становилось светло, и фонарей не надо.

Мы зашли на спортивную площадку. Слава перешагнул через первый ряд сидений и сел на втором уровне трибун. Стал выше меня в половину роста. Я тоже поднялся. Слава закурил.

– Ты, кажется, объясниться хотел. – Напомнил я, следя за тем, как он рывками курит.

– А, точно. – Он отвлекся от изучения неба над головой и посмотрел на меня. Сощурился, затягиваясь. Настоящий трудный подросток, если не брать в расчет, что уже выпустился и где-то работает. Кстати, кем он работает на этом заводе?

– Вы извините, конечно, Сергей Викторович. – Слава снова встал и начал прохаживаться вперед-назад по трибуне. – Я веду себя иногда странно. Это все Станиславский.

– Ты имеешь ввиду того самого, режиссера?

– Агась. – Слава довольно кивнул. – У него метода была такая, погружение в героя. Чтобы сыграть, нужно им стать, понимаете?

– Я что-то слышал. – Я неопределенно кивнул. – Но не совсем понимаю, как Станиславский нам помешал тогда провести вместе вечер.

Он хихикнул, очевидно, над тем, как я деликатно перефразировал нашу неловкую и явно недостаточную близость. Потом сел, взглянув на меня исподлобья.

– Вы сначала скажите, могу ли я Вам доверять. – Другим голосом сказал он. Уже не виноватый щенок и не заносчивый подросток. Кто-то еще.

– В пределах разумного. – Я пожал плечами. – На что ты намекаешь?

Он поманил меня к себе, я наклонился. От Славы пахло сигаретным дымом и хвоей. И чем-то родным от волос.

– Я становлюсь ими, когда играю. – Пояснил негромко Слава. – Они мне говорят, как нужно. Я их пускаю к себе в голову, понимаете?

Я хотел было уточнить, но понял, что это не позволит ему высказаться, поэтому просто кивнул.

– Это мне Гамлет сказал, что нужно взять коня и приехать верхом. У нас была премьера, мы отлично отыграли, кстати! Жаль, что тебя не было. – Слава поднял на меня глаза и сощурился, вдруг осознав, что плохо видит. Начал искать по карманам очки. – Я бы хотел видеть тебя в зале. И потом... потом он остался, он сказал, что хочет пожить немного, что не хочет уходить. А я позволил.

– Так, – я нахмурился, наполовину слушая его и наполовину купаясь во влечении, которое возникло, как только он снова заговорил прежним тоном – вот тем самым, близким, доверительным, на «ты», – продолжай.

– Я приехал к тебе, потому что я давно уже решил, что должен, я толкнул фирму́ одной гражданочке, она согласилась уступить место в этом клубе. – Он улыбнулся совершенно безумно, влюбленно. – Но Гамлет со мной пошел, я не знаю, почему, ему очень понравилось жить, понимаешь?.. Они все очень скучают по тому, чтобы жить. Я иногда не могу отделаться от них.

Он говорил быстро, с нажимом, вполголоса. Шарил руками по телу, забыв, куда дел очки. С каждым его словом и движением мне становилось сложнее дышать.

– И когда ты... там, на Снежке. Гамлет был со мной, и ему не понравилось. Конечно, ведь он же влюблен в Офелию, а потом ею предан!.. Он не позволил тебе пойти дальше, а я хотел. Я себя ударил несколько раз, когда вернулся в колхоз, чтобы он перестал говорить. Он ушел, но не до конца, ведь нам еще весь летний сезон «Гамлета» ставить. – Слава замер, поймав мой взгляд. Облизнул искусанные губы, придвигаясь навстречу. – Прости меня, Сережа. Тебе было неприятно и странно, что я такой, да? Что больной.

Я не дал ему договорить, перекрыв слова поцелуем прямо в эти пересохшие, острые губы. Он мгновенно задрожал, приникнув в ответ, подминаясь подо мной, ложась на деревянный пол между сиденьями трибун. Поцелуи наши были терпкие, немного болезненные, с металлическим привкусом его крови.