Слава оглянулся на меня, когда я его догнал, но ничего не сказал. Коня седлать тоже не стал. Какое-то время мы просто молча шли рядом друг с другом, не зная, как и с чего начинать наш разговор. Наконец, я решил, что надо начать с вежливости:

– Как выступление прошло? Что-то успели подготовить?

– А ты что, не видел? – Слава остановился, чтобы закурить.

– Нет, – я смущенно рассмеялся, почесав в затылке, – из восьмого отряда двое сбежали на территорию, не хотели выступать, вот мы с их воспитателем в догонялки с ними играли.

Слава хмыкнул, кивнув, но ничего не сказал.

– Как ты стал руководителем кружка? – Спросил снова я, пытаясь вывести его на беседу. – Мне казалось, ты поглощен только вашим театром.

– Так и есть. – Слава потер слезящиеся глаза. Очевидно, от сигаретного дыма их щипало. Чертыхнувшись, достал из кармана очки и надел. Толстые линзы защищали от дыма.

– Как же так вышло?

Слава остановился, дернув спущенные поводья на себя. Конь негодующе фыркнул, но встал.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Слава жевал сигарету, изучая меня и размышляя, что стоит ответить. Потом неспешно двинулся вперед, продолжая свой путь.

– Я договорился с прежним руководителем. – Уклончиво ответил он, помолчав.

– Решил попробовать себя в новой должности? Или ты всегда ездишь летом по лагерям, руководя детскими коллективами?

Мне нужно было услышать, почему он здесь, почему именно сейчас, именно так. Слава же извивался в своих ответах, словно уж на раскаленной сковороде. Не хотел раскрывать душу.

– Ага. – Я не удивился такому односложному ответу. Докурив, Слава бросил окурок в сторону. Мы все еще шли по лесной дороге в направлении трассы. В лесной тьме было слышно уханье совы. Молодой месяц безмолвно золотился в небе. Пахло сыростью и немного болотом. От прохладного воздуха стыли руки и нос.

– Я думал, что не увижу тебя больше. – Негромко признался я, когда мы добрались до пустынной ночной дороги. Здесь было теплее: от нагретого за день асфальта исходило тепло, словно от батареи. Мы пошли быстрее, время от времени оглядываясь на проезжающие мимо машины.

– Почему? – Спросил Слава. Он был совершенно другим: не таким, каким предстал сегодня днем, не таким, каким запомнился, когда я спас его от банды Тютцева. Казалось, у него каждый раз новое лицо, и невозможно предугадать, каким оно будет в следующий раз.

– После того... когда я... ну, тогда, в моем кабинете, в детском доме.

– А-а. – Слава рассмеялся. Улыбнулся вдруг совсем искренне, светло и наивно. – Прости, что назвал тебя тогда динамо. Мне... стало обидно, что ты отказал. Я думал, что получу взаимность.

Взаимность – это слово горным эхом отдалось у меня в ушах. И именно в этот момент захотелось снова почувствовать вкус его губ. Но кругом была дорога, а машины, пусть и были редкими, но ездили довольно регулярно.

– Далеко еще до колхоза? – Спросил я, чувствуя поднимающуюся внутри волну жара, которая, казалось, вмиг высветила во мне переплетения вен и трепет отяжелевшего от желания сердца.

– Нет. – Слава указал куда-то вперед. – Но мы быстрее доберемся, если поедем верхом.

– Так чего же мы тогда еще идем пешком?

Он оглянулся на меня, посмотрев растерянно и вопросительно. У меня пересохло в горле от этого открытого, невинного взгляда.

– Л-ладно. – Он остановился. – Но тебе надо будет меня подсадить. А я потом помогу тебе сесть.

Снежок недовольно потряс гривой, когда мы вдвоем забрались на него. Слава сгреб поводья, ударив коня в бока. Конь перешел на шаг, а затем на легкую рысцу. Я сидел позади Славы и смотрел в его плечи. Он был очень близко. Мы почти касались друг друга. Мимо проехала еще одна машина, высветив нас в ночной тьме. Слава хлестанул Снежка поводьями, заставляя перейти на скорый бег.

– Ты очень красивый, – прошептал я ему в шею, прижимаясь к Славе всем телом. Слава на мгновение вскинулся, как будто не он до этого так стремился сократить расстояние между нами. Но затем поддался на мои ласки, приник спиной к моей груди, прерывисто выдохнул.

На нем была голубая рубашка-поло в белую полоску. Я скользнул правой рукой под нее так, чтобы с дороги это не бросалось в глаза. Провел ладонью по плоской груди, спустился ниже на впалый живот, чувствуя, как щекочут кожу волоски. Тело у него было холодным: он продрог в окружающей ночи, хотя и не показывал этого. В ответ на прикосновения моих разгоряченных рук кожа у него отзывалась мурашками.

Я прижал его к себе теснее, забыв о предосторожностях, о дороге, об автомобилях, запуская обе руки под его одежду, гладя его, узнавая его, изнывая от желания целовать и кусать его податливое тело. Почувствовал, как он дрожит под натиском моих прикосновений. Провел рукой по его острому горлу, вынуждая его прогнуться, сглотнуть желание, закрыть в возбуждении глаза.

Слава снова ударил коня в бока. Снежок перешел с рыси на галоп. Нам пришлось пригнуться к спине коня, впасть в его ритм и скорость, одновременно чувствуя, как покалывает от желания тело, как тесно становится в брюках. Слава толкнулся бедрами в меня, когда я положил руку между его ног. Ткань джинсов была грубая, но под ней чувствовалось его едва сдерживаемое напряжение. Черный лес несся мимо наподобие картинок в механическом ночнике.

Я вжал его бедра в себя. Ничего даже не нужно было делать: ровный бег Снежка ударял меня в Славу ритмично, скоро. От возбуждения кружило голову, встречный ветер выбивал из глаз слезы, крал мое дыхание. Выйдет некрасиво, если я кончу вот так, в трусы.

– Давай остановимся. – Сказал я Славе, вжавшись в него всем телом, чувствуя его жар. Меня буквально трясло от переполнивших чувств. – Слава, остановись.

Он глянул на меня через плечо. Губы у него были искусанные, едва зажившие. Сплошная свежая рана, которую он то и дело бередил. Слава натянул поводья на себя. Снежок сбавил темп, но не остановился: вернулся в рысь. Затем свернул на проселочную дорогу и направился в открывшееся поле.

– Добрались. – Хрипло сказал Слава, отодвинувшись от меня. Как будто брезгливо освободился от моих рук, поправил на себе рубашку. А затем и вовсе остановил коня и спешился.