Я кинулся в гурьбу широких плеч и взлетающих рук, не разбирая, кто есть кто. Но почти сразу опознал сбитые кулаки Тютцева и щетинистые улыбки остальных из его компании. Старшаки били молча, слышно было только сжатые за зубами смешки и сбитое дыхание. Не хотели, чтобы я услышал. Еще одного с коротко, ежиком стриженными темными волосами я не знал. Его за руки держали двое, подставляя главарю. Но, увидев меня, они разом отпустили жертву.

– Я неясно выразился?! – Я схватил распаленного в пылу драки Тютцева за шиворот рубашки и встряхнул. – Что вы тут еще устроили??

– А че он лезет?! – Крикнул мне в ответ зачинщик. – Он вообще даже не из наших! Кто его сюда пустил?!

Я перевел взгляд на его соперника и обомлел – на меня со знакомым прищуром глянул темными глазами Слава. На правой щеке у него была широкая ссадина. Губа разбита.

– Сергей Викторович! – Раздалось с крыльца. Это была дежурный воспитатель, Вероника Николаевна. Коллега засеменила в длинной юбке, спускаясь к нам. – Что случилось? Ой, какой ужас!..

– Так. – Я выпустил Тютцева из рук. – Вероника Николаевна, забирайте молодцев прямиком в санитарную часть. – Мне пришлось повысить голос, потому что пьяная братия мгновенно взвилась мольбами, услышав о моем решении. – Надрались где-то пива, безобразно себя ведут. Пусть им там проведут все соответствующие процедуры.

Воспитатель оглядела искаженные лица перед собой, начиная негодовать.

– Ника Николаевна, миленькая! – Запричитали парни, когда она повернулась и направилась в соседний корпус, где у нас была медсанчасть. – Отпустите нас, мы совсем чуть-чуть выпили!.. Да мы вообще не виноваты даже!..

Слава вытер кровь с губы, когда они ушли. Присел на корточки, сплюнул под ноги.

– Пошли, у меня в кабинете йод есть. – Кивнул я в сторону здания детского дома. – Помогу, чем смогу.

Мы поднялись на второй этаж в полном молчании. Слава только изредка шмыгал носом и шел за мной послушно, тихо. Таким покорным я его еще не видел.

– Горе ты луковое, Вячеслав. – Я вытолкнул из-под стола табурет, когда мы оказались внутри. – Умойся в раковине и садись. Что-нибудь придумаем.

Слава ополоснул лицо водой, потом, оглядываясь, сел. Стал изучать фотографии на стенах, оглядываться на стены вокруг. В том, как он двигался, было что-то кошачье. Едва ли не принюхивался к тому, чем пахнет мой кабинет.

– С чего ты в драку полез, расскажешь? – Я зажал горлышко флакона ватой и опрокинул пузырек.

– Они Вас обзывали. – Слава серьезно глянул на меня своими темными, смородиновыми глазами. И сразу дернулся в сторону, зашипев, когда до свежей ссадины на губе дотронулся комочек ваты, смоченной в йоде.

– Терпи, казак, атаманом будешь. – Я рассмеялся, приложив немного усилия, чтобы вернуть драчуна на место. – Как обзывали?

Слава отвел взгляд. Растерянно провел рукой по коротко, почти под ноль, обритым волосам.

– Не по-советски. Плохо.

«Не по-советски». Интересно, как? Но я пока решил не уточнять. Очевидно, старшим не понравилось, что я испортил им столь приятный вечер. Жар, исходивший от затылка Славы, грел пальцы. Он поднял глаза на меня, когда я еще раз приложил вату к его губе.

– Я думал, ты рыжий. – Почему-то сказал я, чувствуя, как прокатывается по телу дрожь нетерпения. Нет, слишком близко. И чего я вообще полез?.. Что он, немощный, сам себя обслужить не может? Руки-ноги целы.

– Это у меня волосы на солнце выгорели так. – Слава почти сразу убрал вату, когда я, вручив ее ему, спрятался в противоположном конце кабинета, возле окна. – Я на целину ездил. В Казахстан. Там даже весной солнце жарит, мама не горюй.

– А зачем подстригся так... коротко? – Я окинул взглядом его темную голову. Скоро губа заживет, и на ней останется небольшой шрам. Дополнит образ эдакого беспризорника, готового на все. – Так сейчас все делают?

– Это? – Он почесал в затылке. Улыбнулся и встал, не сводя с меня напряженного взгляда. Кусает поводья, словно норовистый жеребец. Того и гляди сбросит. – Нет, это у меня программа такая. По Станиславскому. Для пьесы.

– Что за программа, расскажешь?

Он качнул головой. Его взгляд иссасывал меня изнутри. Чтобы как-то отвлечься от лихих мыслей, разом нагрянувших в голову, я стал пытаться объяснить себе это выражение хищного напряжения перед прыжком, которое было в его глазах. Холодное и неотрывное, поверх раскрывшихся цветков дикого вьюнка, от которых исходит резкий, сильный, сводящий с ума аромат.