Я вышел из-за стола, когда дверь за Рыжиком аккуратно закрылась. Подошел к шкафу, достал перекись водорода и вату. Открыл кран с водой.

– Иди и умойся.

Виль послушно выполнил распоряжение. Начал тереть свое лицо, как будто вместо ладоней у него была наждачка. Старался.

– Закрой кран.

Он снова подчинился. Я промокнул вату перекисью и протянул ему. Новенький приложил к своей распухшей губе.

– Виль, ты знаешь, почему тебя к нам перевели?

Он помотал головой, и кудряшки забавно подвигались в такт его движениям.

– У тебя были проблемы с дисциплиной в Щелковском интернате, верно? – Я промокнул перекисью еще один кусочек ваты и снова протянул ему. Он взял. – На собрании решили, что в столь масштабном заведении ты не получаешь должного воспитания, поэтому перевели к нам. У нас воспитанников вдвое меньше, есть возможность разобраться с каждым. Понимаешь?

Виль кивнул. Я убрал пузырек обратно в шкаф, закрыл его на ключ, затем переместился за стол.

– Что у вас там за история произошла с кроватью?

– Мне дали кровать возле выхода.

– И что?

– И то. Возле выхода только опущенные спят. Потому что парашу моют.

– Ты видел где-то это?

– Да, у нас в интернате было так.

В Щелковской школе-интернате на содержании было триста с лишним человек. Комнаты для детей были рассчитаны на десятерых. Нередко селили разновозрастных, и, если были младшие, для них на ночь ставили ведро, чтобы справлять нужду. Очевидно, именно это новенький именовал «парашей».

– Пошли. – Я встал. – Пошли-пошли, покажешь мне, где у вас там параша находится, от которой ты как от огня бежишь.

В коридоре он пошел было следом, но затем остановился.

– Что? – Я повернулся к нему. Виль все еще держал возле губы ватку, ставшую порядком грязной. Он посмотрел на меня растерянно и виновато.

– Я не помню, где наша комната.

К глазам у него подкатили слезы, но он мигом совладал с собой. Это хорошо. В Щелковском интернате быстро отбивают привычку получать все плачем. Впрочем, у нас это тоже не поощряется.

– Пойдем, я примерно помню. – Мы стали подниматься по лестнице, пока я перебирал в мыслях, куда у нас обычно заселяют новичков.

Мы обошли несколько комнат, и на третьей Виль оживился.

– Вот эта.

Мы вошли. Пять кроватей были застелены образцово. На полках для обуви тоже был порядок. Отлично, ко Дню открытых дверей ребята постарались на славу. Нужно будет это отметить, когда посетители уйдут.

– Твоя кровать вот эта, верно? – Я указал на ту, что была первой от выхода.

– Нет, я занял вон ту, какого-то очкарика. – Виль показал на дальнюю, возле окна. – А этот рыжий сказал, что так нельзя, и что я должен спать там, где написано в листке.

Листок висел тут же на двери. Его составляли дежурные воспитатели. Я посмотрел на распоряжение: действительно, кровать Виля была возле двери.

– Теперь показывай, где у вас тут параша. – Сказал я, еще раз оглядев комнату.

Виль засопел, не видя ничего такого.

– Может быть, спрятали под кроватью? – Предложил я. – Посмотри.

Новенький не стал выполнять этого поручения, потому что прекрасно знал, что и под кроватями никаких грязных ведер нет. Но я все же опустился на одно колено и откинул край покрывала.

– Нагнись, посмотри. – Я поднял на него взгляд. – Или мне тут стоять, пока рак на горе не свистнет?

Он опустился на колени и заглянул под кровать. Ничего, кроме чемодана, там не было.

– Наверное, под другими кроватями найдем. – Сказал я, поднимаясь. – Сходи и посмотри.

Виль явно был озадачен нашим с ним времяпровождением. Но не отважился больше упрямиться и послушно обошел оставшиеся кровати.

– Ну? – Спросил я у него, когда он закончил и выпрямился возле последней.

– Ничего нет.

Я кивнул. Затем открыл дверь и жестом пригласил в коридор. Виль вышел вслед за мной, и мы направились к большому окну. В это время года оно было открыто, и внутрь заливался щедрый запах тополиных почек, опавших на землю и приставших ко всему, до чего смогли дотронуться своей липкой кожицей.

Я открыл еще одну дверь и ввел Виля туда. Это были туалеты для мальчиков.

– Вот здесь все справляют нужду. – Сказал я. – Малыши у нас на первом этаже, но и они не ходят на ведро. Они приучены к тому, чтобы встать и дойти до туалета. А совсем маленьких, тех, кто ходят на горшок, у нас нет.

Виль растерянно молчал, не зная, что сказать. Я подытожил.

– Заруби себе на носу, Виль. «Параш» и «опущенных» у нас нет. Это раз. – Мы вернулись в коридор и встали возле окна. Теплый майский ветер теребил кудряшки на голове новенького. Мне на мгновение вспомнился «Арап Петра Великого» Сашки Пушкина. – Кровати занимаются согласно распоряжению. Это два. Возвращайся на праздник и напомни Саше зайти ко мне после него. Это три. Понятно?

– Понятно.

Он хотел было сбежать, но я положил руку ему на плечо и развернул лицом к себе, когда он уже подумал, что опасность миновала.

– Если я еще раз узнаю, что ты с кем-то подрался и что-то у кого-то забрал. – Я наклонился к нему, заглядывая в бледное лицо. – Тебя будет ждать наказание.

Виль выдержал мой взгляд, но я почувствовал, что он напрягся. Хотел было спросить, что я сделаю, но потом пересилил себя. Кивнул.

– Пошли, вернемся на праздник. – Я выпрямился, и мы вместе направились к лестнице.

Актовый зал находился в восточном крыле. Под «Веселый ветер», который исполняли ребята на сцене, мы вошли в зал. Я отправил Виля занять свободное место, а сам встал возле стены, оглядывая, как все проходит. В какой-то момент ко мне подошла Алиса.

– Ну, как? – Осторожно спросила она.

– Все нормально. Беседу провел.

Алиса кивнула и встала рядом.

– Что-то о драке еще слышно? – Спросил, помолчав, я. Воспитатель помотала головой.

– Нет, кажется, пронесло.

– Вот и хорошо. – Я посмотрел на сцену. Дети кружили хоровод с разноцветными флажками. Красные галстуки горели огнем на груди. Зал был заполнен наполовину, но все зрители дружно хлопали в такт музыке. Белые банты в волосах девочек в полумраке зала напоминали морскую пену – они постоянно двигались, маячили, качались. Обманчивый детский океан: на поверхности летают чайки и плещутся радужные рыбки. Но на самой глубине, в клубящейся пучине, могут ощерить пасть куда более опасные создания.